На протяжении месяца мы методично работали по противнику, поддерживая легендарную «Спарту» в штурме укрепрайонов у Донецкого аэропорта, известных как «Муравейники». Дело это было не одного дня, но спустя пару недель слаженная работа со спецами, искусная корректировка артиллерийского огня Табаком и меткая стрельба наших новеньких 2А36 «Гиацинт» дали свои плоды. Опорные пункты пали.
После успешного взятия позиций к нам приезжали офицеры из «Спарты», пожимали руки, благодарили за поддержку и точность наших ударов. Противнику же такая потеря пришлась не по душе — он нагло запустил свои беспилотники в наш сектор, вывел их на круги над Коксохимом Марьинки и целый день корректировал огонь своей артиллерии по нашим орудиям. В конечном счёте врагу удалось накрыть боеприпасы у пушки Донбасса, а вместе с ними — уничтожить одно из моих орудий. Наше ПВО, как водится, традиционно: прикрывает, но не защищает, не сбило ни одного крыла.
Но руки мы не опустили. Переместили орудия ближе к Ботаническому саду, где зелень скрывала нас от глаз вражеских корректировщиков, а гражданских поблизости не было. С этих новых позиций продолжили наносить удары по противнику.
Вчера пришёл срочный приказ о смене позиции. Ночью отбили орудия, собрали имущество, а сегодня 1 октября в пять утра, построив колонну, выдвинулись в ЛНР, на Красно-Лиманское направление. Настроение в дороге было тяжёлым: там наши части отступали под натиском ВСУ. Но каждый сложный момент — это опыт. Главное — не унывать и выжить.
По прибытию развернулись в сосновом лесу — и это было большим преимуществом: густые зелёные кроны укрывали нас от дронов и от солнечного зноя. А ещё нас приятно удивило изобилие грибов — маслята, да изредка белые попадались. Маленькая радость среди будней войны.
На днях, переговорив с соседними подразделениями, я окончательно понял, что утрата Красного Лимана — не столько вина солдат, сколько результат некомпетентности командования. Генерал Лапин, чьи решения оказались провальными, уже попал под гнев Рамзана Кадырова, а отдельные части, в особенности ополчение ЛНР, проявили себя не с лучшей стороны. Теперь я лучше понимаю Сталина с его жёсткими приказами — иной выбор тогда был невозможен.
Но теперь нам отдан новый приказ: ни шагу назад. Больше враг не должен взять ни пяди земли.
Вечером поступила задача занять наблюдательный пункт на терриконе в районе Кременной и попробовать засечь вражескую артиллерию по вспышкам. Офлайн-карты на моём телефоне, секундомер и знание местности позволяли хотя бы примерно определить районы, откуда противник ведёт огонь.
Ночью хлынул ливень, и тут нам повезло: кто-то до нас уже успел вырыть в терриконе небольшой блиндаж, так что было где укрыться. Но удивило другое — красные камни стен окопа от влаги начинали нагреваться, создавая что-то вроде природного отопления. Правда, от таких полезных ископаемых можно было ожидать и менее приятных последствий — вдруг эта порода фонит? Но в той ночной темноте это был вопрос второго порядка.
Горькая утрата
Утро 4 октября встретило нас хмурым небом и привычной суетой фронтовых дней. Я увидел 45-го — он выглядел чуть лучше, чем обычно.
— Впервые с начала отпуска наконец-то выспался, — сказал он и чуть улыбнулся. — И даже нормальный сон приснился.
Я помнил, как неделю назад Витя, вернувшись с отдыха, жаловался, что дома почти не спал. Говорил, что снились кошмары — страшные, мёртвые люди, даже какой-то говорящий кальмар. Он тогда пару дней пил запоем, глаза были красные, уставшие. Я давно его знал и понимал: он что-то чувствует, нутром чует беду.
— Хоть что-то хорошее, — ответил я.
— Денис последние пару дней ходил какой-то белый, лицо будто карамелью налили, — продолжил Витя. — Часто говорил про смерть: «Вот умереть бы красиво...» Я ему: «Ты что несёшь?» А он только отшучивался: мол, ничего страшного, жене выплаты будут, с кредитом расплатится…
Я сжал кулаки. Вновь перед глазами встал вчерашний день.
Сначала наш Урал, в котором ехал Вожак и Кум подорвался на мине ТМ-72 — взрыв пришёлся под задним левым колесом. Все остались живы. Потом мы с Вожаком и Тягачом пошли вытаскивать дорогую аппаратуру, что ещё не сгорела. Осторожно осмотрели местность, проверили всё до мельчайших деталей, дошли до обугленной машины. Уже сделали фотографии, чтобы доказать службам — Урал уничтожен, подлежит списанию.
Тягач отошёл проверить бортовой номер, я сфотографировал сгоревший автомат. В этот момент слева от меня прогремел взрыв. Мощный, сокрушающий, рвущий землю. Я тут же рухнул, пополз вперёд, к оврагу, в уши стучал глухой звон.
Песок сыпался, как после землетрясения. Несколько секунд — и я понял, что цел, но получил сильную контузию – правое ухо не слышало совсем. Встаю, вижу Тягача: лицо чёрное, будто в копоти. Осматриваем друг друга, убедившись, что невредимы, тут же закричали:
— Денис! Денис!
Ответа не было.
Когда аккуратно подошли ближе, я увидел с далека его окровавленное туловище на том месте, где до произошедшего стоял я. Всё.
Мы с Тягачом молча взяли его автомат, радиостанцию и пошли обратно. Приехав в район, сказали ребятам, что Дениса больше нет. В лагере повисло ледяное молчание. Никто не мог поверить, что его больше нет. Лучший старший офицер бригады ушёл в мир иной.
Кто-то плакал, не сдерживая слёз.
Теперь Денис в лучшем мире.
Царствия небесного тебе, брат…
Следующие два дня выдались нервными. Мы ждали сапёров, и когда они наконец прибыли, то не нашли на месте тело Дениса. Зато метров за триста от взрыва были повалены деревья.
Осмотревшись, сапёры обнаружили свежие мины. Тут же подняли тревогу:
— ДРГ где-то рядом! Ночью ждите гостей! Усилить бдительность, охранение удвоить!
Я посмотрел на картину перед собой и задумался. Что-то не сходилось. Зачем диверсантам валить деревья? Да и мины выглядели расставленными как-то слишком уж организованно.
— Это свои, — сказал я. — Скорее всего, местные военные. Наверное, они и тело в морг унесли.
На следующий день мои догадки подтвердились: тело Дениса нашли у ЛНРовцев. Они приняли его за своего бойца. А насчёт мин — их оказалось шестьдесят. Их установили в нашем лесном тылу, за Кременной, инженеры 1 славянской бригады: в ряд по 8 штук ТМ-72, а вместо обычного взрывателя служили ПМН-2, для подрыва которого достаточно наступить весом до 25 килограмм. Это было сделано с целью сдерживания наступления противника, в случае взятия им города. Карты этих минных полей были доставлены в штаб, а там благополучно утеряны или забыты. Чья-то лень вылилась, как раскрылось потом, в потерю нескольких человек. Чудом мы с Серёгой тогда не наступили на одну из них…
Сегодня Дениса отправили домой, на Родину.
А вокруг Кременной — тишина перед бурей. Противник уже на подступах. Мы укрепляем позиции, готовимся к круговой обороне. Что будет дальше — одному Богу известно.
Уже месяц, как не стало Дениса. Порой ловлю себя на мысли, что вот-вот услышится его голос, раздастся тяжёлый шаг, послышится привычный окрик — но нет. Не вернётся. Ушёл безвозвратно, растворившись в вечности. Что там, за этой чертой? Верят, что лучшее место, но от этих мыслей не становится ни легче, ни теплее.
А жизнь тем временем движется своим неумолимым ходом. Фронт застыл, словно окаменел в напряжённом ожидании. Мы укрепляемся, противник, как слепой слепень, щупает нашу оборону, бросает людей на укрепления, будто гончар глину в руки мастеру. Сватово — Кременная всё ещё наша, дорога держится, словно упрямый костыль в изломанной ноге войны.
Вторую неделю поддерживаю 1-ю Славянскую бригаду, их первый батальон. Донецкие — бойцы бывалые, проверенные временем и войной, стоят на переднем крае перед Житловкой. Потери у них есть, всего пять дней назад пятнадцать двухсотых — но держатся, не сгибаются. Чтобы хоть как-то облегчить нашу работу, собрал спутниковые снимки местности, связал в единую карту, разбил лесополосы на стометровые отрезки, пронумеровал. Раздал офицерам, провёл инструктаж. Теперь хоть ориентироваться проще, а значит — жить чуть дольше.
Но на фоне этих крепких, стойких людей особенно заметна дряблость иных. Подразделение «отважных», о которых любят петь в телеграммах, оказалось всего лишь позёрским дымом. Красиво начали, с размахом отступили, побросав технику, оставив позиции. Снова на войне чужие просчёты стоят слишком дорого.
Недавно пришёл приказ: отныне я замполит дивизиона. Пока ещё работаю в разведке батареи, но ступенька вверх пройдена. В двадцатой бригаде за шесть лет не сдвинулся ни на йоту, а здесь, за два года комбата, уже майорская должность.
Маша перебралась в город, где я служу. Начнёт новую, спокойную жизнь. Спокойную ли? Но хоть вдалеке от этого ада.
А в армии всё без перемен. Техника ломается, но чинить её приходится за свои деньги, либо искать доноров среди мёртвого железа. Наконец-то пришли министерские медали для моих людей, тех, кто месяцами живёт в землянках, мерзнет у орудий, уходит в бой, поднимает в воздух пыль разрывов и крови. Но параллельно с ними получили награды и те, кто и дня под огнём не провёл. Оркестры, психологи, штабные — чистые, аккуратные, сытые. Им, видимо, тоже «положено». Историческая несправедливость остаётся неизменной.
Настало 4 декабря. Уже больше двух недель, как нахожусь в отпуске, но покой оказался призрачным. Половину этого времени пролежал в госпитале, лечил контузию. Через пару дней снова на фронт, к своим ребятам, в привычный гул разрывов и лязг боевой работы.
Но даже дома не обошлось без сюрпризов. Тридцатого ноября вызвали в местное МВД: «Срочно, нужно поговорить о жене». Собрал бумаги, какие были, примчался. В кабинете ждали четверо — следователь, его помощник и двое из контрразведки.
— Нам поступил сигнал, что в своей квартире вы храните оружие и боеприпасы. Пишите объяснение. Потом едем к вам на обыск.
От услышанного в груди словно сжался холодный кулак. Что за бред? Но деваться некуда — написал, что есть, и поехали все вместе ко мне домой. Там нас уже ждала встревоженная супруга.
Они сразу набросились на военные рюкзаки, на снаряжение, на сломанные радиостанции.
— Откуда это? Хищение?
— Я командир подразделения. Имущество числится на мне. Чтобы не украли — вывез домой, для безопасности, перевез домой. Это не оружие.
Перерыли каждый угол, пересчитали каждую вещь, невольно помогли провести инвентаризацию. Ничего запрещённого не нашли. Ухватились за радиостанции «Азарт» — они были неисправны ещё до СВО.
— Такого рода имущество нельзя хранить!
— Это не оружие.
Достали мои карты — склеенные из телефонных снимков, сделанные для работы, и ожидающие музейной полки. Начали было заливаться про «секретность», но быстро затихли после моих аргументов.
Я смотрел на них и улыбался. Не злобно, нет. Просто с какой-то горечью. Они делают свою работу. Я свою. Только вот они дома, сытые и спокойные, а мне через два дня обратно, в окопы, в артналёты, в ад. И всё равно я — подозреваемый. Предатель.
Приятно, когда Родина ценит своих солдат.
11 декабря выехал из Донецка, от друга и соратника — Призрака Владимира, в Кременную. Удивительный человек. Сам из Одессы. И, будь его воля, жил бы там и сейчас, но второго мая четырнадцатого года в его родном городе случилось то, что отрезало ему дорогу назад. Он видел всё своими глазами, и что-то тогда надломилось в нём — может, сердце, а может, вера. Вера в то, что этот мир ещё можно исправить без крови.
Вова не был человеком пассивного размышления. Он видел, как зараза, которую когда-то называли фашизмом, снова прорастает, покрывает страну, как грибок, проникает во все инстанции. И ждать, пока этот грибок разъест всё, он не собирался. Начал действовать — радикально.
Когда он вёл подрывную войну против СБУ — тех, кто первым пустил заразу в свою душу, а потом и в страну, то пытался достучаться до спецслужб России, просил помощи, чтобы бороться с общим врагом. В ответ слышал одно: «Зачем вам это?» Тогда он ещё не понимал, почему.
Пока был в Донецке встретил Алекса, Фазана из ОБТФ, — человека толкового, особенно в вопросах связи. Весной мы впервые познакомились в Сартане: я с группой только-только добрался туда на надувной лодке, искал, с кем работать. Алекс был одним из первых, с кем я пересёкся той ночью.
В начале этой военной кампании я ещё надеялся, что всё закончится быстро, безболезненно. Алекс же смотрел иначе.
— Это надолго, — говорил он. — Год, два — только боевые действия. А борьба с терроризмом, который там пустил корни, растянется на десятки лет.
Он видел это своими глазами. Восемь лет войны, разочарование в ожиданиях, трезвый взгляд на происходящее. Жаль, но он оказался прав.
Вчера мы снова встретились. Алекс уже уволился, теперь вместе с Призраком помогает с гуманитаркой. Связь — до сих пор больное место в военной машине, и он решал этот вопрос. Разговорились.
— Ну что, когда всё это кончится? — спросил я традиционный вопрос. Десятый месяц идёт СВО, а конца не видно.
— Не скоро, — ответил он. — Это как в психологии. Первая стадия — отрицание.
— До сих пор?
— Да. В России ещё не осознали, что происходит. Потом будет гнев, потом — торг, потом смирение. И только потом — принятие.
— И это не только в военной сфере, — добавил я. — В гражданской — ещё больше. В тылу войны нет. Люди сыты, ходят в кино, на выставки, в рестораны. Для них всё идёт, как шло. Первая мобилизация мало кого затронула, так что общество всё ещё спит.
— Совершенно верно, — кивнул Алекс Курт.
14 декабря. Так как Порог уехал в отпуск, пошел третий день, как тяну службу за командира дивизиона, сижу в лесу на пункте управления, рядом с своей бывшей своей батареей. Работа не самая сложная, но требует внимательности — полученные координаты нужно не просто передать, а обработать, проверить, сверить, чтобы огневая позиция не била в пустоту. Но дело даже не в этом.
Вечером получил на электронную почту документ. Прислал его командир бригады. Украинская бумага, перехваченная, должно быть, нашей киберразведкой. В ней указывались разведданные по объектам в лесу Кременной, собранные с помощью космической радиоэлектронной разведки. Смешно: таких систем у Украины отродясь не было. И не будет. Это Запад выдал им в дар — в ответ на агрессию, как они говорят, орды, сошедшей с ума.
Я шучу, конечно. Хотя в мире кривых зеркал, в котором мы живём, шутка уже не отличима от правды. "1984" Оруэлла давно перестала быть книгой-предостережением. Стала учебником. Проектом. А психически деградировавшие правители большинства стран взяли её за основу — и довели до воплощения.
Внимательно изучив документ, в котором значились снимки, сделанные 13 декабря 2022 года в 20:27, можно было прийти к любопытному выводу. Несмотря на облачность в тот вечер, противник довольно точно определил местоположение трёх машин у нашего бывшего района сосредоточения. Загвоздка лишь в том, что их там не было.
Если посмотреть на схему, мы располагались в квадрате с цифрой 1. А батарея переместилась с прежних позиций больше недели назад. Почему спутник выдал украинцам именно такие данные, оставалось только гадать. Но одно было ясно: опасность огневого удара по соседнему квадрату оставалась высокой.
Вечером 19 декабря состоялось совещание, на котором обсуждали проблему, что вставала все острее — нехватку снарядов. Еще пару дней назад батарея исправно выпускала по сотне, а то и больше, но теперь в наличии оставалось меньше двухсот, да и из них половина — на уменьшенном заряде.
А между тем, именно этот заряд на «Гиацинтах» ценился превыше всего. Каким бы капризным в обслуживании ни было орудие, с ним оно било на 19 километров с минимальным разбросом и выдающейся точностью.
Из совещания вынесли одно: до 25 декабря — жесткая экономия, пока не прибудет эшелон с боеприпасами. Но и враг не дремал — по разведданным, с 22 по 25 декабря ожидалось наступление. Цель — Червонопоповка и Червонодиброва, затем Кременная и Сватово. На Харьковском направлении сосредоточилось до двадцати тысяч штыков.
Я знал, кто в основном составляет костяк нашей обороны, и не тешил себя лишними иллюзиями. Верил в лучшее, но готовился к худшему.
Наступил новый, 2023 год. Встретил я его, лежа в постели, охваченный жаром, с температурой под сорок – грипп свалил не только меня, но и всю мою разведгруппу, да и еще с три десятка человек из бригады. Зараза разошлась по подразделениям быстро, но не сумела нас сломить. Хотя был в этом один неоспоримый плюс – за пару дней наконец удалось выспаться.
3 января убыл на установление взаимодействия с 7-й бригадой, что держала позиции юго-восточнее от Кременной. Участок был критически важен. Противник, обещавший до 31 декабря взять Кременную, задачу свою выполнить не смог – снаряды пришли, и наша артиллерия день за днем перемалывала брошенные на убой подразделения. Тогда он попытался обойти с юга, у Белогоровки, и к 30 декабря продвинулся на четыреста метров. Чтобы не дать ему углубиться дальше, на помощь бросили нашу артиллерию.
В штабе соседей познакомился с начальником артиллерии, которого все звали Латыш. Грамотный мужик, рассудительный, с ним можно было говорить о деле. Жаль только, что командир у него оказался редкостным дятлом.
Там же пересекся с разведчиком Пегасом – он был придан Латышу. В разговоре выяснилось интересные детали о происходящем, что с началом спецоперации его знакомые из ССО уже охраняли в Белоруссии новое, будущее правительство Украины. Их должны были доставить в Киев после его взятия, но, как стало ясно позднее, так и не доставили – увезли обратно. Теперь же, в одной из специальных тюрем, сидит более 150 офицеров ФСБ, отвечавших за подготовку «революции» на Украине, а так же за огромные просчеты и лож при начале военной спецоперации
Оказалось, что за восемь лет на это ушли миллиарды долларов – деньги, которые должны были обеспечить лояльность населения и бескровное завершение операции. План был прост: российская армия входит, местные встречают ее с пониманием, и все заканчивается быстро и безболезненно.
Но не тут-то было. Предателей оказалось в избытке – и на местах, и в верхах. Кто-то сознательно саботировал, а кто-то просто занимался распилом выделенных средств.
Рождество наступило неожиданно, будто без предупреждения. Этот день всегда напоминает мне о запахе пшенной кутьи с сухофруктами и маком, о колядках и фильме «Вечера на хуторе близ Диканьки». Детство… Оно всегда становится мерилом для всего, что мы испытываем в жизни. Первые яркие впечатления, первые чудеса – все оттуда.
Но, пожив в Волгоградской области и Краснодарском крае, я пришел к выводу: славянское население постепенно отворачивается от своих традиционных праздников. Раньше утром на Рождество к тебе в дверь уже стучались колядники – и дети, и взрослые, некоторые наряжались в костюмы чертей и казаков, ходили с вертепом. Я и сам, будучи малым, пел по домам знаменитую «Добрий вечiр тобi». А теперь, кажется, для большинства россиян Рождество – просто очередной выходной день, когда можно выспаться или выпить лишнего.
Но чудеса случаются, и в них нужно верить. Сегодня одно такое произошло: моя батарея и часть бригады, работавшие на этом направлении, возвращаются в Донецк, чтобы обеспечивать боевые действия в наступлении на Авдеевку. За три месяца в Кременной мы выполнили поставленную задачу – не дали противнику захватить или окружить город, поддерживали оборону, выигрывали время для укрепления рубежей и формирования новых подразделений. Теперь предстояла рекогносцировка новых позиций на Донецком направлении.
Спустя пару месяцев от старших начальников я узнал забавную деталь: по плану Генштаба Кременную удерживать не собирались. Нам лишь поручили как можно дольше сдерживать противника, пока возводили оборонительные линии в других районах. Но благодаря грамотной работе Невода, распределению огневых средств и разведки, умелой маскировке, высокой боевой выучке, слаженной работе пехоты и, наверное, удаче, мы превзошли ожидания.
Однако про наше «геройство» быстро забыли. Когда пришло время представлять командира бригады к награде за оборону Кременной, командующий 8-й армии лишь спросил:
— А за что его награждать? Они же там ничего не сделали.