Представьте, что вы — мужчина fin de siècle. У вас усы щеточкой, в кармане жилета — часы на цепочке, а в голове — приятный сумбур из Ницше и шопотка кафешантана. Вы открываете свежий номер мюнхенского журнала «Югенд», и на вас смотрит Она. Вернее, Она смотрит не на вас. Она смотрит на себя. И в этом — вся соль, весь перченый, дразнящий диссонанс «Кораллового ожерелья» Вильгельма Галлхофа.
Эта картина — не просто «ню». Это манифест. Тихий, но оттого не менее оглушительный. Галлхоф, этот виртуоз на стыке воздушности импрессионизма и томных линий югендстиля, написал не обнаженную женщину. Он написал обнаженное внимание.
Объект, который стал субъектом
Наш первый, чисто мужской, порыв — застыть в почтительном, но жадном созерцании. Мол, вот он, подарок для уставших от бюргерской морали глаз. Но очень скоро мы понимаем, что нас вежливо, но твердо выставляют за дверь собственного voyeurism'а. Мы — незваные гости на этом пиру.
Её поза — это шекспировский диалог из противоречий. Демонстративная нагота, выставленная напоказ, как товар в витрине венского сецессиона, и тут же — замкнутость: сомкнутые бедра, словно створки раковины, напряженная спина, отгороженная от мира. Она не для нас. Она — для той, что в зеркале.
И вот здесь Галлхоф совершает гениальный фокус. Он перемещает точку притяжения, эротический эпицентр полотна, в крошечное пространство овального зеркальца. Там, в том зазеркалье, разворачивается главное действие — ритуал аутоэротизма, таинство самопознания. Мы же, зрители, лишь подслушиваем у замочной скважины, затаив дыхание, смущенные и заинтригованные. Она не просто любуется собой. Она познает себя. И в этом акте самопознания — больше дерзости, чем в любой, даже самой откровенной, позе, обращенной к мужчине.
Кораллы: оковы или объятия?
А теперь — к деталям, ведь дьявол, как и экстаз, кроется именно в них. Коралловые ожерелья. Они не просто аксессуар, не дань моде. Это — ключи к пониманию. Алые, как запекшаяся кровь, как первозданная страсть, они обвивают шею и щиколотки, словно нежные, но неумолимые путы.
Это фетиш, да. Но не в вульгарном, бульварно-фрейдистском смысле. Это фетиш как замена. Они — табуированная граница, которую нельзя переступить. Они одновременно отрицают «угрозу» женской природы, ограждают ее магическим кругом, и в то же время — ее заменяют, становясь ее символом. Это украшения-стражники. Они говорят: «Вот предел. Дальше — смотреть можно, но трогать — ни-ни». Они превращают тело из объекта вложения в объект искусства, в освященную территорию.
Мужской взгляд в эпоху кризиса жанра
Когда эта картина появилась на обложке «Югенда» в 1917 году, это был вызов. Но не вызов общественной морали — с этим к тому времени уже справлялись и покруче. Это был вызов самому мужскому взгляду, этому незыблемому столпу западного искусства. Галлхоф не просто пишет женщину. Он пишет ее внутренний мир, ее самоценность, ее отстраненность.
Смотреть на «Коралловое ожерелье» современному мужчине — все равно что прийти на свидание и понять, что твоя спутница увлечена беседой с собственным отражением в столовом приборе. Это щекочет нервы и бьет по самолюбию. Но именно в этом — ее вечная сила.
Мы остаемся наедине с обнаженным телом, представленным «с откровенной дерзостью», но дерзость эта не по нашему адресу. Она адресована самой себе. И в этом молчаливом диалоге между женщиной и ее зеркальным двойником рождается новый миф. Миф о женщине, которая принадлежит только себе. И коралловые бусы на ее щиколотке — не цепи, а королевские регалии ее личной, ни на кого не оглядывающейся, свободы.