— Я просто хотела помочь с уборкой, а она назвала меня воровкой! — голос Марины дрожал от едва сдерживаемых слёз, когда она ворвалась в их спальню.
Павел поднял глаза от ноутбука. Его жена стояла в дверях, сжимая в руках какую-то бумагу. Её лицо было бледным, а в глазах плескалась такая боль, что он невольно отодвинул компьютер в сторону.
За стеной послышался голос его матери — властный, уверенный, привычно громкий. Галина Петровна разговаривала по телефону с кем-то из своих подруг, и её слова долетали до них отчётливо, как удары молотка.
— Представляешь, Людочка, застала её в своей комнате! Копается в документах! Нет, ты подумай только — невестка роется в моих личных вещах! Что она там искала? Да понятно что — завещание! Молодые сейчас только об этом и думают!
Марина закрыла глаза. Бумага в её руках задрожала сильнее. Павел встал, подошёл к ней, осторожно взял листок из её рук. Это была старая квитанция об оплате коммунальных услуг.
— Я просто хотела навести порядок на комоде. Там была куча старых квитанций, я думала выбросить просроченные, — её голос сломался. — Паша, я живу в этом доме три года. Три года я терплю её намёки, её колкости, её "случайные" оговорки при гостях. Но обвинить меня в воровстве...
Павел обнял жену, чувствуя, как она дрожит. В груди поднималась знакомая тяжесть — та самая, которая появлялась каждый раз, когда мать и жена сталкивались в очередном конфликте. Он устал быть буфером, устал выбирать стороны, устал от вечного напряжения в собственном доме.
— Поговорю с ней, — пробормотал он, понимая, насколько бесполезными будут его слова.
— Не надо, — Марина отстранилась. — Это только хуже сделает. Она потом месяц будет рассказывать всем, как сыночек на неё голос повысил из-за "этой".
"Этой" — так свекровь называла Марину, когда думала, что невестка не слышит. Или когда специально хотела, чтобы слышала.
Галина Петровна появилась в дверях словно из ниоткуда — массивная фигура в цветастом халате, с идеальной укладкой и злым блеском в глазах.
— А, вот вы где прячетесь! Павлуша, сынок, мне нужно с тобой поговорить. Наедине.
Последнее слово она произнесла, глядя прямо на Марину. Та выпрямилась, подняла подбородок.
— Я никуда не пойду. Это моя спальня.
— Ваша? — брови Галины Петровны поползли вверх. — Интересное заявление. Насколько я помню, эту квартиру покупал мой покойный муж. И завещал её мне. Так что технически...
— Мам, прекрати, — Павел наконец подал голос, но его слова прозвучали вяло, без настоящей силы.
Свекровь повернулась к нему с выражением оскорблённой невинности на лице.
— Что я такого сказала? Просто напомнила факты. Кстати, Павлуша, ты не видел мою записную книжку? Старую, в кожаной обложке? Я её на комоде оставляла, а теперь найти не могу.
Намёк был настолько прозрачным, что Марина задохнулась от возмущения.
— Вы что, серьёзно думаете, что я взяла вашу книжку?
— Я ничего не думаю, дорогая. Просто констатирую факт — книжка пропала после того, как вы "наводили порядок" в моей комнате.
— Я не заходила в вашу комнату! Я была в гостиной, на комоде у окна лежали квитанции...
— Ах, значит, вы всё-таки рылись в бумагах!
— Я не рылась! Я хотела помочь!
— Помочь? — Галина Петровна рассмеялась. Смех был холодный, колючий, как осколки стекла. — Милочка, если бы мне нужна была ваша помощь, я бы попросила. А так получается, что вы без спросу лезете в чужие вещи. Как это называется?
Марина побледнела ещё сильнее. Она смотрела на мужа, ожидая поддержки, защиты, хоть слова в свою защиту. Но Павел молчал, глядя куда-то в сторону. Это молчание ранило сильнее любых обвинений свекрови.
— Паша? — тихо позвала она.
Он поднял на неё глаза — виноватые, усталые, беспомощные.
— Мам, может, ты просто куда-то переложила книжку? Давай поищем вместе.
— Переложила? — Галина Петровна всплеснула руками. — Сынок, мне семьдесят два года, но я ещё не выжила из ума! Я прекрасно помню, где оставляю свои вещи!
Она повернулась к Марине, и в её глазах блеснуло торжество.
— Знаете что, невестка? Давайте сделаем проще. Покажите вашу сумку.
— Что? — Марина не поверила своим ушам.
— Сумку покажите. И карманы. Если вы ничего не брали, то и прятать нечего, правда?
Это была последняя капля. Марина почувствовала, как что-то внутри неё лопнуло, как рвётся натянутая струна. Три года. Три года унижений, намёков, язвительных комментариев. Три года она улыбалась, терпела, пыталась наладить отношения. И вот чем это закончилось — её заставляют выворачивать карманы в собственном доме, как воровку.
— Знаете что, Галина Петровна? — голос Марины вдруг стал спокойным, почти ласковым. — Я покажу вам свою сумку. И карманы. И даже нижнее бельё сниму, если хотите проверить. Но после этого мы с Павлом съезжаем.
Тишина, повисшая после этих слов, была оглушительной. Павел дёрнулся, как от удара током.
— Марина, подожди...
— Нет, — она повернулась к нему. — Я больше не буду ждать. Не буду терпеть. Не буду делать вид, что всё нормально. Твоя мать только что обвинила меня в воровстве, а ты молчишь. Как всегда молчишь.
— Вот видишь, сынок? — Галина Петровна немедленно вклинилась в разговор. — Видишь её истинное лицо? Ультиматумы ставит! Квартиру делить надумала!
— Мне не нужна ваша квартира! — Марина повысила голос. — Мне нужен дом! Семья! А это — не дом, это поле боя, где я всегда виновата! Где я всегда чужая!
Она открыла сумку, вывернула её содержимое на кровать. Ключи, кошелёк, телефон, пачка салфеток, помада, расчёска. Никакой записной книжки.
— Карманы! — выкрикнула она, выворачивая карманы джинсов. — Видите? Пусто! Доволен? — она повернулась к Павлу. — Ты доволен? Твоя мать может спать спокойно — я не воровка!
Павел сделал шаг к ней, но она отступила.
— Не подходи. Просто не надо. Я устала, понимаешь? Устала доказывать, что я не верблюд. Устала слышать при гостях, какая я неумеха, как не умею готовить борщ "правильно", как неправильно глажу твои рубашки. Устала от того, что твоя мать заходит в нашу спальню без стука, комментирует, как я расставила вещи, какое бельё купила, сколько трачу на продукты.
— Я имею право знать, куда уходят деньги в моём доме! — возмутилась Галина Петровна.
— В вашем доме? — Марина повернулась к ней. — А Павел здесь кто? Гость? Квартирант? Это его дом тоже! И мой! Я плачу за продукты из своей зарплаты, между прочим! Я покупаю моющие средства, я делаю ремонт в ванной за свой счёт!
— Ремонт! — фыркнула свекровь. — Эти ваши дурацкие полочки?
— Мам! — Павел наконец-то взорвался. — Хватит! Марина права. Это наш дом тоже. И она имеет право чувствовать себя здесь хозяйкой, а не прислугой!
Галина Петровна посмотрела на сына так, словно он предал её самым жестоким образом.
— Ах вот как? Значит, жёнушка важнее матери? Я тебя растила, ночей не спала, последнее отдавала, а теперь я никто?
— Никто не говорит, что ты никто...
— Но выгнать готовы!
— Мы не выгоняем! Мы просто хотим жить отдельно! Это нормально, мам! Всё молодые семьи живут отдельно!
— Нормально? — голос Галины Петровны стал ледяным. — Нормально бросить мать-одиночку? У меня сердце больное, давление, а вы меня одну оставите?
Марина устало рассмеялась.
— Сердце больное? Галина Петровна, вы вчера три часа с подругой по магазинам ходили! А на прошлой неделе на дачу ездили, грядки копать!
— Следите за мной?
— Да не слежу я! Вы сами рассказываете! Всем! По телефону, громко, чтобы все слышали, какая вы активная и энергичная!
Свекровь поджала губы, глядя на невестку с нескрываемой неприязнью.
— Знаете что, милочка? Раз вы такая самостоятельная, раз вам так плохо в моём доме — пожалуйста, съезжайте. Но Павлуша останется здесь.
— Мам! — Павел покраснел. — Что ты говоришь?
— А что такого? Это твой дом, сынок. Твоё наследство. Неужели ты бросишь всё ради... — она окинула Марину презрительным взглядом, — ради неё?
Марина почувствовала, как земля уходит из-под ног. Она смотрела на мужа, и в его глазах читалась растерянность. Он колебался. Он действительно колебался!
— Паша? — прошептала она.
Он молчал. Долгую, мучительную минуту он молчал, глядя то на мать, то на жену. И в этом молчании Марина услышала ответ.
— Понятно, — она кивнула, чувствуя, как внутри поднимается странное спокойствие. То самое, что приходит, когда решение уже принято. — Всё понятно.
Она прошла к шкафу, достала чемодан — тот самый, с которым приехала сюда три года назад, полная надежд и любви. Начала складывать вещи — методично, спокойно, не глядя на застывших в дверях мужа и свекровь.
— Марина, подожди! — Павел бросился к ней. — Не уходи! Мам, скажи ей!
— Что сказать? — Галина Петровна пожала плечами. — Если человек хочет уйти — пусть уходит. Насильно мил не будешь.
— Мам!
— Что "мам"? Я же ничего плохого не говорю! Просто если невестке так плохо в нашем доме, может, ей действительно лучше пожить отдельно? Подумать, поостыть. А ты пока побудешь со мной. Я тебе и борщ сварю, и рубашки поглажу. Как раньше, помнишь?
Марина застегнула чемодан. Повернулась к ним — спокойная, собранная, чужая.
— Знаете, Галина Петровна, вы победили. Забирайте своего сына. Весь ваш. Но знайте — вы забираете не тридцатипятилетнего мужчину, а маленького мальчика, который так и не смог вырасти. И будете вы с ним вдвоём — стареющая мать и стареющий сын. Счастливо вам.
— Марина! — Павел попытался удержать её за руку, но она вырвалась.
— Не трогай меня. Ты сделал свой выбор. Молчание — тоже выбор, Паша. Когда твоя мать унижала меня все эти годы, ты молчал. Когда она при твоих друзьях говорила, что я плохая хозяйка — ты молчал. Когда она лезла в наши отношения, критиковала, как я выгляжу, что готовлю, как трачу деньги — ты молчал. И сейчас, когда она обвинила меня в воровстве — ты опять промолчал.
— Я же заступился за тебя!
— Когда? После того, как я пригрозила уйти? Это не защита, Паша. Это попытка сохранить удобное положение вещей. Чтобы и мама была довольна, и жена никуда не делась.
Она взяла чемодан, сумку.
— Постой! — Павел преградил ей дорогу. — Ты же меня любишь! Мы же семья!
Марина остановилась, посмотрела ему в глаза.
— Любила. Очень любила. Но любовь без уважения долго не живёт. А как я могу уважать мужчину, который позволяет унижать свою жену? Который выбирает комфорт маминой юбки вместо того, чтобы защитить семью?
— Да она же моя мать!
— А я твоя жена! Или была ею. Знаешь, в чём разница? Мать дана от рождения, её не выбирают. А жену ты выбрал сам. По крайней мере, мне так казалось.
Галина Петровна, всё это время молчавшая, вдруг засуетилась.
— Павлуша, да пусть идёт! Увидишь, через неделю прибежит обратно! Куда она без нас?
Марина усмехнулась.
— Без вас? Галина Петровна, я прекрасно жила без вас тридцать лет. И проживу ещё столько же. А вот вы... Вы посмотрите на своего сына. Ему тридцать пять, а он до сих пор не может принять решение без маминого одобрения. Вы так крепко держите его возле себя, что задушите. И останетесь одна. Потому что ни одна нормальная женщина не выдержит того, что выдержала я.
— Да кому ты нужна! — выплюнула свекровь.
— Посмотрим, — Марина пожала плечами.
Она прошла мимо Павла, который так и стоял, растерянный, жалкий, не способный ни удержать, ни отпустить. В прихожей обернулась.
— Паша, твоя мама молодец. Она добилась, чего хотела. Ты весь её. Но запомни — когда она состарится, а это случится скоро, ухаживать за ней будешь ты. Готовить — ты. Стирать, убирать, ходить по врачам — всё ты. Потому что жены у тебя не будет. Ни одна женщина не согласится быть третьей лишней в отношениях сына и матери.
— Марина...
— И ещё, — она достала из кармана ключи, положила на тумбочку. — Записную книжку вашей мамы найдёте в ящике серванта. Она сама её туда вчера положила, я видела. Но ей было удобнее обвинить меня. Прощайте.
Дверь закрылась тихо, без хлопка. Павел стоял в прихожей, глядя на ключи на тумбочке. Его ключи. Их ключи. Бывших их.
— Ну и скатертью дорога! — фыркнула мать за спиной. — Погуляет немного и вернётся. Вот увидишь.
Павел молча прошёл в гостиную, открыл ящик серванта. Записная книжка лежала сверху, на самом видном месте.
— Мам, — тихо позвал он.
— Что, сынок?
— Зачем?
Галина Петровна подошла, увидела книжку, на секунду замерла.
— Я... я забыла, что положила её туда. Склероз, наверное.
Но Павел знал свою мать слишком хорошо. Видел, как она отводит глаза, как нервно теребит край халата.
— Ты специально. Ты специально её оклеветала.
— Не говори глупостей! Я просто...
— Мам, она ушла. Моя жена ушла. Понимаешь?
— Ну и пусть! Найдёшь другую! Получше!
Павел сел на диван, обхватил голову руками.
— Получше? Мам, она была лучшей. Она терпела тебя три года. Три года твоих придирок, оскорблений, унижений. Любая другая ушла бы через месяц.
— Я желала вам только добра!
— Нет, мам. Ты желала, чтобы я остался с тобой. Чтобы никто не забрал твоего сыночка. И знаешь что? Ты добилась своего. Я остался. Но какой ценой?
Он встал, прошёл в спальню. На кровати остался беспорядок от вывернутой сумки Марины. Помада, закатившаяся под подушку. Расчёска с застрявшими в ней волосами. Мелочи, которые ещё час назад были частью его жизни.
Галина Петровна стояла в дверях, глядя на сына. Впервые за много лет она видела его таким — потерянным, разбитым, опустошённым.
— Павлуша, ну что ты? Ну подумаешь, ушла! Я же здесь! Я всегда буду рядом!
Он повернулся к ней, и в его глазах была такая боль, что она невольно отступила.
— Да, мам. Ты всегда будешь рядом. И я всегда буду один.
В квартире повисла тишина. Где-то за окном загудела машина — может быть, такси, которое увозило Марину в новую жизнь. Жизнь без них.
Прошла неделя. Павел надеялся, что Марина позвонит. Напишет. Даст знать о себе. Но телефон молчал. Он набирал её номер десятки раз, но так и не решился нажать вызов. Что сказать? Извини? Вернись? Я выбираю тебя? Но он не выбрал. Не тогда, когда это было важно.
Галина Петровна первые дни торжествовала. Готовила любимые блюда сына, гладила рубашки, создавала видимость уюта. Но Павел почти не ел, рубашки надевал мятыми, а дома появлялся только ночевать.
— Сынок, ты что так убиваешься? Не стоит она того!
Но Павел молчал. Он вообще почти перестал разговаривать с матерью. Отвечал односложно, смотрел сквозь неё, уходил в себя.
Через месяц он встретил Марину случайно — в торговом центре. Она выбирала шторы. Выглядела... счастливой. Посвежевшей. В глазах появился блеск, которого он не видел уже давно. Рядом с ней стоял мужчина — высокий, седеющий, с добрым лицом. Он что-то говорил, она смеялась.
Павел замер за колонной, не в силах ни подойти, ни уйти. Марина подняла голову, их глаза встретились. Секунда. Две. Она кивнула — спокойно, вежливо, как знакомому. И отвернулась.
— Вам эти больше идут, — сказал мужчина, указывая на светлые шторы.
— Да, пожалуй, — согласилась Марина. — Для новой квартиры нужно что-то светлое.
Новая квартира. Новая жизнь. Новый мужчина рядом. Павел понял, что опоздал. Окончательно и бесповоротно опоздал.
Дома его ждала мать. Накрытый стол, запах борща, идеально выглаженная рубашка на завтра.
— Сыночек, я тут подумала, может, нам дачу продать и квартиру побольше купить? Будет где разгуляться!
Павел посмотрел на неё — постаревшую, но всё ещё энергичную, всё ещё уверенную в своей правоте. Его мать. Единственная женщина в его жизни отныне и навсегда.
— Делай что хочешь, мам. Мне всё равно.
И это была правда. Ему действительно стало всё равно. Он проиграл главную битву своей жизни, даже не попытавшись сражаться. Остался в плену золотой клетки материнской любви. Сытый, ухоженный и бесконечно одинокий.
Галина Петровна что-то говорила про новую квартиру, про ремонт, про то, какие нынче невестки пошли неблагодарные. Павел не слушал. Он думал о светлых шторах в чужой новой квартире и о женщине, которая могла бы быть его женой, если бы он нашёл в себе силы ею дорожить.
За окном шёл снег. Первый снег этой зимы — чистый, белый, обещающий новое начало. Но не для него. Для него началось долгое, беспросветное продолжение того, что он сам выбрал. Жизнь вдвоём с матерью в квартире, полной призраков упущенного счастья.