— Всё, я всё решила, — заявила свекровь Раиса Петровна, уперев руки в бока. — Имя ребёнку давайте только одно: Николай. По-другому не выйдет!
Женя, невестка, сморгнула — ей всё ещё чудилось, что ослышалась. Поварёшка в руке застыла, суп чуть не выкипел.
— Простите, Раиса Петровна, но… Почему именно Николай? — спросила она тише обычного, стараясь не показывать тревогу.
Свекровь устало вздохнула, как будто тянула на себе всю тяжесть семейного рода:
— А ты не слышала? Прадед мой — святой души человек был. Всю жизнь пахал ради семьи. Вот и хочу, чтобы память о нём жила.
Она села к столу, чуть постучала пальцами по скатерти, будто отбивая роковую мелодию.
С кухни в комнату мелькнул муж Жени — Слава. Он прижал к уху телефон:
— Мам, ну не дави, а? Имя же — дело родителей…
Раиса Петровна вскинулась:
— Невестка, ну ты ему объясни, что это важно! Я не требую невозможного… Но! Раз уж квартира на кону — наследство будет только при одном условии.
Она говорила ровно, расставляя слова, как монеты перед кассиром.
Женя почувствовала, как внутри что-то стянулось узлом. Думали, будет разговор о детской коляске или ремонте, а тут…
— Значит, если мы выберем другое имя — квартиру наш ребёнок не получит? — переспросила она, словно хотелось удостовериться в реальности происходящего.
— Именно так, — кивнула свекровь с суровой, но торжественной миной. — И говорить больше нечего.
Она тяжело встала, поправила платок и направилась к двери, не забыв обернуться:
— Решайте. Время у вас есть. До родов.
В кухне повисла тревожная тишина. Только чайник шумел на плите и капала куда-то на пол ложка из переполненной раковины.
Женя опёрлась локтями о стол и устало выдохнула:
— Ну, что скажешь, Слав? Такое вот у нас теперь весёлое семейное положение…
Слава подошёл, ласково обнял жену за плечи:
— Мамина квартира, её правила, — произнёс он, как бы извиняясь. — А хочется назвать сына по-своему… Получается, опять между двух огней.
***
К вечеру этот разговор обернулся ледяной стеной между Женей и Славой. Они молчали почти весь вечер — только телевизор трещал в углу, мелькали новости о погоде, а где-то на кухне продолжал настаиваться недопитый чай.
— Ты же сама знаешь, квартира — это шанс, — тихо сказал Слава, словно пытался нащупать мостик к примирению.
Женя поморщилась:
— Я думала, у нас будет свой выбор. Ты ведь раньше говорил: «главное, чтобы ребёнок был здоров, а не как его зовут».
— Значит, теперь ты меня упрекаешь? — Голос Славы повысился, и она впервые за долгое время увидела в нём упрямую нотку матери.
На следующий день конфликт сам собой не рассосался. Наоборот, каждый шаг, каждое слово будто бы отбрасывали Женю к началу — тому обидному, неприятному разговору.
Когда Слава пришёл с работы пораньше, Женя уже нарезала яблоки сыну от первого брака. Мальчик с хохотом бегал вокруг стола, а Женя знала — разговор снова витает в воздухе, как поздний дождь.
— Подумаешь, Николай… — Слава опустился на табурет. — Имя хорошее, крепкое…
— Старомодное, Слав! — Женя резко поставила нож на доску, тот зазвенел. — Я всегда мечтала дать сыну что-то настоящее, светлое… Мирон, Тимур, ну или даже Лев.
— Мама обидится, — упрямо уткнулся он в газету. — Она клянётся, что иначе квартиру завещает двоюродной сестре. Неужели тебе всё равно, где мы будем жить? Всё равно?
Женя замолчала. В груди першило, как от горького чая. Она смотрела на Славу — и вдруг увидела в нём того мальчика, который сам всегда слушался маму, шёл у неё на поводу.
— Я не хочу быть куклой для вашей семьи, — чуть слышно сказала Женя. — Вы с мамой думайте, а я… я в стороне, что ли?
Сын подошёл к ней:
— Мама, что случилось? Ты грустная…
Женя обняла мальчика, еле сдерживая слёзы.
На выходных Раиса Петровна опять пришла без стука. С порога запахла лавандовым одеколоном, принесла большой пирог.
— Слава! Женька! А ну, собирайтесь — чай пить будем, — бодро скомандовала она.
Но за чаем разговор быстро свернул на известную тему.
— Закончили уже спорить? — строго посмотрела свекровь. — У меня последний аргумент. Есть ребёнок — значит, память о дедушке должна жить далее!
— Раиса Петровна… — Жене казалось, что она зовёт в пустоту.
Слава отвёл глаза, словно становился маленьким перед строгой матерью.
— Ну хорошо, если мы согласимся… — он ловил взгляд Жени. — Ты ведь сама понимаешь, это в наших интересах…
Где-то в глубине Женя почувствовала, что остаётся одна на этом островке, окружённая волнами чужих решений, чужих традиций.
— Я больше не могу… — прошептала она вечером мужу, когда засыпали. — Мне кажется, меня просто не слышат.
За окном шелестели тополя, Жене казалось, что этот шелест — единственное, что разделяет её с этой странной новой жизнью.
***
Наступил тот самый воскресный день — семейный ужин у Раисы Петровны, на который она собирала всю округу: и Семёна Борисовича из второго подъезда (видный сосед, как она любила повторять), и племянника Колю с бесшумной супругой, и, разумеется, Женю со Славой и мальчиком.
Стол ломился: селёдка под шубой, румяная шарлотка, пирожки с картошкой — всё как положено. Гулкий смех, звон посуды, отчаянный спор о погоде. И вдруг, между разговорами, Раиса Петровна ровно, как в театре, подняла ложку над столом:
— А по какому поводу мы торт сегодня будем резать? В честь будущего Николая Славовича?
Слова, как гром среди яного неба.
Женя вдруг увидела вокруг себя лица: одни — ожидающе-вкрадчивые, другие насторожённые, Слава чуть поник плечами.
В этот момент Женя словно вынырнула из вязкой воды. В кухне пахло яблоками, солью, алкоголем и чем-то навсегда родным, и одновременно — чужим.
— Раиса Петровна, — голос её дрогнул, но она усилием взяла себя в руки. — Я не спорю: память — дело важное.
Она переводила взгляд с мужа на свекровь:
— Я очень уважаю вас и вашу семью, знаю, что квартира многое для нас значит… Но для меня имя ребёнка — это тоже память. Вот только память о нашем будущем, а не только о прошлом.
Кто-то из дальних родственниц икнул, в кухне зависла тишина.
— Мы со Славой выберем такое имя, — Женя посадила ладонь на руку мужа, почувствовала его тёплый ответ, — чтобы оно было близко и вам, и нам, и самому малышу. Пусть наш ребёнок растёт счастливым не только ради чьего-то прошлого, но и ради своего будущего.
Свекровь побледнела:
— То есть ты против? Против нашей семьи?!
Муж сжал руку Жени крепче, отвёл глаза от матери — впервые за долгое время.
— Мама, — тихо и упрямо сказал он, — Женя права. Мы с ней вместе выберем. Это наш ребёнок.
Тишина. Часы громко отсчитывали секунды, а там, за окном, уже догорал малиновый закат. Свёкор тихо поднял стакан:
— За счастье внука, но главное — за мир в доме, — проворчал он.
Родня зашуршала, перевела дыхание. Только Раиса Петровна сжала губы в тонкую ниточку, не глядя на Женю.
Но Женя вдруг впервые за долгие месяцы ощутила тепло. Накатила волна отчаянного облегчения. Она посмотрела на Славу — и увидела, что он впервые выбрал их будущее, а не прошлое.
А мальчишка улыбался:
— Мама, можно мне кусочек торта? Побольше крема!
Женя протянула сыну его любимую ложку — и вдруг впервые за много дней почувствовала, что всё у них будет хорошо.
***
Прошло полгода. Весна в этом году выдалась ранняя — на ограде уже шумели воробьи, и мокрые почки блестели от утренней росы. Женя, проснувшись, первым делом бросила взгляд на кроватку у окна. Там сопел их сын — тихо, по-детски, подгибая в кулачке маминый палец. Его звали… Павел. Имя, рождённое в долгих спорах и слезах, но — своё, любимое, решённое вместе.
Слава уходил на работу пораньше и каждый вечер приносил домой смешные детские игрушки. Жизнь вошла в привычную колею, но одного тревожного момента Женя всё ждала: свекровь так и не видела малыша после родов.
И вот, в четверг, зимний пуховик Раисы Петровны показался в подъезде.
— Можно? — Без "Здравствуйте", без улыбки. Немного настороженно, как будто зашёл чужой человек.
— Конечно, проходите, — Женя выдохнула, быстро собрала волосы, вытерла руку о фартук.
В квартире тихо тикали часы. На коврике в центре комнаты резвился Павел, держа в обеих ручонках резиновую уточку.
— Вот он, — Женя не знала, как подойти ближе: странная дистанция между невесткой и свекровью казалась непреодолимой.
Раиса Петровна остановилась в дверях, внимательно оглядела внука. Малыш вдруг уставился на неё и… широко улыбнулся.
— Ой, ты гляди! — не скрыла удивления свекровь, сразу изменилась в лице, — Какой же славный у вас получился! Мордашка — точь-в-точь Славыч в детстве.
— Мам, хочешь, я дам тебе его на руки? — осмелился Слава, появившийся в дверях с пакетом из магазина.
Свекровь вдруг дрогнула, шагнула вперёд неуверенно, а потом крепко, не по-старчески, подняла мальчика на руки.
Павел захихикал, стащил у неё с шеи шарфик.
— Смотри, Паша, это твоя бабушка, — тихо проговорила Женя.
Раиса Петровна посмотрела на сына, потом на Женю. Молча присела у дивана, аккуратно, как фарфоровую куклу, крепко прижала малыша к себе.
— Имя-то какое у тебя простое… Надёжное. Павел… Пашенька… Не хуже Николая Славовича, а может — и к лучшему, — неожиданно мягко сказала свекровь. — Главное, чтобы внук рос под добрым покровом семьи. А там уж, как ни назови, свой будет.
Вечером за чаем разговорился и свёкор:
— Раиса! Хватит уже ссориться! Семья, понимаешь, важнее всякого наследства, — и, мурлыча, передал документы на квартиру Славе.
А Женя в тот вечер смотрела на мужа, малыша и даже на свекровь с необыкновенным спокойствием.
Павел вытянулся у неё на руках, зевнул и засопел, уткнувшись тёплым лбом в плечо. Где-то внутри она чувствовала: теперь у их маленькой семьи будет своя традиция — не цепляться за прошлое, а открывать окно в весну. Пусть память — это не только имена в семейной летописи, но и нежность, и первое слово, и тёплый хлеб на общем столе.
— Бабушка, приходи почаще, — весело крикнул Слава, кивая жене.
Раиса Петровна впервые улыбнулась затянувшейся, доброй улыбкой.
— Приду. Пашеньку повоспитывать, — и шутливо погрозила пальцем.
А Женя подумала: наверное, так и начинается та самая новая семейная традиция.