Именно с компанией "де Базиля" я впервые познакомилась с Америкой в 1933 году. Мы приплыли на пароходе, переезд занял шесть или семь дней, и к тому времени, когда мы прибыли в Нью-Йорк, нас всех ужасно укачало. Сол Юрок пригласил нас на сезон в театр Сент-Джеймс на Бродвее и забронировал для нас номера в отеле "Веллингтон". Помню, как я пыталась устроиться в своем номере, повсюду высматривая звонок, чтобы вызвать горничную. Когда наконец пришла горничная, я попросила ее сделать что-нибудь для меня - распаковать мой чемодан или постирать чулки, - что было обычным делом в Европе, но не входило в обязанности горничной в Америке, и она отказалась. В тот вечер, как обычно, перед сном мы оставили обувь в прихожей, чтобы ее почистили и надраили до блеска. На следующее утро она исчезла. Все сразу же начали звонить по телефону: "Я не могу выйти, я не могу прийти к вам, я не могу репетировать - у меня нет обуви". Нашу обувь выбросили. Нью-Йорк казался совсем чужим.
Однажды вечером после спектакля нам захотелось съесть йогурт, который тогда только появился в Европе. Мы не знали, как это называется по-английски и как это объяснить. Мы сказали "Йогурт", но никто не знал, чего мы хотим. Наш официант принес нам сливки. "Нет, нет, - сказали мы, - кислый". "Хорошо, - сказал он, - я принесу вам другие сливки, если эти оказались кислыми ". Нет, нет, говорили мы ему, но он так ничего не понял. В конце концов, он разозлился на нас. Мы не знали, что в Нью -Йорке нет такого понятия, как йогурт, это было за много лет до того, как йогурт появился в Америке.
Париж, Лондон, Будапешт, Берлин - все эти города по-своему красивы, у них есть определенная индивидуальность, которая связана с тем, как выглядят здания, как устроены парки. Но когда мы приехали в Нью-Йорк, все вокруг показалось нам бетонным, очень серым и негостеприимным. Первые с кем я встретилась были представителями прессы, у которых было совершенно иное отношение к происходящему, чем у репортеров в Европе. Там прессу интересовала только наша творческая жизнь: "Кто был вашим учителем?" "Какого композитора вы предпочитаете?" Американские репортеры хотели во все совать свой нос. Они задавали всевозможные вопросы о моей личной жизни. "Сколько вам лет?" - всегда интересовались они. "Мне столько лет, на сколько я выгляжу", - отвечала я. Их идеальной балериной была шестнадцатилетняя блондинка. Поэтому, когда репортеры приходили ко мне, я обычно говорила им: "Я не блондинка, и мне нет шестнадцати, поэтому вы не хотите брать у меня интервью", - и уходила.
На мой взгляд, американки выглядели чересчур разодетыми. Было видно, что они тратят деньги на себя - что ж, это была гораздо более богатая страна. Я подумала, что они слишком усердно работают - у них было слишком много кудряшек, они были слишком бледными и слишком розовыми, на мой вкус. Мода в Нью-Йорке на несколько шагов отстала от времени, не совсем соответствовала современным тенденциям.
Но все это было только первое впечатление. Очень скоро я стала больше уважать американок. Они были источником культуры в Америке. По всей стране существовали женские клубы, похожие на салоны красоты, и год за годом они привлекали нас к себе. Выступления, которые часто были всего один или два вечера, давали возможность жителям маленьких городов увидеть балет. Американские мужчины были заняты зарабатыванием денег, а женщины - их тратой, но чаще всего они тратили их на искусство.
Мы давали одну и ту же программу, вечер за вечером, в течение месяца в театре Сент-Джеймс. Затем мы должны были отправиться на гастроли в другие города штата Нью-Йорк. Но у нас был такой большой успех, что Юрок решил разделить труппу надвое и оставить одну половину, чтобы продолжить работу на Бродвее. Я была частью второй половины, и мы совершили небольшое турне по штату с другой программой: "Сильфиды", "Конкуренция" (La Concurrence 1932) Баланчина, где танцевала Туманова, и "Прекрасный Дунай". Я танцевала дважды за вечер: в "Сильфидах" ("Шопениане") в один вечер я исполняла вальс или па-де-де, на следующий - мазурку, а также в "Прекрасном Дунае".
Большинство американских зрителей никогда не видели балета и ничего о нем не знали. Мы могли почувствовать их изумление со сцены. Мне нравилось танцевать перед этой аудиторией, я знала, что знакомлю их с балетом. К концу того первого американского турне я мечтала попасть в обратно в Париж. Но после Нью-Йорка Париж показался мне маленьким и незначительным. С тех пор я всегда с радостью возвращалась в Америку.
В течение следующих четырех лет мы возвращались каждый год, отправляясь в более продолжительные туры, которые охватывали всю страну. Мы познакомились с американцами, а они узнали нас. В конце концов, каждый из нас смог назвать определенные города своими. Моими были Сан-Франциско, Чикаго, Хьюстон, Сент-Луис и Денвер. Я была любимой балериной в этих городах и с нетерпением ждала выступлений в них во время наших гастролей.
Некоторые города мы любили за театры, в которых играли, другие - за их отели, но Чикаго мы любили и за его чудесный старый зрительный зал Театра "Аудиториум" и гостиницу "Аудиториум" при нем. В 1935 году мы провели там Рождество, и полковник де Базиль устроил вечеринку для всей компании в отеле. Я сидела с двумя своими друзьями - Полом Петроффом, красивым датчанином, который был не очень хорошим танцором, но прекрасным партнером и настоящим дамским угодником, и Ниной де Базиль, женой полковника, красивой женщиной со светлыми волосами, которые действительно казались золотыми. Она была очень одинока. Де Базиль был слишком занят управлением компанией, чтобы проводить с ней много времени, поэтому он назначил чехословацкого парня по имени Ваня Псота сопровождать ее в наших турах. Ваня мгновенно влюбился в Нину, что забавляло полковника, но и раздражало ее - от Вани никуда нельзя было скрыться. Однако в тот вечер, по какой-то причине, он не пришел на нашу вечеринку, и Нина прекрасно проводила время, благодарная за возможность побыть с нами.
Как бы мне не хотелось уходить, но на следующий день у меня были репетиции и выступление, поэтому в два часа ночи я извинилась и отправилась спать. Несколько часов спустя меня разбудил шум в холле. Моя комната оказалась рядом с комнатой мистера и миссис Юрок, и я могла сказать, что там происходит что-то экстраординарное. Я накинула халат и открыла дверь. Какая суматоха! Члены труппы сновали взад-вперед, а мистер Юрок стоял посреди них. “Что случилось?” – спросила я. - "Убийство!" - воскликнул он. Убийство! Мало-помалу мы выяснили всё, что случилось. Пола Петроффа зарезали возле лифта, а Ваня нашел его и помог добраться до его - Ваниной комнаты. К тому времени, когда Ваня позвонил в полицию, матрас был весь пропитан кровью.
Конечно, полицейские спросили Пола, кто нанес ему удар ножом. Он сказал им, что не знает, и все. В газетах об этом ничего не писали - ходили слухи, что Юроку стоило большой суммы денег, чтобы сохранить эту историю в тайне. Но это была версия, которая распространялась в труппе. После того как я поднялась наверх, чтобы лечь спать, Пол повел Нину в ночной клуб, а когда они вернулись в отель, после того, как он проводил ее в номер, его ударили ножом. Рана была в сантиметре от его сердца, но он выкарабкался и покинул тур, чтобы восстановиться. Было ужасно знать, что один из членов труппы был убийцей. Но Пол так и не сказал, кто это был. Нина и полковник де Базиль в конце концов расстались, он женился на Ольге Морозовой, танцовщице труппы, а Нина вышла замуж за Ваню и уехала с ним в Чехословакию.
Труппа "Де Базиля" была самой хаотичной организацией, которую я когда-либо знала. Костюмер, например, играет большую роль в балете, потому что костюмы и пачки необходимо обновлять и стирать, а это может быть долгой и трудной работой. Однако наша костюмерша была ужасной женщиной, маленькой жадиной. Телохранитель де Базиля, Васильев, подобрал ее на улице в Париже и представил полковнику как свою жену. Она была довольно симпатичной девушкой, хотя и худощавой. Но о костюмах и театре она не имела никакого представления. На моем первом представлении, когда я пришла в свою гримерную, костюма там не было. Наконец, когда времени до выступления оставалось все меньше, мне пришлось послать свою костюмершу наверх узнать, где он. Костюмерша вернулась и сказала: "О, она говорит, что времени еще много , обычно она приносит костюм за пять минут до вашего появления ". Но я сказала: "Нет! Пожалуйста, принесите его немедленно - я должна убедиться , что все в порядке". "Что ж, - сказала она, - тебе лучше подняться наверх самой и взять костюм". Поэтому я пошла к костюмерше, и у нас разыгралась небольшая сценка. "Разве ты не знаешь закон театра, - сказала я, - что костюм должен быть готов за полчаса до начала представления?" Но она сказала, что ей все равно. Если кто-либо из нас и выглядел более или менее прилично на сцене, то только потому, что мы сами заботились о своих костюмах.
Однажды вечером она стала показывать некоторые свои фотографии. Она примеряла костюмы всех звезд и фотографировалась в них. "Как я выгляжу?" - спрашивала она. Ее правление было, однако, недолгим, на нее поступало так много жалоб, что в конце концов де Базиль был вынужден ее уволить.
Со мной он старался быть любезным. После того как я проработала в труппе несколько лет, де Базиль пришел ко мне и сказал, что у него есть замечательная идея в отношение балета для меня - "Микки Маус". "Я тут подумал", - сказал он. "Знаешь, это было бы очень популярно". Микки Маус! "Ну, нет , спасибо", - ответила я ему. "Я так не думаю".
В 1934 году де Базиль и его содиректор Рене Блюм расстались, разделив компанию пополам. Одна группа вернулась в Америку, другая - в Париж, Лондон и Монте-Карло. Я была частью небольшой группы, направленной в Монте-Карло для работы с Брониславой Нижинской под руководством Блюма. Это стало началом создания собственной труппы Блюма, и я была его единственной балериной в то время. Стоило мне чихнуть, как все сбегались спросить: "С тобой все в порядке?"
Мадам Нижинская многому меня научила. Не было никакого давления, у нас было столько времени, сколько нужно, чтобы репетировать. Я танцевала ее балеты "Лани", "Картинки с выставки" и "Болеро", которое мне никогда не нравилось. Я танцевала на большом столе, а вокруг меня сидело много мужчин - действие балета происходит в испанской таверне. Хореография была довольно ограниченной, потому что на столе было мало места и я не могла на нём прыгать. Но больше всего виновата музыка - партитура монотонная, в ней было легко заблудиться. Мелодия повторялась снова и снова, и единственными ориентирами, которые я могла найти, были крещендо, когда музыка становилась громче, движение менялось.
Но "Свадебка" мне понравилась. На мой взгляд, это лучший балет Нижинской, шедевр. В нем было много отсылок к России. Помню, в какой-то момент девушки приняли позу в виде треугольника похожего на "пасху", наш кулич на Пасху.
Мне всегда было тяжело вспоминать хореографию Нижинской, и поначалу я не могла понять почему. Наконец, я проанализировала ситуацию и поняла, что это происходило потому, что ее танцевальная фраза не заканчивалась вместе с музыкальной фразой, как обычно: иногда танцевальная фраза начиналась в середине одной музыкальной фразы и заканчивалась в середине следующей.
Нижинская была эксцентричной, очень требовательной и часто трудной женщиной. Ее студия была похожа на классную комнату - никому не разрешалось разговаривать. Она настаивала на нашем безраздельном внимании. Даже когда она работала с другой танцовщицей, мы должны были сидеть и смотреть. Нам не разрешалось шить обувь во время ее репетиций. Поскольку она терпеть не могла прикасаться к телам танцовщиц и чувствовать их пот на своих руках, она надевала белые перчатки, из-за которых мы все чувствовали себя так, словно болели проказой. Но я с ней очень хорошо ладила. Однажды, работая со мной, она сняла перчатки, и я подумала: Ну и ну! Это комплимент. Нижинская научила меня управлять своим телом - как сидеть, как ходить. Великая актриса выражает свои чувства телом и голосом, а не корчит обезьяньи рожи, и Нижинская помогла мне найти это выражение в танце - как передать печаль, повернувшись спиной к зрителям, или показать разницу между страданием, прижав локти к телу, и весельем, выставив локти в стороны. Это был один из самых ценных уроков в моей карьере, и я применяла его ко всем драматическим ролям, которые я танцевал, а не только к своим ролям в ее балетах.
