Флешка весит в несколько граммов, но тяжелее, чем весь мир. В ней не музыка — в ней правда, за которую люди умирают.
Владимир просидел за компьютером до трех часов ночи, вслушиваясь в голоса мертвецов. Аудиофайлов на флешке было семь, каждый длиной от пяти до двадцати минут — обрывки телефонных разговоров, перехваченные через систему СОРМ, оперативно-розыскное оборудование ФСБ. Алексей, должно быть, копировал их вручную, по частям, чтобы не вызвать подозрений в системе учета. Каждый файл был датирован — с января по март прошлого года, за три месяца до его смерти.
Владимир не был следователем. Он был музыкантом, человеком, который слышал мир через призму тональностей и ритмов. Но даже он понимал, что держит в руках доказательства преступления федерального масштаба. Голоса были осторожными, конспиративными, но достаточно самоуверенными — люди, привыкшие к безнаказанности, не ожидавшие, что их слушают.
Первый разговор. Мужской голос, хрипловатый, с легким южным акцентом:
— ...двадцать третьего числа. Груз пойдет стандартным маршрутом — Ростов, Воронеж, потом на склад под Подольском. Бумаги на полицию готовы?
Второй голос, более молодой, торопливый:
— Готовы. Контракт оформлен на "Техсервис", все чисто. Номенклатура — запчасти для ремонта техники МВД. Олег подписал акты приемки.
— А настоящий груз?
— Стволы. Две тысячи единиц. ПМ, АКС-74У, несколько снайперок. Все списанное, но в хорошем состоянии.
Владимир остановил запись и откинулся на спинку кресла. Его руки дрожали — не от боли в костях, а от того, что он начинал понимать. Незаконная торговля оружием. Поддельные контракты. Коррупция на уровне силовых структур. Алексей наткнулся на схему, которую кто-то очень влиятельный предпочел бы держать в тени.
Он включил следующий файл. Тот же хрипловатый голос, но теперь в нем звучала тревога:
— Есть проблема. Один из операторов что-то заподозрил. Лейтенант из отдела "К". Кравцов, кажется. Алексей Кравцов.
Владимир замер. Воздух в комнате сгустился, стал тяжелым и липким.
— И что он знает? — Второй голос теперь звучал напряженно.
— Пока немного. Но он копает. Поднимает архивы, сверяет данные. Если продолжит, может выйти на нас. Его нужно остановить.
— Каким образом?
— Придумаем что-нибудь. Несчастный случай. ДТП. Эти вещи случаются.
Пауза. Долгая, тягучая, как предсмертная агония.
— Хорошо. Но аккуратно. Никаких следов.
Запись оборвалась. Владимир выдернул наушники и швырнул их на стол. Тошнота подступила к горлу, кислая и едкая. Вот оно. Доказательство. Его брата убили. Не случайность, не пьяный водитель, не трагическое стечение обстоятельств. Холодный, расчетливый заказ, оформленный в нескольких фразах, произнесенных между делом, словно речь шла о заказе пиццы.
Он встал, прошелся по комнате, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Депрессия последних месяцев была тяжелой, но предсказуемой — он знал, что делать. Лежать. Не думать. Ждать, когда боль станет чуть меньше. Но это... это был выбор. Страшный, непоправимый выбор.
Он мог уничтожить флешку. Сжечь ее, растоптать, выбросить в реку. Забыть, что она существовала. Вернуться к своей пустой, безопасной жизни в большом доме, где ничего не происходило и ничего не угрожало. Депрессия была комфортной тюрьмой. В ней не было риска. Не было ответственности.
Или он мог действовать. Взять эту флешку, эти голоса, эту правду — и попытаться что-то сделать. Но что? Обратиться в полицию? Смешно. Если схема была настолько масштабной, что в ней участвовали люди с доступом к оперативной информации ФСБ, то полиция была либо частью проблемы, либо бессильна. Суд? Еще смешнее. Кто поверит калеке-пианисту с историей депрессии против высокопоставленных чиновников с армией адвокатов?
Владимир остановился перед зеркалом в прихожей. Человек, смотревший на него, был незнакомцем. Небритый, с впалыми щеками, с мешками под глазами. Тридцать два года, а выглядел на сорок пять. Руки опущены вдоль тела — левая здоровая, правая искалеченная, с едва заметным дрожанием пальцев.
— Что ты можешь сделать? — спросил он свое отражение. — Ты даже сыграть не можешь. Ты никто.
Отражение молчало, но в его глазах что-то мелькнуло. Не надежда — до нее было слишком далеко. Но что-то другое. Упрямство. Злость. Память о том, кем он был, когда стоял на сцене Большого театра под овации тысяч людей.
Стресс влияет на принятие решений, это знали даже психологи. Под давлением люди делают импульсивные, необдуманные выборы, руководствуясь эмоциями, а не логикой. Владимир знал это. Но он также знал, что иногда правильные решения приходят не из логики. Они приходят из мест, где логика бессильна — из боли, из любви, из чувства долга перед мертвыми.
Алексей был его братом. Да, они не разговаривали годами. Да, между ними стояла стена обиды, непрощения, взаимного непонимания. Но кровь — это не просто метафора. Это память, закодированная в генах. Это детство, проведенное вдвоем. Это голос, учивший его кататься на велосипеде. Это руки, поднимавшие его после падений.
А еще была Анна. Испуганная женщина с дрожащими руками, рискнувшая прийти к нему, хотя это могло стоить ей жизни. Она доверилась ему. Она поверила, что он сможет что-то сделать.
Владимир вернулся к компьютеру и скопировал все файлы на второй носитель — старый жесткий диск, который он спрятал в отдаленном углу чердака, под слоем изоляции. Оригинальную флешку положил в банковскую ячейку — туда, где у него хранились документы на дом и несколько семейных реликвий. Параноидально? Возможно. Но если те люди, голоса которых он слышал, смогли убрать оперативника ФСБ, то до частного лица им добраться будет еще проще.
На следующее утро он сделал то, что не делал уже восемь месяцев — позвонил Сергею Волкову, старому другу Алексея. Они служили вместе, оба были в отделе "К" — подразделении по борьбе с коррупцией и организованной преступностью. Ирония судьбы: те, кто должен был бороться с коррупцией, сами стали ее жертвами.
Телефон долго гудел, и Владимир уже собирался положить трубку, когда на том конце ответили:
— Волков слушает.
Голос был тяжелым, настороженным. Сергей всегда звучал так, словно ждал плохих новостей.
— Сергей, это Володя. Кравцов.
Пауза. Долгая, неловкая.
— Володя. Давно не слышал. Как ты?
— Не очень, — признался Владимир. — Мне нужно с тобой встретиться. Это насчет Алексея.
Еще одна пауза, но теперь в ней слышалось что-то другое. Напряжение. Тревога.
— Володя, оставь это. Твой брат погиб. Это трагедия, но...
— Его убили, Серега. И я знаю кто.
Тишина на том конце была оглушительной. Владимир слышал, как Сергей дышит — тяжело, прерывисто.
— Откуда ты это взял?
— Встретимся. Я все покажу. Только не по телефону.
— Черт, Володя... — Сергей выдохнул. — Хорошо. Завтра, три часа дня. Знаешь кафе "Старая Москва" на Арбате? Там безопасно. Много людей, камеры, шум. Никто не услышит.
— Буду.
Владимир положил трубку и посмотрел на свою правую руку. Она болела — тупая, ноющая боль, которая никогда не проходила полностью. Врачи говорили, что это нормально при таких травмах. Кости срослись неидеально, нервы были повреждены. Боль станет его постоянным спутником.
Но сейчас, странным образом, боль казалась почти желанной. Она напоминала ему, что он жив. Что он чувствует. Что он еще способен на действие.
Остаток дня он провел в какой-то лихорадочной деятельности, не свойственной ему последние месяцы. Убрал в доме — не потому, что это было важно, а потому что нужно было занять руки, заглушить мысли. Приготовил еду — первый нормальный обед за несколько недель. Даже вышел на улицу, прогулялся по заснеженному лесу возле дома.
Мир за окном был безразличен к его открытиям. Снег падал мягко и бесшумно, укрывая землю белым саваном. Деревья стояли неподвижно, черные силуэты на сером фоне неба. Где-то вдалеке лаяла собака. Жизнь продолжалась, не замечая его боли, его страха, его решимости.
Владимир остановился на поляне, где летом росли полевые цветы, а сейчас лежал нетронутый снег. Он сжал кулаки — левый сжался легко, правый — с трудом, пальцы едва слушались. Он вспомнил, как Алексей учил его драться, когда ему было десять, а брату — семнадцать. «Никогда не сдавайся, Володя. Даже если сильнее. Даже если больно. Борись до конца».
Он не послушался тогда. Сдался после первого же удара в нос, побежал домой, плача и жалуясь матери. Алексей был зол. Называл его слабаком, маменькиным сынком. Но потом, когда слезы высохли, молча сунул ему мороженое и похлопал по плечу. «Ничего. В следующий раз получится».
Следующего раза не было. Владимир ушел в музыку, в мир, где не нужны были кулаки, где сила измерялась иначе — в точности пальцев, в глубине чувства, в способности заставить тысячу людей замереть в тишине, слушая.
Но теперь, стоя на снежной поляне с искалеченной рукой и флешкой с доказательствами убийства брата, Владимир понял: этот мир был иллюзией. Красивой, утонченной, но иллюзией. Настоящий мир был жестоким. В нем люди убивали за деньги и власть. В нем правда не всегда побеждала. В нем музыканты ломали руки, а офицеры ФСБ умирали в подстроенных авариях.
Он вернулся домой, когда уже стемнело. Включил свет в гостиной и подошел к роялю. Долго стоял перед ним, не решаясь открыть крышку. Потом, резко, словно боясь передумать, сел на скамью и положил руки на клавиши.
Левая рука взяла аккорд — си-бемоль минор. Мрачный, тяжелый, как предчувствие беды. Правая попыталась добавить мелодию, но пальцы сбились, заплелись, выдали дребезжащий диссонанс. Боль вспыхнула в запястье, острая и предупреждающая.
Владимир не остановился. Он играл — корявым, ломаным, но упрямо. Не Рахманинова. Не Листа. Что-то свое, рожденное из боли и гнева. Мелодия была уродливой, полной ошибок и фальшивых нот. Но в ней было что-то настоящее. Что-то, чего не было в его идеально выверенных концертных выступлениях.
Он играл, пока правая рука не онемела полностью, пока боль не стала невыносимой. Потом остановился, тяжело дыша, и посмотрел на клавиши. На них остались влажные отпечатки пальцев — он плакал, сам того не замечая.
— Прости, Лёха, — прошептал он в пустоту. — Я не был хорошим братом. Но я постараюсь быть хорошим мстителем.
Ночь прошла в беспокойном полусне. Владимир видел обрывки снов — Алексей, живой, смеющийся, тянущий к нему руку. Анна, стоящая в дверях с флешкой. Голоса из записей, бесплотные и злобные, шепчущие о смерти. Он просыпался в холодном поту, хватал телефон, проверял время. До встречи с Сергеем оставалось семь часов. Потом шесть. Потом пять.
На рассвете он поднялся окончательно и принял душ. Долгий, горячий, смывающий не только грязь, но и страх. Побрился, впервые за недели. Надел чистую рубашку, темные джинсы, кожаную куртку. Посмотрел на себя в зеркало. Человек, смотревший на него, уже не был тем затравленным призраком. Он все еще выглядел уставшим, изможденным. Но в его глазах появилось что-то новое. Цель.
В половине третьего он сел в старую «Ауди», которая простояла в гараже последние полгода, и поехал в Москву. Дорога заняла час с небольшим — пробки были терпимыми. Город встретил его серостью и суетой: люди спешили по своим делам, не подозревая, что где-то среди них едет человек, держащий в кармане доказательства убийства.
Кафе «Старая Москва» было одним из тех мест, что сохранили атмосферу девяностых — деревянная мебель, клетчатые скатерти, запах борща и свежей выпечки. В три часа дня оно было полупустым: несколько пожилых пар, студенты с ноутбуками, одинокий мужчина у окна.
Сергей сидел за столиком в углу, спиной к стене — профессиональная привычка оперативника. Он был крупным мужчиной, под сто килограмм чистой мышечной массы, с лицом, которое казалось вырубленным из гранита. Тяжелый взгляд из-под нависших бровей, короткая стрижка, шрам на правой щеке — след старого ножевого ранения. Люди обходили таких стороной на улице. Но Владимир помнил, как этот медведь плакал на похоронах Алексея, не скрывая слез.
— Садись, — кивнул Сергей, не поднимаясь.
Владимир сел напротив. Официантка принесла меню, но он отмахнулся — есть не хотелось.
— Так что там у тебя? — Сергей говорил тихо, но его голос был полон напряжения.
Владимир достал из кармана флешку — копию, оригинал остался в банковской ячейке — и положил на стол между ними.
— Это принесла мне жена одного из ваших операторов. Анна Соколова. Ее муж работал с Алексеем. На флешке — аудиозаписи. Прослушка через СОРМ. Разговоры о незаконных поставках оружия, коррупционной схеме и... — он запнулся, — и о том, что Алексея нужно убрать.
Сергей смотрел на флешку, не прикасаясь к ней. Его лицо не выражало ничего, но Владимир видел, как напряглись мышцы челюсти.
— Ты слушал это?
— Да.
— И решил, что это хорошая идея — прийти с этим ко мне?
— А к кому мне еще идти? — В голосе Владимира прорвалось отчаяние. — Серега, там все. Имена, даты, схемы. Это доказательство.
— Это смертный приговор, — отрезал Сергей и наконец взял флешку, сжав ее в огромной ладони. — Володя, ты понимаешь, во что ввязываешься? Это не кино. Это не книжка. Если то, что ты говоришь, правда, то люди, стоящие за этим, не остановятся ни перед чем.
— Я знаю.
— Нет, не знаешь, — Сергей наклонился ближе, и его глаза, обычно спокойные, горели яростью. — Лёша был профессионалом. Обученным, вооруженным, осторожным. И его убили. Так, что никто ничего не доказал. Ты — пианист с больной рукой. Ты даже кулак нормально сжать не можешь. Что ты планируешь делать?
Владимир молчал. Потому что не знал ответа.
Сергей откинулся на спинку стула и закрыл глаза.
— Я послушаю это, — сказал он наконец. — Если там действительно то, что ты говоришь... черт. Я подумаю. Но обещаю только одно: я не дам тебя в обиду. Алексей был мне как брат. И ты, хочешь не хочешь, теперь тоже моя ответственность.
— Спасибо, — выдохнул Владимир.
— Не за что. Идиотов нужно защищать от самих себя. — Сергей встал, пряча флешку в карман. — Иди домой. Никому ничего не говори. Жди моего звонка. И, Володя... — он положил тяжелую руку на плечо Владимира, — будь осторожен. Очень осторожен.
Владимир кивнул и вышел из кафе. На улице шел снег — мелкий, колючий, забивающийся за воротник. Он сел в машину и долго сидел, глядя на дворники, размазывающие снежинки по лобовому стеклу.
Несвоевременный аккорд прозвучал. Теперь оставалось ждать, как отзовется мелодия.