Когда Иван открыл глаза, солнце уже стояло высоко и заливало комнату жёлтым, почти летним светом. Пылинки танцевали в лучах, как будто ничего не произошло. Ни воя за окном. Ни стука в дверь. Ни голоса Степана. Ни запаха полыни и самогона. Дом молчал. Пустой. Одинокий.
— И приснится же такое… — пробормотал он, проводя ладонью по лицу. В голове гудело, во рту пересохло, а в висках стучала тупая боль. — Надо выпить кофе. Настоящего. Горячего. Из своего дома.
Он встал с кровати — неуверенно, как после долгой болезни. Тело ныло, будто его избили. Взгляд упал на стакан на тумбочке: дно покрыто чёрным осадком. Сонный корень. Воспоминания нахлынули на него — не как сон, а как реальность, которую он пытался вытеснить.
Но солнце светило. Птицы щебетали. Всё казалось… нормальным.
«Может, это и правда был сон? — с облегчением подумал он. — Стресс. Усталость. Галлюцинации. Всё объяснимо».
Он поставил чайник на плиту, но вместо того, чтобы выпить кофе, решил выйти во двор — подышать свежим воздухом, привести мысли в порядок, убедиться, что мир на месте.
Вчера он не успел осмотреться. Теперь же перед ним открылся целый мир.
Дом стоял на небольшом холме, окружённый соснами и берёзами. Перед ним — ухоженный двор: добротная баня с резными наличниками, сарай с дровами, навес для машины, колодец с цепью и ведром. Справа — небольшой сад: яблони, смородина, грядки с увядающей капустой. Всё было аккуратно, чисто, живое. Не кладбище воспоминаний — а дом, в котором жили.
Но взгляд Ивана приковали следы.
Они шли от калитки к дому, огибали его с трёх сторон и заканчивались у задней стены — прямо под окном спальни. Следы были похожи на собачьи… но огромные. Каждый отпечаток был больше ладони взрослого мужчины. Когти глубоко впивались в землю, как будто существо в ярости царапало землю, пытаясь прорваться внутрь.
Иван замер. Кровь отхлынула от его лица.
— Так это... не сон? — прошептал он дрожащим голосом. — С меня хватит! Больше я сюда ни ногой!
Он развернулся и побежал к дому, как будто за ним уже гнался тот, кто оставил эти следы. В комнате он лихорадочно собрал вещи: документы, деньги, телефон, термос. Выскочил на улицу, сел в машину. Дрожащими руками вставил ключ в замок зажигания.
Двигатель завелся с хриплым рёвом — знакомым, надёжным. Иван выдохнул. «Ещё немного — и я свободен».
Но едва он включил первую передачу, из-под капота раздался глухой металлический стук — такой, что сердце сжалось, как кулак.
— Да ё…! — вырвалось у него. Он заглушил двигатель. Вышел. Поднял капот.
Всё было ясно. Коленчатый вал. Или шатун. Что-то внутри развалилось. Машина окончательно «умерла». Без эвакуатора и нового мотора — ни с места.
— Отъезд откладывается... — прошептал он, опускаясь на корточки. — На неопределённый срок.
Он почувствовал себя в ловушке. Не просто в деревне — в ловушке судьбы.
Медленно, как побеждённый, он побрёл обратно к дому. Мысли путались: «Автобус? Такси? Пешком?» Но лес вокруг был глухим, дорога — узкой, и за весь вчерашний день не проехало ни одной машины.
И тут он увидел его.
Степан шёл по дороге не спеша, с ведром в руке и ружьём за спиной. На нём была та же куртка, но теперь Иван заметил: на лацкане — вышитый крест. Не украшение. Оберег.
Войдя во двор, Степан остановился и окинул Ивана взглядом.
— Ну что, Ванька, как ты себя чувствуешь? — спросил он, и в его голосе звучала не насмешка, а знание. — Какой ты бледный. Я уж думал, тебя и след простыл.
— Да я бы с радостью, — мрачно ответил Иван. — Да в машине движок застучал. Так что я здесь, похоже, надолго. — Он помолчал, потом спросил: — Скажи… автобусы у вас часто ходят?
— Раз в неделю. Да и то не всегда, — усмехнулся Степан. — Зимой вообще не ходит. А до зимы ещё два месяца.
Иван почувствовал, как земля уходит у него из-под ног.
— Ну ладно, не печалься, — сказал Степан мягче. — Как-нибудь поможем твоему горю. А пока пойдём в дом. Попьём чаю. Заодно и успокоишься.
Чай, который не согревает
В доме пахло травами, воском и чем-то древним — как в церкви. Иван налил два стакана чая из заварника с выцветшим узором. Он достал печенье и конфеты со вчерашних поминок — они лежали в коробке с надписью «Скорбь», но внутри были обычные «Мишки на севере» и «Красная шапочка».
Они сели за стол. В комнате повисла тяжёлая тишина.
— Ну и чем ты сегодня собираешься заняться? — спросил Степан, откусывая печенье.
— Пока не знаю, — ответил Иван. — Нужно что-то придумать с машиной.
Степан долго смотрел на него. Потом тихо сказал:
— Слушай, Ваня... может, хватит пытаться убежать от своей судьбы?
Иван вздрогнул.
— Твоя судьба — остаться здесь. И сражаться с нечистью. Это не выбор. Это наследие.
— Да как я с ней буду бороться?! — выкрикнул Иван, вскакивая. — Я понятия не имею! Я архитектор! Я черчу планы, рассчитываю нагрузки, общаюсь с клиентами! Я не охотник! Я не экзорцист! Я… я просто сын, который не простил отца!
— Ладно, Ваня, — вздохнул Степан. — Не буду на тебя давить. Пойдём лучше на могилки. По христианскому обычаю — Федьку помянуть надо. Третий день уже.
Кладбище среди сосен
Кладбище находилось на окраине деревни, за ручьём. Могилы были старыми, на многих не было надписей, кресты были сделаны из грубого дерева. Могила отца была свежей, земля ещё не осела. На надгробии было написано только имя: Фёдор Мельников. 1952–2025.
Иван поставил свечку, налил на землю водки, положил кусок хлеба.
— Прости, пап... — прошептал он. — Я не знал...
Степан стоял чуть в стороне, не мешая им. Когда они вернулись, он сказал:
— Сегодня ночью будет полнолуние. Будь начеку.
Иван не ответил. Но впервые за всё время не возразил.
Карта и крестик у реки
Весь оставшийся день Иван провёл у машины. Разбирал, чистил, пытался найти обходной путь. Но без нового двигателя — бесполезно. К вечеру он устало побрёл домой. На часах было 21:00.
Он закрыл ставни — каждую с крестом — и задвинул засов на двери. Приготовил ужин: яичницу, хлеб, чай. Ел молча, прислушиваясь к каждому шороху за окном.
Потом устроился в кресле у печи. Взял газету, лежавшую на столе. На первой странице — заметка: «Пропала девочка, 9 лет. Последний раз видели у реки Сосновки». Рядом — карта местности. И на ней, у изгиба реки, ручкой нарисован крестик.
Иван нахмурился. Почему крестик? Кто его поставил? Отец?
Он стал внимательнее рассматривать карту. Река извивалась, как змея. Лес вокруг был густым, почти чёрным. А крестик… находился прямо напротив старой мельницы, о которой отец писал в одном из писем: «Туда, Ваня, лучше не ходить. Особенно ночью».
И тут…
— У-у-у-у-у!
Вой разорвал тишину. Ближе, злее, чем вчера.
— Неужели опять? — прошептал Иван. — Да сколько же можно!
Он услышал, как во дворе что-то ходит — тяжело, злобно, с низким рычанием. Не волк. Не собака. Существо, которое знает, что он здесь. И хочет его достать.
Страх сковал тело. Иван не мог пошевелиться. Сердце билось так громко, что, казалось, его было слышно за стеной. Минута. Две. Пять. Час.
Но потом что-то сломалось внутри.
Не страх. А ярость.
«Почему я? Почему я всегда должен убегать? Почему я должен бояться того, чего даже не понимаю?»
Он встал. Руки дрожали, но не от страха — от решимости.
У печи стоял топор — старый, с потемневшей деревянной рукояткой. Иван схватил его.
— Я тебя не боюсь! — выкрикнул он, распахивая дверь. — Слышишь?! Выходи!
Над лесом висела полная луна, красноватая, как глаз. Двор был пуст. Но в тени сарая... что-то шевельнулось.
Иван почувствовал, как к нему возвращается страх — холодный, липкий. Он не мог пошевелиться.
И тогда он увидел их.
Два огненно-красных глаза.
Высоко. На уровне его груди. В них не было разума — только голод и ненависть.
Монстр вышел из тени.
Выше двух метров. Густая шерсть, перепачканная грязью и, возможно, кровью. Под кожей играют мускулы. Пасть оскалена, клыки — как кинжалы. Когти скребут землю.
Он приготовился к прыжку.
Иван закрыл глаза.
«Прости, мам… Прости, пап…»
Но вместо боли — оглушительный выстрел.
Звук разорвал ночь, как гром. Чудовище взвыло — не от боли, а от ярости. И скрылось в лесу.
Иван открыл глаза.
На крыльце стоял Степан с дробовиком в руках. Взгляд — спокойный, но усталый.
— Ну что, Ваня, — сказал он, — теперь веришь?
Иван не ответил. Он смотрел на следы, на луну, на топор в своих руках.
Он уже не хотел уезжать.
Он хотел знать.