Найти в Дзене

Я платила за квартиру сыну и его инфантильной девушке, пока она не стала одалживать у меня на новые штаны.

Первой сдалась раковина. Она исчезла под горой грязной посуды, венчаемой засохшим на дне макарониной, как памятник моему поражению. Я стояла на пороге квартиры, которую снимала для своего взрослого, 24-летнего сына, и дышала воздухом, густо замешанным на запахе несвежего белья, дорогой туши и чужого пота. Мой сын, Артём, тот самый мальчик, чью первую пятерку я хранила в шкатулке, сейчас смотрел на меня пустыми глазами. А его «девочка», Карина, лет десяти от роду если по уму, доедала на моём же диване йогурт, оставляя крышечки под ПОДУШКОЙ. «Мама, я просто не привыкла убирать. Родители всегда всё делали», — говорила она мне месяц назад, смотря на меня синими кукольными глазами. И я, дура, верила. Верила, когда она клялась, что научится. Верила, когда сын, уставший после смены, умолял «не накручивать». Я снимала им эту квартиру в своем же доме, чтобы быть ближе. Чтобы помогать. Я была ответственным съёмщиком, но чувствовала себя Золушкой, приходящей вычищать хлев. Использованные ватны

НЕ МАТЬ, А БАНКОМАТ.

Первой сдалась раковина. Она исчезла под горой грязной посуды, венчаемой засохшим на дне макарониной, как памятник моему поражению. Я стояла на пороге квартиры, которую снимала для своего взрослого, 24-летнего сына, и дышала воздухом, густо замешанным на запахе несвежего белья, дорогой туши и чужого пота.

Мой сын, Артём, тот самый мальчик, чью первую пятерку я хранила в шкатулке, сейчас смотрел на меня пустыми глазами. А его «девочка», Карина, лет десяти от роду если по уму, доедала на моём же диване йогурт, оставляя крышечки под ПОДУШКОЙ. «Мама, я просто не привыкла убирать. Родители всегда всё делали», — говорила она мне месяц назад, смотря на меня синими кукольными глазами. И я, дура, верила. Верила, когда она клялась, что научится. Верила, когда сын, уставший после смены, умолял «не накручивать». Я снимала им эту квартиру в своем же доме, чтобы быть ближе. Чтобы помогать. Я была ответственным съёмщиком, но чувствовала себя Золушкой, приходящей вычищать хлев. Использованные ватные диски, как следы неведомого зверя, валялись по всему полу. Её вещи — дорогие, купленные сыном, — висели на дверях, стульях, телевизоре. А он, мой мальчик, пахал без выходных, чтобы с её стройных ножек свисали новые джинсы. Она же не принесла в дом ни крошки. Даже на мои дни рождения приходила с пустыми руками. Последней каплей стал не бардак. Даже не её неприкрытый флирт с мужем моей сестры на семейном ужине. Нет. Последней каплей стало её визгливое: «Ольга Петровна, а одолжите две тысячи до завтра? У Артёма зп задерживают, а мне такие лосины привезли, их разберут!» У неё было 20 тысяч в месяц на кафе и «лосины», а на квартиру — нет. У моего сына, разбившего чужую машину и оставившего нас без его же квартиры, не было денег ни на что, кроме неё. И в тот вечер, когда я пришла и увидела новую гору посуды и новые коробки от брендовой косметики, я села на единственный свободный стул и сказала тихо:

—Всё. С первого числа я квартиру больше не оплачиваю. Тишина повисла густая, липкая. Потом взорвалась Карина:

—Как так?! А где МЫ будем жить?!

Артём побледнел.

—Мам, ты что, шутишь? Это же моя девушка! Я её люблю! Я первый раз так чувствую! И тогда я увидела в его глазах не мужчину. Я увидела мальчика, которого я сама же и приучила к тому, что мама всегда решит, мама всегда заплатит, мама всегда простит.

— Любовь — это когда двое, сынок, — сказала я, поднимаясь. — А здесь я вижу одного. Тебя. И твоего личного дорогого ребёнка на моём содержании. Он вскочил, его лицо перекосилось от обиды и злости.

—Если ты не будешь платить за квартиру, значит, ты меня не любишь! Значит, тебе плевать на моё счастье! Тогда мы с тобой больше не общаемся! Ты мне не мать! Эти слова ударили в самое сердце. «Ты мне не мать». Столько лет, столько заботы, ночей у кроватки, переживаний из-за его ДТП, продажа квартиры, чтобы вытащить его… и всё это перечёркивается одной фразой из-за девушки, которая не может даже тарелку за собой помыть. Я посмотрела на него. На этого чужого, озлобленного мужчину. Потом на Карину, которая уже листала телефон, очевидно, ища нового «спонсора». Собрала свою сумку. Подошла к двери.

И обернулась.

—Хорошо, — сказала я абсолютно спокойно. — Я не мать. Матери платят, терпят и молчат. А я — нет. Я — Ольга. И моя любовь закончилась там, где началось твоё неуважение. Дверь в мою квартиру (ту, где живу я) для тебя открыта. Но только для тебя одного. И только тогда, когда ты вспомнишь, чему я тебя учила: что мужчина отвечает за тех, кого приручил. А не сдаёт их на попечение матери. Я вышла, прикрыв за собой дверь. Не хлопнула. Просто закрыла. С той стороны не последовало ни звука. Я шла по подъезду и не плакала. Внутри была лишь оглушительная тишина. Тишина после долгой битвы. Я не знаю, вернётся ли он. Но я знаю, что продолжай я платить, я потеряла бы его навсегда, воспитав в нём вечного иждивенца с куклой на шее. Иногда самая большая мудрость — это перестать быть банкоматом. И начать снова быть просто мамой. Пусть и на расстоянии. Пусть и через боль.

А вам приходилось делать выбор между любовью к ребенку и необходимостью отпустить его навстречу собственным ошибкам? Как вы нашли в себе силы? Поделитесь своим опытом в комментариях — ваш совет может стать поддержкой для той, кто сейчас в такой же ситуации.