Пыль висела в воздухе, золотистыми спиралями кружась в лучах позднего солнца. Мы с братом, Сергеем, вторые сутки разбирали дедову квартиру. Молчали. Слов было не нужно — каждый вздох, каждый скрип половицы говорил сам за себя. Здесь осталась жизнь целого человека. Наш дед. А мы… мы были просто поверенными в его молчаливом наследстве.
Сергей, старший, мой неприкасаемый авторитет с детства, копался в книгах. Солидно, методично. Я же, Павел, получил «удел простака» — старый дубовый гардероб, пахнущий нафталином и временем. Я ненавидел эту пыль. Она забивала нос, легкие, мозг. Я механически вытаскивал свитера, пальто, чьи-то детские варежки… И задел что-то твердое.
Дно ящика было неестественно высоким.
Сергей не смотрел в мою сторону. Он изучал корешки «Шерлока Холмса». Я поскреб ногтями по старому дереву. Щель. Поддел. Фанера с глухим стуком отошла, открыв тайник. Не тайник с сокровищами, а просто щель. Лежал один-единственный конверт, пожелтевший, как осенний лист.
— Нашел клад? — донесся спокойный голос Сергея.
Я не ответил. В конверте — несколько листков, исписанных знакомым, таким родным, дедовым почерком. Письмо. Начал читать. И мир сузился до этих строк.
Тайна в дедовом письме
«Если ты это читаешь, значит, я уже там. И значит, не хватило у меня дугу при жизни сказать правду. Я носил ее в себе тридцать лет, как камень на сердце. Седьмого октября, на выезде из Заречья, я возвращался с ночной смены. Было темно, холодно, моросил дождь. И тут… О Господи…
У обочины стояла „Волга“, синяя, я это точно запомнил. А на дороге… на дороге лежал человек. А та „Волга“ — она дала газ. Просто дала газ и скрылась в темноте. Я замер, остолбенел. Не крикнул, не побежал, просто стоял и смотрел ей вслед. Я запомнил номер. Часть номера. „23“… и еще буква „Р“, кажется… Но главное — я увидел водителя. Мельком, под светом одинокого фонаря. Молодой парень, светлые волосы, на левой щеке — шрам. Маленький, вертикальный как царапина. Он обернулся… и наш взгляды встретились на секунду. Всего на секунду».
У меня похолодели пальцы. По спине пополз мурашки. Светлые волосы. Шрам. У Сергея… У Сергея был такой шрам. Остался с той самой пьяной драки в институте, о которой в семье старались не вспоминать. Он всегда говорил, что это — часть бурной молодости. А «Волга»… Синяя «Волга»… Ее не стало через пару лет после того инцидента. «Разобрал на запчасти», — говорил брат.
— Пашка, ты чего онемел? Золотые червонцы нашел? — Сергей подошел ко мне, его тень накрыла меня и письмо.
Я не мог пошевелиться. Голова гудела. Это совпадение. Обязательно совпадение. Дед видел кого-то другого. Миллионы людей со шрамами…
— Что это? — Его голос прозвучал резко. Он выхватил у меня листки из рук.
Я наблюдал за его лицом. Сначала — недоумение. Потом — медленное, как восход кровавой луны, осознание. Краска спадала с его щек, сбегая куда-то вниз, оставляя кожу землисто-серой. Его пальцы, такие уверенные всегда, задрожали.
— Бред… — прошептал он. — Старик выжил из ума. Выдумал…
— Сережа… — мой собственный голос показался мне чужим. — Это… правда?
Он отшатнулся от меня, как от прокаженного.
— Какая правда?! Какую правду ты можешь понять, ты, сопляк?! — он закричал, и от этого крика по стеклам зазвенела пыль. — Ты живешь в своем розовом мире! А тогда… тогда была другая жизнь! Жесткая! Мы гуляли, выпили… Я не видел его! Не видел, понял?!
Муки тяжелого выбора
Он видел. Он все видел. Это прозвучало в его истерике, в этом животном страхе, который сквозил в каждой морщине на его лице. Мой брат. Человек, который учил меня кататься на велосипеде, который заступался за меня в школе. Убийца? Нет. Не убийца. Трус. Беглец. Он сбежал тогда, и он бежал все эти годы, прячась за бравадой и успешной жизнью.
Передо мной встал выбор — острый как лезвие. Молчать. Сохранить семью. Плевать на какого-то незнакомца, погибшего тридцать лет назад. У него, наверное, тоже была семья. Дети. Внуки, которые сейчас так же разбирают его вещи? Или забыли?
Или… заговорить. Предать брата. Стать тем, кто сломал свою же семью. Но справедливость… Что такое справедливость? Абстракция? Или это способ спать по ночам?
— Ему нужно было отвезти дочку в больницу, — тихо, уже без злости, сказал Сергей. Он сидел на полу, обхватив голову руками. — Тот человек. Он шел через дорогу… Я не успел затормозить. А потом… Потом был просто ужас. Чистый, животный ужас. Я сдал назад и умчался. Я думал, если скроюсь, это как бы и не случится. Дед… Он никогда не подал вида. Ни слова.
Он плакал. Мой сильный старший брат ревел как ребенок. А я стоял и понимал, что никакой я не Павел, не «младший брат». В этот момент я стал просто человеком. Человеком, который должен решить, где проходит грань между кровными узами и человеческой совестью.
Цена спокойной совести
Я вышел на балкон. Воздух был холодным и чистым. Я достал телефон. Цифры «102» сияла в темноте. Палец дрожал.
— Дежурный часть? — произнес я, и голос не подвел. — Я хочу сообщить о дорожном происшествии… Да, старой. Очень старой. У меня есть свидетель…
Я не оглядывался на квартиру. Не слышал больше рыданий брата. Я смотрел на город, на огни, каждый из которых — чья-то жизнь. Чья-то правда.
Сергея осудили. Условно. Учитывая сроки, чистосердечное признание и активное содействие следствию. Мы не разговариваем. Иногда я думаю, что сломал две жизни — свою и его. Но чаще я вспоминаю слова деда из того же письма: «Правда — она как заноза. Не вытащишь — будет гноиться, отравляя все вокруг».
Я вытащил занозу. И теперь моя душа, хоть и со шрамами, чиста. А по ночам я не вскакиваю от кошмаров, в которых вижу лицо незнакомца на мокром асфальте. Их видят другие. И в этом — моя тихая, горькая плата за спокойствие.