Ключ повернулся в замке с тихим щелчком, который прозвучал в пустой квартире громче выстрела. Марина застыла на пороге собственной спальни, не веря своим глазам. Комод, где хранились её документы, был открыт, а папка с бумагами валялась на полу, растрёпанная и опустошённая.
Свидетельство о праве собственности на дачу исчезло.
Марина опустилась на колени возле разбросанных документов. Трудовая книжка, медицинский полис, старые квитанции — всё было на месте. Кроме одного. Кроме того единственного документа, который связывал её с отцом, с детством, с последним оставшимся у неё кусочком родной земли. Руки дрожали, когда она перебирала бумаги снова и снова, словно свидетельство могло материализоваться от силы её желания.
В прихожей хлопнула дверь. Знакомые шаги — тяжёлые, уверенные, с лёгким шарканьем правой ноги. Свекровь вернулась с прогулки. Марина поднялась с пола, чувствуя, как внутри поднимается волна холодной ярости. Она вышла в коридор и встретилась взглядом с Валентиной Петровной.
Та стояла у зеркала, поправляя седые волосы под платком. На её лице играла лёгкая, почти незаметная улыбка удовлетворения. Такую улыбку Марина видела у неё только в моменты особенно удачных манипуляций.
— Где документ на дачу? — голос Марины прозвучал ровно, но в нём слышалась сталь.
Свекровь медленно повернулась к ней, изобразив на лице невинное удивление. Она была мастером таких превращений — за секунду из хищницы превращалась в безобидную старушку.
— О чём ты, милая? Какой документ?
— Не притворяйся. Свидетельство на дачу моего отца. Оно лежало в комоде. Теперь его нет. И ключ от комода есть только у нас троих.
Валентина Петровна сняла платок, аккуратно сложила его и положила на тумбочку. Каждое движение было нарочито медленным, словно она наслаждалась моментом.
— Ах, это... — она махнула рукой с таким безразличием, будто речь шла о просроченном талоне на молоко. — Я отнесла его к нотариусу. Нужно было кое-что оформить.
Комната качнулась перед глазами Марины. Она ухватилась за стену, чтобы не упасть.
— Что значит оформить? Что ты сделала?
— Ничего особенного. Просто переоформила дачу на Максима. В конце концов, он мой сын, единственный наследник. А ты... — свекровь окинула её оценивающим взглядом, — ты всего лишь невестка. Сегодня есть, завтра нет.
Слова ударили больнее пощёчины. Марина почувствовала, как воздух застревает в горле. Дача отца. Шесть соток земли с покосившимся домиком, где она провела всё детство. Где отец учил её сажать помидоры и поливать огурцы. Где они с мамой варили варенье из собственной смородины. Последнее, что осталось от родителей после той проклятой аварии три года назад.
— Ты не имела права! Это моя собственность! Это незаконно!
Валентина Петровна усмехнулась. Теперь маска доброй старушки окончательно слетела, обнажив истинное лицо — жёсткое, расчётливое, безжалостное.
— Незаконно? Дорогая моя, ты сама подписала доверенность месяц назад. Помнишь? Когда нужно было оформить субсидию на коммунальные услуги. Ты так доверчиво поставила подпись, даже не читая. Среди прочих бумаг была и генеральная доверенность на управление твоим имуществом. Нотариус всё заверил. Всё по закону.
Марина вспомнила тот день. Свекровь пришла с кипой документов, сказала, что нужно срочно оформить льготы, пока не закончился срок подачи. Марина тогда готовилась к важному совещанию на работе, времени читать не было. Она доверяла. Как же она была глупа.
— Где Максим? Он знает об этом?
— Конечно, знает. Он же подписывал документы о принятии дара. Мальчик мой понимает, что к чему. Семейное имущество должно оставаться в семье.
— Я его жена! Я часть семьи!
Свекровь подошла ближе. От неё пахло дорогими духами — подарок Марины на прошлый день рождения. Ирония ситуации резанула ещё больнее.
— Жена? Три года прошло, а внуков всё нет. Какая же ты жена? Так, временная сожительница. Я своему сыну другую невестку присмотрела. Из хорошей семьи. С квартирой в центре. И детей любит, не то что некоторые карьеристки.
Марина почувствовала, как земля уходит из-под ног. Всё встало на свои места. Последние полгода странное поведение Максима, его отстранённость, постоянные задержки на работе. А свекровь всё это время плела паутину, готовила почву для смены невестки, как меняют износившуюся вещь на новую.
Входная дверь открылась, и в квартиру вошёл Максим. Высокий, широкоплечий, с усталым лицом офисного работника. Он увидел их в коридоре и сразу понял — началось. На его лице отразилась гамма эмоций: вина, раздражение, усталость. Но не удивление. Он знал, что этот момент настанет.
— Макс, — Марина повернулась к мужу, в её голосе звучала последняя надежда. — Скажи, что это неправда. Скажи, что ты не подписывал документы на мою дачу.
Он поставил портфель на пол, снял пиджак, повесил на вешалку. Движения были механическими, отрепетированными. Он не смотрел ей в глаза.
— Марин, послушай... Мама права. Недвижимость должна быть оформлена на мужчину. Так надёжнее. Для семьи.
— Для какой семьи? Для нас с тобой или для тебя с мамой?
Он поморщился, словно она сказала что-то неприличное.
— Не начинай. Мама желает нам добра. Она опытнее, мудрее. Знает, как лучше.
— Лучше для кого? — Марина почувствовала, как внутри что-то окончательно ломается. — Эта дача — единственное, что осталось от моих родителей. Единственное! А вы... вы просто украли её у меня.
Валентина Петровна театрально всплеснула руками.
— Какие громкие слова! Украли! Мы всего лишь юридически закрепили статус-кво. Максим — глава семьи, вся собственность должна быть на нём. Так во всех нормальных семьях.
— В нормальных семьях не обманывают друг друга! Не подсовывают документы на подпись!
Максим тяжело вздохнул, его терпение явно подходило к концу.
— Марина, хватит истерить. Подумаешь, дача. Старая развалюха на шести сотках. Мы всё равно туда не ездим. Зачем она тебе?
— Это память! — Марина чувствовала, как на глаза наворачиваются слёзы, но сдерживалась из последних сил. — Там мой отец своими руками построил беседку. Там мама сажала розы. Там моё детство, понимаешь?
— Сентиментальность — удел слабых, — отрезала свекровь. — В жизни нужно быть практичной. Кстати, я уже нашла покупателей. Предлагают хорошую сумму. Максиму как раз нужны деньги на новую машину.
Марина посмотрела на мужа. Он изучал рисунок на обоях с таким вниманием, словно видел его впервые.
— Ты собираешься продать дачу моих родителей, чтобы купить себе машину?
— Не драматизируй, — буркнул он. — Деньги пойдут на нужды семьи.
— На нужды какой семьи? — Марина сделала шаг к нему. — Той, где я ничего не значу? Где моё мнение не учитывается? Где меня обманывают и грабят?
— Опять ты за своё, — Валентина Петровна покачала головой с видом страдалицы. — Вечно ты недовольна. Живёшь в нашей квартире, ешь нашу еду, а благодарности никакой. Только претензии.
— В нашей квартире? — Марина рассмеялась сквозь подступающие слёзы. — Я плачу половину коммуналки! Покупаю продукты! Готовлю, стираю, убираю! А ты называешь это вашей квартирой?
— Квартира записана на Максима. Значит, наша. А ты тут на птичьих правах. Захотим — выставим. И никакой суд тебе не поможет.
Марина повернулась к мужу. В её взгляде была мольба, последняя попытка достучаться до человека, которого она когда-то любила.
— Макс, неужели ты позволишь ей так со мной разговаривать? Я твоя жена. Мы клялись друг другу в верности и поддержке.
Он наконец поднял на неё глаза. В них не было ни любви, ни сочувствия. Только усталость и раздражение.
— Мам, может, хватит? Зачем доводить до скандала?
Но его слова были обращены не к матери, а к пространству между ними. Он не защищал жену, он просто хотел тишины.
— Я не довожу, — Валентина Петровна пожала плечами. — Я просто объясняю девочке реальное положение вещей. Чтобы иллюзий не строила.
Марина стояла между ними — свекровью и мужем — и чувствовала себя абсолютно чужой. Три года она пыталась стать частью этой семьи. Угождала, подстраивалась, терпела колкости и унижения. И вот чем всё закончилось. Они украли у неё последнюю связь с родителями и даже не считают это чем-то предосудительным.
— Знаешь что, Максим? — её голос вдруг стал спокойным, почти безразличным. — Твоя мать права. Я действительно тут временно. И это «временно» заканчивается прямо сейчас.
Она прошла в спальню, достала из шкафа чемодан и начала складывать вещи. Свекровь наблюдала за ней с плохо скрываемым торжеством. Максим стоял в дверях, не зная, что делать.
— Марин, ну не глупи. Куда ты пойдёшь? У тебя же нет жилья.
— Сниму квартиру. Или комнату. Где угодно лучше, чем здесь.
— Из-за какой-то дачи ты готова разрушить семью?
Марина остановилась, держа в руках стопку своих вещей, и посмотрела на него. В её взгляде больше не было ни боли, ни обиды. Только ясное понимание.
— Семью? Максим, у нас никогда не было семьи. Была я, пытающаяся создать семью. И были вы с мамой, играющие в семью для видимости. Но настоящей семьи, где люди поддерживают друг друга, где есть доверие и уважение — такой семьи у нас не было. И дача — это просто последняя капля. Момент, когда я наконец прозрела.
— Вот и прекрасно! — Валентина Петровна всплеснула руками. — Наконец-то в доме будет порядок. Максим, сынок, не расстраивайся. Я тебе такую невестку найду — залюбуешься. Хозяйственную, покладистую. И с приданым.
Максим молчал. Он смотрел, как Марина собирает вещи, и на его лице застыло странное выражение — смесь облегчения и растерянности. Словно он только сейчас начинал понимать, что теряет.
— А дачу мы продадим на следующей неделе, — продолжала свекровь, упиваясь своей победой. — Покупатели уже задаток внесли. Документы в порядке, нотариус всё заверил. Никто ничего не оспорит.
Марина застегнула чемодан и выпрямилась. Она окинула взглядом комнату, где прожила три года. Тут не было ничего её — вся мебель куплена до свадьбы, все вещи выбраны свекровью. Она тут действительно была временной гостьей. Пора было это признать.
— Знаете что? — Марина повернулась к ним. — Вы правы. Дача — это просто недвижимость. Шесть соток земли и старый дом. Но для меня это было больше. Это была память о людях, которые меня любили. По-настоящему любили. Не за квартиру в центре, не за приданое, не за внуков. Просто так. За то, что я есть.
Она подошла к комоду, вытащила из него оставшиеся документы — паспорт, трудовую книжку, медицинский полис. Всё, что действительно было важно.
— А вы... Вы можете продать дачу, купить машину, найти Максиму новую жену с квартирой. Но знаете что? Вы никогда не узнаете, что такое настоящая семья. Потому что в настоящей семье не манипулируют, не обманывают, не предают. В настоящей семье поддерживают и защищают друг друга.
Валентина Петровна фыркнула.
— Красиво говоришь. Посмотрим, как ты запоёшь, когда останешься одна в съёмной комнате.
— Лучше одной в съёмной комнате, чем с врагами в трёхкомнатной квартире.
Марина взяла чемодан и направилась к выходу. Максим сделал неуверенный шаг ей навстречу.
— Марин, подожди. Может, не надо так резко? Давай поговорим спокойно.
Она остановилась и посмотрела на него. На мужчину, за которого когда-то вышла замуж. На слабого, безвольного человека, который так и не смог вырасти из маминого сынка.
— О чём говорить, Макс? О том, как ты позволил матери обокрасть меня? О том, как ты молчал, пока она унижала меня все эти годы? О том, как ты выбрал её, а не меня? Нет, спасибо. Мне больше не о чем с тобой говорить.
Она вышла из квартиры, и дверь за ней закрылась с тихим щелчком. Таким же тихим, с какого всё началось час назад. Только теперь это был не звук взлома, а звук освобождения.
Марина спустилась по лестнице, вышла из подъезда и остановилась на улице. Холодный весенний воздух ударил в лицо, принося с собой запах талого снега и пробуждающейся земли. Где-то вдалеке чирикали воробьи, радуясь солнцу. Жизнь продолжалась.
Она достала телефон и набрала номер подруги.
— Алло, Лена? Это я. Помнишь, ты говорила, что у вас в конторе ищут бухгалтера и есть служебное жильё? Да, я готова. Когда можно прийти на собеседование?
Пока она говорила, в окне третьего этажа мелькнула тень. Валентина Петровна наблюдала за ней из-за занавески. Марина подняла голову, их взгляды встретились. Свекровь ожидала увидеть слёзы, отчаяние, сломленность. Но Марина улыбнулась. Спокойно, почти весело. Повернулась и пошла прочь, катя за собой чемодан.
Она шла по улице, и с каждым шагом чувствовала себя легче. Да, у неё украли дачу. Да, она потеряла иллюзию семьи. Но она обрела кое-что важнее — свободу. Свободу от токсичных отношений, от ежедневных унижений, от необходимости доказывать свою ценность людям, которые не способны это оценить.
Телефон завибрировал. СМС от Максима: "Марин, вернись. Мама погорячилась. Давай всё обсудим."
Она удалила сообщение, не дочитав до конца, и заблокировала номер. А потом набрала другой — давно забытый, но всё ещё хранившийся в памяти.
— Здравствуйте, это нотариальная контора? Мне нужна консультация по вопросу оспаривания сделки, совершённой по поддельной доверенности. Да, у меня есть доказательства. Когда можно подойти?
Марина улыбнулась, записывая время приёма. Они думали, что она сдастся. Что уйдёт тихо, смирившись с потерей. Но они плохо её знали. Дочь своих родителей не сдаётся без боя. И дача — память о них — не достанется мошенникам. Даже если это займёт годы судебных разбирательств.
Но это будет потом. А сейчас она шла по весенней улице навстречу новой жизни. Жизни, где она больше не невестка на птичьих правах, а свободный человек, хозяйка своей судьбы.
И это чувство стоило больше любой недвижимости.