Сегодня, когда средняя пенсия в России составляет около 25 тыс. рублей при средней зарплате свыше 100 тыс., легко обвинить власть в социальном предательстве. Но проблема глубже. Пенсия — в том виде, в каком мы её знаем, — не вечная категория справедливости, а исторически ограниченный институт, возникший в уникальных условиях XX века и уже исчерпавший себя к началу XXI.
Советская пенсионная система, вопреки мифам, никогда не была инструментом «заботы о стариках». Как справедливо замечает публицист Павел Пряников, она изначально решала задачу регулирования рынка труда: выводила из производства «устаревшие» кадры, освобождая место для молодых.
Пенсия была не социальной гарантией, а компенсацией за утрату трудовой функции в условиях жёсткой централизованной экономики. В этом смысле она была функциональной, но не гуманной.
Западная модель, сложившаяся после Второй мировой войны, казалась более щедрой. Она опиралась на идею «социального контракта»: работающий сегодня платит за пенсионера, а завтра за него заплатит следующее поколение. Но этот контракт был возможен только при трёх условиях:
— высоких темпах экономического роста,
— демографическом изобилии (много молодых, мало стариков),
— и высокой степени социального доверия внутри нации.
Все три условия исчезли к началу 2000-х. Сегодня мы живём в мире, где пенсионная система — не опора старости, а источник системного напряжения.
Разрыв контракта: цифры, которые не обмануть
Международная организация труда (МОТ), чьи стандарты ратифицированы и Россией, рекомендует, чтобы пенсия составляла не менее 40% от среднего заработка. При средней зарплате в 103 тыс. рублей (по данным Росстата за август 2025 года) это означает минимальную пенсию в 41,2 тыс. рублей. Реальная средняя пенсия по стране — 25,3 тыс. рублей, или 24,5% от зарплаты.
Это не просто отклонение от нормы — это признание банкротства модели. Но и это ещё не всё. Росстат определяет «приемлемый уровень жизни» как 3,1 прожиточного минимума. В Москве это 85 тыс. рублей, в большинстве регионов — 50–60 тыс. То есть даже двойная пенсия не выводит пожилого человека за черту бедности в мегаполисе.
При этом инфляция последних лет (в среднем 8–12% годовых с 2022 года) систематически обесценивает пенсионные накопления. Даже если формально пенсии индексируются, их реальная покупательная способность падает. Как недавно заявил депутат Госдумы Николай Гаврилов, «пенсионные баллы будут обесцениваться» — в переводе с канцеляризма: реального роста пенсий не будет.
Демографический тупик: когда солидарность становится невозможной
Солидарная пенсионная модель — это пирамида, устойчивая только при постоянном притоке новых «кирпичей». В 1960-е годы в СССР на одного пенсионера приходилось 3–4 работающих. Сегодня в России — менее 1,8. К 2040 году, по прогнозам Росстата, соотношение достигнет 1:1.
При этом продолжительность жизни после выхода на пенсию выросла с 5–7 лет в 1970-х до 25–30 лет сегодня. Это означает, что один и тот же пенсионер теперь «потребляет» в 4–5 раз больше ресурсов, чем его предшественник. А молодёжь, которая должна его «кормить», всё чаще не вступает в рынок труда до 25–27 лет из-за массового высшего образования (сегодня его получают 56% молодых людей против 7% в 1965 году).
В таких условиях повышение пенсионного возраста — не политическое решение, а математическая необходимость. Россия уже подняла его до 60/65 лет; в Германии, Италии, Нидерландах — до 67–68. В Японии и Сингапуре обсуждается переход к 70–75 годам. В ближайшие десятилетия порог в 80 лет перестанет быть фантастикой — особенно в странах с крайне стареющим населением.
Фискальный коллапс: кто платит — и кто уклоняется
Пенсионная система требует не просто демографического баланса, но и справедливого распределения налоговой нагрузки. В эпоху кейнсианского консенсуса (1930–1970-е) в США ставка подоходного налога на доходы свыше $1 млн (в современных ценах) достигала 91%. Это не мешало росту экономики — наоборот, обеспечивало социальную стабильность и инвестиции в инфраструктуру.
Сегодня глобальная элита из верхних 0,1% использует сложные механизмы уклонения от налогов: офшоры, трансфертное ценообразование, благотворительные фонды, цифровые активы. По оценкам Tax Justice Network, ежегодные потери бюджетов из-за уклонения от налогов составляют $500 млрд — это в 20 раз больше, чем объём глобальной помощи на развитие.
В России ситуация усугубляется тем, что значительная часть сверхдоходов формируется в сырьевом секторе, где налоговая нагрузка искусственно занижена через льготные режимы (например, НДПИ). В итоге основная фискальная нагрузка ложится на средний класс и работников, чьи взносы в ПФР и так не покрывают текущие выплаты без субсидий из федерального бюджета.
Социальный паразитизм и миграционное давление
Пенсионная система рушится не только изнутри, но и под внешним давлением. В развитых странах растёт слой «социальных иждивенцев» — не только среди местного населения (в том числе в маргинальных многодетных семьях, где пособия становятся основным источником дохода), но и среди мигрантов.
Исследования датского Минфина (2023) показывают, что мигранты из стран с низким ИЧР (например, Сомали, Афганистан, Сирия) на протяжении всей жизни остаются нетто-получателями из бюджета. Более того, их дети — второе поколение — также не выходят в плюс по налоговому балансу. Это принципиально отличает их от мигрантов середины XX века (итальянцев, поляков, греков), которые приезжали работать и быстро интегрировались.
В России аналогичная тенденция наблюдается в отношении мигрантов из Центральной Азии: они редко платят страховые взносы, почти не участвуют в пенсионной системе, но используют бесплатную медицину и социальную инфраструктуру. Это создаёт скрытую нагрузку, которую никто не учитывает в официальной статистике.
Экономика без роста: старость в условиях стагнации
Стареющее общество — это общество без роста. Япония, где средний возраст населения — 48,6 лет, демонстрирует ВВП-рост в 0,2–0,4% в год. То же происходит в Италии, Португалии, Греции. Старики меньше потребляют, меньше инвестируют, меньше рискуют. Они не покупают жильё, не берут кредиты, не запускают стартапы.
Это означает, что налоговая база перестаёт расти. А без роста невозможно обслуживать растущий госдолг. В Японии госдолг — 260% ВВП, но страна выживает благодаря внутреннему долгу и нулевым ставкам. Россия не может себе этого позволить: наш долг — внешний по своей природе, а ставки — высокие.
В таких условиях государство вынуждено выбирать: либо повышать налоги (что убивает остатки экономической активности), либо сокращать социальные обязательства. Выбирается второй путь — тихо, постепенно, под прикрытием «реформ».
Что придёт на смену пенсии?
Пенсионная система в её нынешнем виде — это временный исторический артефакт, просуществовавший менее 80 лет. Её закат неизбежен. Возможные сценарии будущего:
А. Полный переход к накопительной модели
Каждый сам копит на старость. Но это означает, что бедные останутся без пенсии. Такой путь избирает Чили — с катастрофическими социальными последствиями.
Б. Базовый гарантированный доход для пожилых
Не пенсия, а единый социальный трансферт, финансируемый из общих налогов. Такой подход тестируется в Финляндии и Канаде. Но он требует радикальной перестройки налоговой системы.
В. Возрождение семейной ответственности
В Китае с 2013 года действует закон, обязывающий детей содержать родителей. В России такие нормы существовали до 1917 года. В условиях коллапса государственной системы они могут вернуться.
Г. Пожизненное трудоустройство
Пенсионный возраст станет формальностью. Пожилые будут работать до физического изнеможения — как в сельской местности сегодня, так и в городах завтра.
Старость как риск, а не право
Эпоха, когда старость автоматически означала достойное существование за счёт общества, закончилась. Пенсионная система — как советская, так и западная — была продуктом уникального исторического окна: послевоенного бума, демографического изобилия и идеологии социального компромисса. Сегодня этот компромисс разорван.
Для зумеров, даже зарабатывающих 200 тыс. рублей, пенсия в 30 тыс. — не провал, а новая норма. Государство больше не может быть «коллективным сыном». Оно становится менеджером дефицита.
Вопрос не в том, как «спасти» пенсионную систему. Вопрос в том, как перестроить общество, чтобы старость не стала приговором. Пока ни одна страна мира не нашла ответа. Но время на раздумья заканчивается.