Когда мы с Мироном позвали папу записать выпуск про деньги, я думала, что это будет лёгкий разговор. Ну что такого — поговорим о привычках, установках, научимся думать богато.
Но получилось не про деньги.
Получилось про любовь.
— «Кончились, что ли?» — спросил папа, смеясь.
— «Нет. Просто хочется понять, почему мы с Мироном всё время живём в чувстве вины и долга за них».
И тут всё завертелось.
Я рассказала, как в детстве он водил нас в магазин и говорил: «Выбирайте, что хотите».
А я всегда выбирала что-то самое дешёвое. Маленькую игрушку, конфету, не ту куклу, о которой мечтала.
Папа стоял рядом, улыбался. А я думала: «Как неловко тратить чужие деньги».
И эта мысль прилипла ко мне на всю жизнь.
Даже когда он помогал мне во взрослом возрасте — с бизнесом, с долгами — я всё равно чувствовала: теперь я должна.
А Мирон вдруг сказал:
— «А у меня наоборот. Я деньги слишком сильно люблю. Они для меня — как лакмус моей успешности. Я с детства мечтал о миллионах, самолётах, личном водителе. И только недавно понял, что эта гонка делает меня несчастным».
Он говорил это спокойно, без обвинений.
И я услышала в нём себя. Только в другой форме.
— «Интересно, откуда это у нас?» — спросила я.
— «От меня», — сказал папа.
И начал рассказывать.
Про то, как в 10 лет ходил по квартире и выключал за всеми свет, потому что электричество стоило денег.
Про то, как они жили втроём с мамой и сестрой, без отца. Про кастрюлю борща, в которой к концу недели оставалась только вода.
Про то, как он пошёл в ПТУ — не потому что хотел, а потому что там кормили три раза в день.
— «Я просто хотел, чтобы у меня было по-другому, — сказал он. — Чтобы всегда было мясо на столе. Чтобы не стыдно было жить».
И вдруг я поняла: у него — голодное детство, у меня — стыдное, у Мирона — тревожное.
Но у всех нас одно — деньги были не про цифры.
Про безопасность. Про любовь. Про то, что тебя не бросят, если ты справишься сам.
Папа вспомнил, как когда-то поймал меня на том, что я выбросила недоеденное яблоко.
— «Вот когда будешь зарабатывать сама, тогда и выбрасывай», — сказал он тогда.
И я это запомнила навсегда.
Наверное, с того дня я и стала женщиной, которая всегда «должна».
Зарабатывать, тянуть, быть примером.
Женщиной с «железными яйцами».
— «А можно это отменить?» — спросила я у него. — «Чтобы быть просто женщиной, а не генератором денег?»
— «Можно. Если тебе это мешает — забей. Только живи».
Он сказал это просто. Почти шутя.
Но я вдруг почувствовала — он действительно отпускает.
Как будто всю жизнь мы все старались доказать, что достойны.
А теперь — просто можно быть.
К концу разговора Мирон сказал:
— «Дед, ты понимаешь, что ты нас учил не деньгам, а ответственности. А мы перепутали».
И в комнате стало тихо.
Мы вдруг поняли, что деньги у нас — это просто язык, на котором мы пытались сказать друг другу:
«Я люблю тебя. Я благодарен. Я хочу, чтобы ты мной гордился».
Этот разговор — не про богатство и не про бедность.
Он про то, как через поколения передаётся страх — не быть нужным, не заслужить любовь, не оправдать ожидания.
И как однажды можно просто сесть втроём за стол, вспомнить кастрюлю борща, недоеденное яблоко и куклу, которую не купила, и сказать:
— «Пап, спасибо. Мы поняли».
Это не подкаст про деньги.
Это подкаст про то, как любовь учится не прятаться за ними.