Пройдя на кухню, Степан жестом указал на стол — не приглашая, а приказывая. Движение было скупым, но властным, как у человека, привыкшего к тому, что его слушают без возражений.
— Присаживайся, Ваня. Разговор будет долгим, — сказал он, и в его голосе прозвучала не усталость, а тяжёлая решимость.
Он сам подошёл к столу, поставил бутыль с самогоном на потрёпанную клеёнку, достал два гранёных стакана — один с отбитым краем, другой чистый, словно для гостей. Налил. Жидкость была мутноватой, с янтарным отливом, пахла хвоей, мёдом и чем-то едва уловимым — может, корнем аира, а может, чем-то древним.
— То, что ты сейчас услышишь, — продолжил Степан, не глядя на Ивана, — может показаться тебе полным бредом. Может, ты подумаешь, что я спятил. Но поверь: всё это — смертельно серьёзно.
Иван остался стоять у двери. Внутри всё сжалось. Он чувствовал себя не гостем, не сыном покойного, а подозреваемым, которого вот-вот обвинят в чём-то, о чём он даже не подозревает.
— Степан, я взрослый человек, — сказал он, стараясь говорить ровно, но голос предательски дрожал. — Так что говори прямо: что тебе нужно?
Он надеялся, что сейчас последует объяснение: долг отца, завещание, просьба передать что-то родственникам. Что-то земное, понятное, логичное. Но Степан молчал.
Он поднял стакан и залпом выпил, словно смывая с губ слова, которые не хотел произносить. Затем поставил стакан на стол и уставился на Ивана.
Не просто посмотрел — впился взглядом. Глаза у него были тёмные, почти чёрные, с желтоватыми прожилками, как будто от многолетнего курения или бессонных ночей. Взгляд не мигал. Не отводился. Он взвешивал.
Прошла минута. Потом вторая. Тишина в доме стала густой, как смола. Даже часы перестали тикать — или Иван просто перестал их слышать. В ушах стучала кровь. От этого взгляда по коже побежали мурашки. Он почувствовал себя раздетым — не физически, а душевно. Как будто Степан видел всё: его обиду, его вину, его страх, его детские слёзы, его ночные кошмары.
— Ты будешь говорить или нет? — не выдержал Иван и шагнул вперёд.
Степан глубоко вздохнул. Налил себе ещё. Выпил. И наконец спросил тихо, почти шёпотом:
— Скажи честно... ты веришь в нечисть?
Иван фыркнул. Смех вырвался сам собой — нервный, защитный.
— Чего? Ты сейчас серьёзно?
Ему показалось, что это шутка. Злая, неуместная, но всё же шутка. Может, розыгрыш в честь «нового хозяина дома». Но когда он взглянул на Степана, смех застрял у него в горле.
Тот не улыбался.
Не подмигивал.
Не играл.
Он был взволнован. Нет — испуган. Но не за себя. За Ивана.
— Я понимаю, как это звучит, — сказал Степан, опуская глаза. — Но послушай меня, Ваня. Мир… намного сложнее, чем ты привык думать. Очень часто в нём происходит то, что не поддаётся разуму. И поверь мне: не всё в сказках — вымысел. Большинство сказок — это предупреждения, записанные для детей, чтобы не пугать их правдой. В них убраны подробности: запах крови, крики жертв, боль тех, кто стал приманкой для лешего или жертвой русалки. Но всё это — реально. Все эти монстры, духи, тени… они существуют. И они ждут.
Иван почувствовал, как по спине пробежал холодок. Он хотел снова рассмеяться, но язык словно прилип к нёбу.
— Степан, — сказал он, стараясь сохранить иронию в голосе, — может, хватит так налегать на самогон? А то так и до белой горячки недалеко.
Но Степан лишь покачал головой.
— Ты мне не веришь. Что ж… скоро ты увидишь доказательства.
Он на мгновение замолчал, словно собираясь с силами. Затем спросил:
— Ты наверняка не очень любил своего отца?
— А за что его любить? — вырвалось у Ивана. — За то, что он бросил нас с мамой? За то, что уехал, как трус, и оставил её умирать в одиночестве?
Его голос дрожал от старой, незажившей раны.
Степан кивнул, словно ожидал этого.
— Поверь, Ваня... этот поступок мучил его каждый день. Он мечтал вернуться. Он писал тебе не потому, что хотел оправдаться, а потому, что надеялся, что ты поймёшь. Но... мы не выбираем судьбу. Наша задача — достойно преодолевать те препятствия, которые она нам преподносит.
Он встал, подошёл к окну, на мгновение приоткрыл ставни — и тут же захлопнул их.
— Твой отец принял свою судьбу. Судьбу охотника за нечистью. А теперь… это и твоя судьба. Этим занимался твой дед. Этим занимался твой отец. А теперь… настала твоя очередь.
Иван посмотрел на него как на сумасшедшего. В голове крутилась только одна мысль: «Надо выгнать его из дома. Запереть дверь. Лечь спать. Проснуться в своём городе, в своей квартире, в своём нормальном мире».
Но в этот момент…
— У-у-у-у-у-у!
Пронзительный, леденящий душу вой разорвал тишину. Не волчий. Не звериный. Человеческий — но искажённый, полный боли и ярости.
Иван вздрогнул. Сердце замерло.
— Началось, — сказал Степан, и в его голосе не было страха. Только усталая готовность. — Почувствовали, что мы беззащитны. Теперь жди беды.
— Что это?! — вскрикнул Иван, отступая к стене. — Неужели волки?
— Если точнее, то оборотень, — спокойно ответил Степан. — Теперь ты мне веришь?
Иван не знал, что и думать. Всё это было похоже на кошмар, на галлюцинацию после бессонной ночи и стресса. Но вой повторился — ближе, злее. И тут же за окном раздалось рычание — низкое, клокочущее, словно из недр земли.
— Что будем делать?! — дрожащим голосом спросил он.
Степан снова налил два стакана. Протянул один Ивану.
— На, выпей. И успокойся. Сейчас ты ничего не сделаешь. Не бойся — сюда они не пройдут.
Иван жадно опрокинул стакан. Самогон обжёг горло, но в голове крутилась только одна мысль:
«Как такое возможно?»
Но его размышления прервал оглушительный удар в дверь — такой, будто в неё врезался грузовик. Дерево затрещало. И тут же — визг. Пронзительный, безмолвный, полный боли.
— Не зря Федя двери и ставни из осины сделал, — усмехнулся Степан, но в его глазах не было веселья. — Слышишь, как визжит? Осина — смерть для нечисти. Кресты на ставнях — защита. Дом — крепость. Пока ты внутри — ты в безопасности.
Он подошёл к Ивану и положил тяжёлую ладонь ему на плечо.
— Ладно, Ваня. Ложись поспи. День у тебя был трудный. Ты, наверное, устал. А этих… не бойся. Они сюда не пройдут.
— Ты смеёшься?! — воскликнул Иван. — Как я могу заснуть?! За стеной... за стеной чудовище!
Степан не ответил. Он достал из кармана куртки маленький пузырёк с тёмным порошком — пахло полынью, пеплом и чем-то металлическим. Он насыпал щепотку в стакан, налил самогона и перемешал пальцем.
— На, выпей.
— Что это? — насторожился Иван.
— Сонный корень. Смесь с полынью и солью. Чтобы сны не мучили. Чтобы ты проснулся тем, кем должен быть.
Иван колебался. Но усталость, страх, алкоголь и невероятность происходящего сломили его. Он схватил стакан и выпил.
Эффект был мгновенным.
Веки налились свинцовой тяжестью.
Комнату заволокло туманом.
Последнее, что он услышал, — голос Степана:
— Спи, Ваня. А я покараулю.
Ты теперь — последний Мельников.
Иван рухнул на кровать в отцовской спальне.
Едва коснувшись подушки, он провалился в сон —
глубокий, без сновидений,
но полный предчувствий.
А за окном, в лесу,
волк завыл в третий раз.