Ветер гнал по небу рваные облака, шелестя опавшей листвой на крышах замка. С тех пор, как Ириято отбыл на юг, мир Димуры стал тесен и пуст. Даже звон клинка, лишённый отзвука другого меча не радовал. Тоска глодала его изнутри, тихая и настойчивая.
Спасением оказался странствующий театр. Димура, томимый духотой одиночества, пошел на представление от нечего делать и увидел Акацуки. Ее движения были полетом белой цапли, а грация — танцем ветки сакуры на ветру. Когда она замирала в арабеске, Димуре казалось, что он видит дух самой легкости, посетившей его унылое одиночество.И он, к собственному удивлению, нашёл в себе смелость пригласить её на прогулку, в еловую аллею, что вела к старому храму.
«Захватите катану», — сказал он, и сам не понял, почему просит об этом. Возможно, искал в ней замену утраченному товарищу. Возможно, просто хотел увидеть, как её изящество столкнется с суровой реальностью клинка.
Она пришла. Её пуанты бесшумно ступали по ковру из хвои и шишек. В руке она держала изящную катану, и Димура почувствовал странный трепет, видя в ее руках настоящее оружие.
«Ты хочешь сразиться со мной, самурай?» — спросила она, в её голосе звенел смех, отточенный, как лезвие, а в её глазах плескалась озёрная гладь, скрывающая глубину.
Он лишь кивнул, принимая боевую стойку. Первые его атаки были сдержанны. Но Акацуки не отступала. Она парировала, уворачивалась, скользила. Пируэты уводили балерину из-под ударов, которые казались неотразимыми. Пуанты бесшумно ступали по хвое, а пачка взметалась, сбивая с толку и восхищая. Её меч был не оружием, а продолжением руки, точным и выверенным.
И тогда Димура атаковал по-настоящему. Мощный рубящий удар, способный рассечь доспехи. Но вместо того, чтобы встретить его клинком, Акацуки сделала невероятное. Резкий, отточенный выпад острием её катаны пришелся точно в цубу его меча. С оглушительным звоном клинок вырвался из мощной руки Димуры, взмыл в воздух и, сверкнув, вошёл в землю рядом. Вслед за ним слетела и его соломенная шляпа, беспомощно упав рядом.
Прежде чем он смог среагировать, Акацуки в стремительном вращении оказалась вплотную. Её нога, сильная и гибкая, обвила его шею, и неуклонное давление заставило самурая опуститься на одно колено. Он потянулся к рукояти воткнутой катаны, но кончик ее меча уже был совсем рядом и заглядывал в его изумлённые глаза.
— Кажется, это поражение, — выдохнул он, не в силах скрыть растерянности и странного восхищения.
Они поднялись. И вновь, одним плавным балетным движением, Акацуки прижала его спиной к шершавому стволу древней ели, уперев ногу ему в грудь. Он был в ловушке, побеждён не силой, но искусством.
— Сдаюсь, — на этот раз в его голосе звучало чистое изумление.
Акацуки опустила ногу и отступила. Её дыхание было почти ровным. Она подошла и вытащила его катану из земли, бережно смахнув с клинка прилипшую хвою. Держа оба меча в руках, она внимательно посмотрела на Димуру.
— Я могла бы оставить его себе, — сказала она, и в её глазах плясали озорные огоньки. — Но я верну тебе твой меч. При двух условиях.
Димура молча ждал, не в силах отвести от неё взгляд.
— Во-первых, — её голос стал мягче, — ты придёшь на мое выступление завтра. А после него… — она сделала небольшую паузу, — ты снова пригласишь меня на прогулку. Уже без мечей. Только прогулка.
Она протянула ему катану рукоятью вперёд. Димура медленно взял свое оружие, чувствуя его неожиданную тяжесть.
— Я приду, — тихо, но твердо ответил он. — И обязательно приглашу.
Акацуки кивнула, и легкая улыбка тронула её губы. Развернувшись, она пошла по аллее. Димура смотрел ей вслед, держа в руках не просто возвращённый меч, а обещание новой встречи. Поражение обернулось началом чего-то неизведанного, и впервые за долгое время в его сердце не было пустоты.
***
Анастасия Иванова в роли Акацуки.
Акацуки (暁) — «Рассвет» . Поэтичный и сильный образ нового начала, победы света над тьмой. Наиболее близкое, по моему мнению, к имени Анастасия, что в переводе с древнегреческого означает возвращение к жизни, возрождение.