Российский ВВП показывает нулевую динамику месяц к месяцу с сезонным сглаживанием.
Прогнозы серьёзно понижены: например, Всемирный банк ожидает рост на 0,9 % в 2025 году. По данным прогноза Минэкономразвития, рост ВВП в 2025 году может составить лишь 1 %, а в 2026 г. –1,3 %.
Почему так происходит? Во-первых, внутренний спрос слабеет: рост кредитования замедлился, потребительская активность падает, инфляция продолжает нас угнетать.
Во-вторых, внешние факторы: санкции, ограниченный экспорт, рост затрат на финансирование, давление на ресурсную базу.
В-третьих, структура экономики остаётся зависимой от сырьевого экспорта и госрасходов: без новой инвестиционной волны рост стагнирует. Главная причина — перекос в финансировании отраслей.
Стабильный рост требует структурных преобразований, а не только монетарной и фискальной стимуляции. Однако российская практика пока ограничена: ресурсные драйверы заменяют долгосрочные инвестиции, цифровизация остаётся фрагментарной и не предполагает планирования, и межотраслевые связи слабые. Это означает, что рост «0 %» — симптом глубокого циклического и структурного застоя, а не просто временное колебание.
А как же кластеры?
В этом ключе кластерная политика могла бы выступать одним из инструментов модернизации, но на практике она действует фрагментарно — создаёт локальные «островки роста», не трансформируя всю структуру экономики.
Например, программа Развитие инновационных территориальных кластеров — лидеров инвестиционной привлекательности мирового уровня (Минэкономразвития РФ) запускалась для отбора инновационно-территориальных кластеров (ИТК). Выделяются механизмы поддержки: например, целевые льготные кредиты через платформу (Фонд развития промышленности) для участников кластеров высокотехнологичной продукции.
Несмотря на наличие кластерных инициатив, их распределение крайне неравномерно: многие регионы вовсе не имеют кластеров. Эффективность кластерной политики концентрируется в ограниченном числе регионов и не выступает драйвером для всей экономики.
При этом российские кластеры часто ориентированы не на полный цикл производства с высокой добавленной стоимостью, а на переработку или модификацию сырья либо промежуточное производство. Существует структурный перекос: при поддержке кластеров не происходит системной трансформации — они остаются «отраслевыми анклавами», привязанными к ресурсному базису или крупным государственным предприятиям.
Важнейшей часть развития экономики является создание и финансирование производства средств производства как драйвера для всей экономики. Существующим заводам банально негде закупать станки, оборудование, комплектующие. Именно от этого зависит дальнейшее формирование производственных цепочек и создание прибавочной стоимости.
ВВП — отражение реальности?
Важный нюанс: методы подсчёта ВВП, применяемые сегодня, искажённо отражают состояние экономики — особенно в странах с высокой долей государственного сектора и нерыночных процессов. ВВП — это показатель оборота, а не эффективности: он измеряет конечный продукт, но не учитывает взаимосвязь отраслей, качество распределения ресурсов и социальный результат.
Методы подсчета ВВП включают все товары и услуги, произведённые в стране, вне зависимости от их общественной пользы — вплоть до спекулятивных финансовых сделок и полутеневых услуг (в ряде стран даже проституцию и наркоторговлю). Это делает показатель скорее бухгалтерской суммой транзакций, чем мерой роста.
ВВП фиксирует стоимость потока, но не учитывает структурные взаимосвязи производства, эффективность распределения ресурсов и реальное приращение общественного богатства. Рост ВВП может сопровождаться технологической деградацией, истощением природных ресурсов и падением производительности — и при этом считаться «положительным».
Текущие методы национального счетоводства ориентированы на рыночную логику и не различают производительный и паразитарный капитал. Спекуляции на финансовых рынках, инфляционные «пузыри» и расходы на ликвидацию последствий кризисов также добавляют к ВВП, искусственно завышая его.