Подошвы отяжелевших от грязи ботинок скользили по мокрой листве, хлюпали размокшими нутрами и, казалось, нарочно ныряли под коряги, цеплялись за камни и чертили жирные запятые по глине. Вершины елей гарпунами вспарывали небо, нависшее на ветвях лохмотьями грязной половой тряпки, и из прорех сыпался за шиворот противный мокрый холод.
Они шли уже давно и трудно было сказать, сколько прошагали. Та воинственная решимость, что он вдохнул в них, полных сперва растерянности и отчаяния, сменилась со временем подавленностью и апатией. Ребенок все чаще просил привала, да и она еле передвигала ноги, начав хвататься уже за тонкие ветки и стебли.
Вода еще оставалась на дне канистры, ее расходовали экономно, давая маленькими глотками мальчику, и промывая ссадины на сбитых в кровь ногах, сами же довольствовались дождевой водой, процеженной через носовой платок. Четыре дня назад в такой вот воде они размочили последний засохший и раскрошившийся пряник и разделили на троих.
Сигареты кончились еще раньше. Поначалу он пробовал затягиваться едким дымом свернутых листьев местной флоры, но армейский опыт на пользу не пошел и он бросил это занятие. Вот курить он так и не бросил, хотя обещал ей еще там. Зато сейчас, кажется, появился отличный повод завязать: последние дни он не только не мучился от недостатка никотина в крови, но и вообще не вспоминал о его существовании. Хороший повод, действительно. Успеет ли вот только он насладиться здоровым образом жизни? Об этом он тоже не думал.
Все мысли были заняты заботой о ней и ребенке, желанием выбраться, наконец, из этой проклятой дыры и вывести их. Вынести, вытащить. А еще он очень хотел есть. Голод не давал заснуть, когда они кутались в единственное грязное одеяло с прожженными дырами, делающими его похожим на пиратский флаг, у костра, который он разжигал еще живой зажигалкой. То есть пагубная привычка, можно сказать, спасала им жизнь. Спасала, когда он мог найти сухие ветки, но это удавалось не всегда, и тогда они грели друг друга, обнявшись как можно крепче.
Она прижимала сына к груди и он сразу же засыпал, проваливаясь и растворяясь в мамином тепле и биении ее сердца. Сказывались усталость и упадок сил. А свою голову она клала на плечо ему, а он запускал пальцы в ее густые волосы. Когда-то ее золотая грива была предметом гордости хозяйки и зависти окружающих. Он любил гладить эти волосы, называя ее ласково Златовласюшкой. Вот и здесь – по привычке – расчесывал пятерней ее спутавшиеся и потускневшие пряди и ему казалось, что она вот-вот замурлычет.
От корней и травы, что приходилось жевать воспаленными деснами, чтоб хоть что-то уронить в ноющий от пустоты желудок, саднил опухший язык, а больше здесь ничего съедобного не произрастало. Конечно, проявить первобытные инстинкты альфа-самца, подключить смекалку, освежить навыки, приобретенные за прожитые годы, начиная с детства, когда смастерил первый лук, и воплотиться в этакого тарзана-добытчика – было весьма соблазнительно. Доказать ей, наконец, что он мужик, а не черт-те что и сбоку кодекс. Боже, он все эти годы только и занимался, наверное, тем, что ей что-то доказывал. Зачем?
Сейчас он готов был зубами сквозь панцирь выдрать кадык какого-нибудь саблезубого мамонта и за хобот приволочь его своей скво, но… Но здесь, похоже, не водились даже грызуны. И загрызть было решительно некого…
Найдя хоть что-то, что мог переварить человеческий организм, он отдавал «добычу» своей женщине, а она кормила этим с руки ребенка, как доверчивую белку. Он смотрел, как капризный нехочуха жадно уплетал откровенную дрянь и вспоминал их совместные поездки на море. Еще тогда, в другой жизни. Где в ресторане этот маленький избалованный барин с надутой губой упорно игнорировал изобилие турецкой кухни, предпочитая разнообразным изыскам надежные отечественные огурцы. Да… Как хочется, чтобы вот за этими набившими уже оскомину прелыми зарослями вдруг открылся бело-золотой пляж! Помассировать гудящие, как осиное гнездо, ступни горячим песком и с разбегу упасть – именно упасть – в море. В Красное, Черное… да хоть какое… И огурцов. Целое ведро. Пусть даже горьких.
Она сильно похудела и осунулась. И раньше-то была тоненькой, как она заявляла – «Я не тощая, я изящная» – а сейчас просто высохла, как веточка, подобная тем, какими он разжигал вечерами костры, ломая их пальцами; и он с жалостью смотрел на милую взгляду хрупкую призрачную фигурку, светящуюся едва не насквозь и пошатываемую от каждого прикосновения ветра.
Похоже, она высохла настолько, что даже большие глаза ее, ставшие еще больше, как у героини аниме, были сухими. И строгими.
Однажды ночью он проснулся от того, что почувствовал, как ее тело крупно и упруго вздрагивает. Он ощутил ее сокращения будто удары плетью. Она беззвучно плакала…
Ребенок обессилел настолько, что уже не просил ни есть, ни пить, ни отдохнуть. Он просто лежал на траве, прикрыв бесцветные глаза и слабо дыша. Бледное, как тетрадный лист, лицо, расчерченное дорожками высохших слез… Он был очень похож на отца. Но не был похож на него.
Она словно подломилась в нескольких местах и рухнула перед сыном на колени, безуспешно пытаясь хотя бы приподнять его. Растрескавшиеся губы исказились болью, она стала сипло звать сына по имени, наверняка будучи уверенной, что истошно кричит, но ее обессилевший хрип терялся в насмешливом шелесте листьев.
Он ловко и бережно подхватил мальчугана и посадил на спину, перехватив ее благодарный и вроде как потеплевший взгляд. Дополнительного груза он практически не ощущал. Еще пару дней такого не лечебного голодания – и ему придется нести двоих. А вскоре – придется его нести вместе с ними… Вот только некому. И некуда. Да и незачем…
Ночью он не мог заснуть. Слушая беззаботное потрескивание костра и их ровное дыхание, чувствуя умиротворенное тепло огня и их маленьких родных сердец, он боялся, что однажды утром кого-то из них не добудится. Он должен был что-то сделать. Что-то придумать. Спасти их. Пока он сделал все, что мог: он определил верное направление их пути и вел их к свету. К теплу. К еде. Домой. Он нес их на руках, когда нужно было, подбадривал, первые дни даже шутил… Он находил воду, разводил огонь, перевязывал им раны… Значит, не все, что мог. Если они не выберутся – какой смысл тогда во всех этих испытаниях? А если выберутся, но не все? Об этом он боялся думать. Он боялся их потерять. Боялся вместе с ними потерять смысл жизни. Зачем ему дом, если он будет пуст и холоден? Зачем ему еда, если не с кем будет ее разделить? Зачем свет, если внутри будет тьма? Он в ответе за них. И не может их подвести. Он не боялся ответственности. Он боялся не справиться. Не доглядеть, не успеть, не спасти… Его бы, наверное, не заставили испытывать страх ни стая волков-вервольфов, ни отряд моджахедов-каннибалов, идущих по следу… Если бы он был один.
***
Она пыталась вывести сына из забытья, взъерошивая его спутавшуюся челку, другой рукой совала ему то воды, то маленькие кусочки плохо прожаренного мяса. Торопилась, когда готовила, обжигала пальцы, то и дело роняла что-то... Не сразу заметила, что тянет к ребенку руки, испачканные уже подсыхающей кровью, спохватилась…
Мальчик жадно глотал чудесным и неведомым ему образом ниоткуда появившееся угощение, почти не жуя, давился и кашлял, но остановиться не мог.
«Мама, а это вы на охоте добыли, да, мам?» - воодушевившись, с набитым ртом радостно вопросил сын. Он понимал, что теперь у них есть еда, что они больше не будут голодать, что они не умрут и смогут добраться до дома.
«Да, сынок, на охоте» - она сделала усилие и отвела взгляд. Перед глазами вдруг все поплыло, поляна, деревья вокруг, костер в центре – стали жидкими и текучими. Уши заложило, как при погружении на большую глубину, а кожу изнутри закололи миллиарды маленьких иголочек…
«Мама, а где дядя Сережа?» - потянувшись за новой порцией, снова спросил мальчик. Он ел и ел и никак не мог насытиться. Он даже не чувствовал вкус еды: немножко сладковатый, с хрустящей на зубах золой. Она не ответила. Отражающийся в огромных зрачках мир вдруг померк и рванул безудержным водопадом, внутри разверзлась бездонная ужасная пропасть с острыми царапающими краями. Протяжный надрывный стон раненой львицы ветром разнесся над верхушками равнодушно взирающих вниз деревьев вместе с дымом, искрами и пеплом…
(с) Серж Малов, 2014