Тихий шелест занавески, пропускающей последние лучи заходящего солнца, был единственным звуком в квартире, пока Вера не услышала ключ в замке. Она инстинктивно сжалась, готовясь к очередному вечеру в атмосфере напряжённого молчания, которое стало их нормой последние три месяца. Но вместо привычно хмурого лица в дверях показался улыбающийся Дмитрий.
«Верунчик, как замечательно, что ты пораньше!» — его голос прозвучал неестественно бодро, а объятие было таким крепким, что у Веры на мгновение перехватило дыхание. Она застыла, не в силах ответить на ласку, как птица, попавшая в силки после долгой свободы. «А я тут картошечки почистил. Сейчас пожарим, будем ужинать вместе, как раньше».
«Отлично», — выдавила она, чувствуя, как губы сами растягиваются в улыбке — старому, почти забытому рефлексу. Внутри же всё сжалось в холодный комок. Утром, когда она уходила, он отвернулся на её «хорошего дня», а сейчас — картошка и сияющие глаза. Мозг лихорадочно искал разгадку. «Наверное, заказ появился», — мелькнула догадка, но она тут же отогнала её, вспомнив сцену двухнедельной давности. Тогда она осмелилась спросить о работе, а когда проект сорвался, Дмитрий обвинил во всём её: «Сглазила! Не надо было ничего говорить!»
Запах жареной картошки, обычно такой уютный, сегодня казался приторным. Они сели ужинать, и Дмитрий, словно между делом, опустил бомбу.
«Ты знаешь, Вера, сейчас в тех местах земля очень дорогая. Природа прекрасная, железная дорога рядом… Эту дачу можно выгодно продать. Очень выгодно». Он смотрел на неё с таким вдохновением, будто рассказывал о билете на Марс.
Дача. Та самая, что осталась ей от бабушки. Не просто шесть соток с домиком, а целый мир, пахнущий смолой и пирогами, мир, где исчезала городская тревога и можно было слышать, как растет трава. Её тихая крепость, её убежище.
«Дим, а зачем её продавать? — осторожно начала она. — Мы же планировали детей… Представляешь, лето с малышом на свежем воздухе? Это же мечта».
«Верунчик, я тебя умоляю, какие дети! — его лицо помрачнело. — У меня пятый месяц нет заказов! На что мы жить будем? Я годы мечтаю о своей студии! Помещение, оборудование, свет… Вот тогда заживём!» Он подвинулся ближе, обнял её за плечи, и голос его стал бархатным, проникновенным. «Прости меня, родная, что я последнее время был негодяем. Всё навалилось… Но я клянусь, всё изменится. Ты веришь мне?»
И она поверила. Поверила, потому что отчаялась верить в обратное. Эти слёзы, навернувшиеся на глаза, были слезами облегчения. Может, правда, это просто чёрная полоса? А он достал её любимые конфеты, те самые, с миндальной крошкой, и Вера почувствовала себя на седьмом небе. Ради этого чувства, ради возвращения того мужчины, в которого она когда-то влюбилась, она готова была на всё. «Я сегодня же начну искать покупателей», — пообещала она, глядя в его сияющие глаза.
Но наутро, заваривая кофе в тишине кухни, она вдруг снова увидела ту дачу. Не объект недвижимости, а живой организм — скрипучую калитку, крыльцо, отполированное десятками лет, тенистую яблоню, под которой они с бабушкой пили чай. Нужно ли это продавать?
Звонок подруги Натальи в обеденный перерыв вернул её в реальность.
«Вер, ну что, твой оттаял?» — услышала она.
Вера выложила всё про дачу и студию.
«Ты с ума сошла! — взорвалась Наталья. — Это же твоё! И потом, с продажи наследства налог огромный, нужно три года ждать!»
«А если он опять начнёт молчать?» — слабо возразила Вера.
«Так и есть! — голос подруги стал твёрдым. — Он теплеет, только когда что-то хочет получить. Не говори «нет», просто сделай вид, что продаёшь. Тяни время».
Вера шла домой, и с каждым шагом пазл складывался. Её семейная жизнь была похожа на биржевой график: пики нежности и подарков совпадали с его удачными проектами, а затяжные провалы — с периодами, когда он игнорировал её существование. Последние полгода он ворчал, даже когда дела шли хорошо. А вчера… вчера он стал любящим потому, что захотел её дачу. Просто, цинично и жестоко.
Она попыталась следовать совету Натальи, изображая бурную деятельность. Но Дмитрий всё чаще справлялся о ходе «продажи», его тон становился всё язвительнее. «Какая-то бестолковая риэлтор! Уже пять месяцев! Может, всё дело в том, что ты не хочешь её продавать?»
Нервы сдали. «Я не хочу продавать дачу, Дмитрий. Она мне дорога как память».
Тот, кого она считала мужем, исчез. Перед ней стоял разгневанный, багровеющий от злости незнакомец. «Твоё детство!? То есть тебе на мои мечты наплевать? Ты эгоистка! Если бы верила в меня, не цеплялась бы за эту избушку на курьих ножках!»
Она смотрела на него и впервые не видела обиды, а видела манипуляцию. Чистую, отточенную. И всё-таки, поддавшись последнему порыву жалости и старой любви, она сдалась. «Ладно… я продам». Она выставила дачу. Покупатели находились, но сделка не клеилась. Дмитрий обвинял во всём её, риэлтора, время года — кого угодно, кроме себя.
Перелом наступил весной. Вера получила небольшую премию и, вопреки привычке всё отдавать в общий котёл, купила себе туфли и кофточку. Не из бунта, а из попытки напомнить себе, что она существует отдельно от его амбиций и обид.
«Тебе очень идёт», — сказал он, и в её сердце брызнул крошечный родничок надежды. А потом спросил: «Подруга отдала?»
«Нет, купила в магазине. На премию».
Надежда умерла, не успев родиться. Его лицо исказила гримаса ярости. «Ты швыряешь деньги на шмотки, когда я без работы! Ты должна была отложить!»
«Это мои деньги, Дима. Я заплатила за коммуналку, купила продуктов. А это — моя премия».
«ВСЁ! Всё понятно! — закричал он. — Ты в меня не веришь! Да ты меня просто не любишь!»
В этот момент она не просто всё поняла. Она это прочувствовала каждой клеткой. Он не любил её. Он использовал. Квартира, её зарплата, её силы, её вера — всё было ресурсом. А она была удобным приложением, банкоматом с функсом утешения.
Она не кричала в ответ. Она просто вышла из комнаты. А на следующий день подала на развод.
Дальше был ад. Сначала неверие, потом унизительные уговоры, потом скандалы с обвинениями во всех смертных грехах. А когда он понял, что сентиментальные рычаги не работают, он потребовал половину её квартиры («Я вкладывался в ремонт!») и половину дачи («Совместно нажитое!»).
Вера впервые за долгое время рассмеялась ему в лицо. «Учи законы, Дмитрий. Дача — моё наследство. А ремонт в квартире был до тебя. Подавай в суд».
Он подал. И проиграл. А когда она намекнула, что не против проверить его счета за последние годы и поделить настоящие совместные накопления, он исчез так быстро, словно его и не было. Исчез, подтвердив её последнюю догадку — заказы у него были. Он просто вёл двойную бухгалтерию их жизни.
Первая поездка на дачу после развода была похожа на паломничество. Она открыла калитку, вдохнула знакомый запах яблонь и влажной земли, и её лёгкие впервые за три года наполнились не воздухом, а свободой. Она сажала цветы, сметала паутину с бабушкиного крыльца и по крупицам собирала себя — ту Веру, которая чуть не потерялась в тени чужой выгоды. Ей было больно, горько и бесконечно жаль потраченных лет. Но сквозь эту боль пробивалось новое, незнакомое чувство — спокойная, уверенная радость от того, что её дом, её память и её жизнь снова принадлежали только ей.