Я мечтала о журфаке лет с 12—13. Именно о журфаке, а не о журналистике. Мне казалось, что там я найду своё место, и я не ошиблась. Все сессии я сдавала только на «отлично», жила разной студенческой жизнью и общалась с единомышленницами. Но с особенной теплотой я всегда буду вспоминать два года в магистратуре по профилю «Проблемы культуры»: интересные дисциплины и задания, посещение галерей и театров, научные работы о кино были тем, что мне нужно. И когда это всё закончилось, я растерялась...
(Напомню, что недавно вы задавали вопросы Лизе Васильевой, которая основала и ведёт тг-канал о писательницах и других женщинах в искусстве «Миссис Дэллоуэй сказала, что купит цветы сама». Вы читаете ответы Лизы.)
К тому моменту я уже имела определённый опыт в журналистике, и он мне не сильно понравился. Родители предложили финансово поддержать обучение в аспирантуре, а в университете пообещали должность преподавательницы (сначала, правда, в колледже при вузе, а потом и в самом вузе), я решила, что нужно пробовать. И здесь я не ошиблась: преподавание оказалось удивительно чудесным.
Разрабатывать задания, взаимодействовать со студентками (как и на любой гуманитарной специальности, девушек в группах было от 80 до 100%) и видеть результаты своей работы в их ответах и текстах было настолько здорово. Хуже стало, когда я перешла из колледжа на кафедру, где собиралась остаться всю профессиональную жизнь. Коллектив позиционировал себя как вторая семья (красный флаг), все друг другу помогали, проводили вместе досуг и даже целовались в щёки и обнимались при встрече. Мне прямым текстом сказали, что работает здесь только та, кто поддерживает общие ценности и жертвует всем ради кафедры.
Мне определили большую нагрузку, коллежанки достаточно быстро сменили своё отношение с доброжелательности на пассивную агрессию, влияющую на мою работу, а и так некрепкое здоровье стало сбоить. Из аспирантуры я отчислилась (честно говоря, там особо нечего было терять, кроме оплаты за первый год, что сильно расстроило моих родителей) и перешла на соискательство по инициативе научрука/начальника — то есть теперь моя научная деятельность зависла от того, работаю ли я в университете. К середине первого семестра я впала в отчаяние из-за усталости и отношения коллежанок, но думала, что нужно терпеть: я слишком хотела стать кандидаткой наук и слишком любила преподавание.
А потом начальник/научрук начал меня трогать во время приветственных поцелуев и объятий, я даже не сразу поняла этого: настолько плохо я чувствовала своё тело. Он, единственный мужчина на кафедре, был нам всем как бы отцом (в том числе в силу возраста, ему было за 60) и покровителем. От его мнений и желаний полностью зависели работа и научная деятельность каждой коллежанки. При этом он не сказать, что был хорошим лидером, просто он эту кафедру создал и никто ему не перечил.
У нас ещё со студенчества были в целом тёплые отношения, но в какой-то момент он подозрительно стал ко мне ещё добрее. Единственная доброжелательная ко мне женщина на кафедре сказала, что он меня так поддерживает в ситуации с коллежанками. Поползновения становились всё наглее, но при этом прекращались, стоит только кому-то другому подойти ближе.
Я пыталась несколько раз заговорить о происходящем дома или с подругами, но останавливалась: кто поверит, что такой авторитетный и уважаемый человек может «интересоваться» мной? Я сама себе не верила, даже когда подсознание выдавало мне мысли типа «хочу, чтобы он умер», а во время традиционных объятий я начинала отключаться, совсем переставая чувствовать своё тело и теряя мысли. Мне казалось, что я схожу с ума. Не может же быть такого.
Оказалось, что может. Я очень переживала, когда моего брата забрали в армию, и начальник/научрук якобы, утешая, попытался залезть мне под бюстгальтер. Я просто застыла. Как я сказала что-то похожее на «нет», я не знаю. Я и дальше не могла ничего сделать, только рыдала. Он начал расплывчато что-то предлагать, целовать мне руки, несмотря на мои слёзы и слова о том, что мне это неприятно, говорить, что я могу у него попросить всё что угодно. Как только оцепенение спало, я сбежала и начала разрабатывать план увольнения. Я никак не могла остаться. Прощание с журфаком, о котором я так мечтала в детстве, разбивало сердце, но я не чувствовала, что у меня есть выбор.
Единственная доброжелательная женщина на кафедре поверила мне, но попросила никому в университете об этом не рассказывать, потому что мне никто не поверит. Думаю, она была права, хотя, конечно, очень злюсь. Уволилась под предлогом проблем со здоровьем, оно после этого всего у меня и правда окончательно пошло коту под хвост. Из коллежанок моему уходу никто не расстроился, студентки писали мне потом в соцсетях, но я старалась отвечать общими фразами.
Семье, подругам и друзьям я рассказала всё как есть (куда подробнее, чем в этом тексте). Мне все поверили, правда, реакции были разные. Некоторые даже обрадовались, что я уволилась, потому что большая нагрузка и токсичный коллектив и без харассмента меня уничтожали. Через три года, продолжая разгребать проблемы со здоровьем, я начинаю тоже так думать.
Позже специалистка мне рассказала, что то, что со мной произошло, было сексуализированным насилием. Это определение мне очень помогло: назвав вещи своими именами, стало проще бороться с последствиями. Они, конечно, были и есть до сих пор.
Борьба с последствиями сексуализированного насилия
Я сразу скажу: прошло три года, и я ещё не всё. Процесс идёт, есть результаты, но убеждать вас, что я полностью пережила это, я не буду.
Я прошла четырёх психологинь, помогла только одна — из центра поддержки пережившим сексуализированное насилие «Сёстры». Но если бы до этого мне не сказали, что произошедшее можно (странное слово, лучше «нужно») считать сексуализированным насилием, я бы и не обратилась туда. Поэтому повторюсь: называть вещи своими именами в этом случае очень и очень важно.
Специалистка «Сестёр» сняла острые реакции (центр предлагает три бесплатных консультации с психологиней), посоветовав обратиться к психотерапевтке на постоянной основе. Мне с ними, как я уже сказала, не особенно повезло, ни одна не смогла организовать нужную мне разговорную терапию. Бывали и обесценивание, и виктимблейминг. Чтобы не потеряться в этом, я задаю вопросы родным, которые проговаривают: то, что со мной произошло, не ерунда; я ни в чём не виновата; врачиня неправа. И я всё равно надеюсь, что мы с хорошей специалисткой найдём подруга подругу, но сейчас я точно хочу отдохнуть от таких экспериментов.
Кроме того, достаточно долгое время я просидела на антидепрессантах, хотя больше, как мне кажется, мне помогло время. А ещё больше мне помогли мама и муж (мы начали встречаться уже после произошедшего). Они и сейчас меня очень поддерживают, во всём стараются помочь и утешают, когда меня накрывает.
Самым тяжёлым за это время был эпизод, произошедший через несколько месяцев после моего увольнения. Я ехала в такси на новую работу, и водитель, пожилой мужчина, начал рассказывать, какая я сладкая и как бы он меня ущипнул, добавив, что об этом все мечтают, но только он, такой смелый, решил сказать вслух. Сама по себе ситуация не так сильно ударила, как стала триггером к первоначальной травме, после которого меня накрыло на несколько месяцев. Если бы не мама с мужем, я бы не выкарабкалась, но помогло мне ещё вот что:
— Вот этот список. Каждая из этих книг, в первую очередь «Хронология воды» Лидии Юкнавич и «Говорят женщины» Мириам Тэйвз.
— Письмо. В один из тяжёлых моментов я наткнулась на курсы WLAG, и они меня буквально вытащили из этого эпизода. Я написала небольшой текст о произошедшем (он в столе), а потом в рамках другого курса начала большой. Сейчас я подзабросила его из-за плохого физического самочувствия, но он уже мне очень помог. Я пробовала и непрозаические жанры по мелочи и на другие темы, это тоже имело положительный эффект. Надеюсь скорее поправить здоровье и вернуться к своим экспериментам.
— Феминистское окружение, насколько это возможно. Я настолько в нём «погрязла», что иногда забываю, что не все люди поддерживающие и внимательные к женскому опыту.
— Женская смелость. То, что женщины делятся своими историями, не стыдятся и не боятся. Хотя, конечно, от того, что всё это происходило с ними, мне ужасно больно и плохо.
— Искусство в целом. Я за исцеляющий эскапизм. Хорошо сделанная история (необязательно позитивная) может мне помочь пережить много плохого, интересная песня спасёт меня от нервного срыва, а красивая картина вдохновит двигаться дальше.
Меня всё ещё мучают определённые страхи, я реагирую на триггеры и не всегда нахожу контакт со своим телом. Но я с этим справлюсь, потому что — ну, а что ещё остаётся делать?
Почему я не пошла в другой вуз и вообще ушла из преподавания и науки
В нашем регионе только один журфак, а переезд в другой регион в том финансовом, физическом и моральном состоянии я бы просто не потянула. У меня не осталось ни рекомендаций, ни знакомств, а вот у моего начальника/научрука они в большом количестве. Он — важная фигура в этой сфере в нашем федеральном округе, да и в целом в этой части России. Любая моя попытка сразу бы дошла до него через знакомых, я не могла этого допустить. Во время моего ухода он предлагал какую-то помощь (хотя, мне кажется, это были просто слова), но мне ничего не нужно — ни плохого, ни хорошего. Для меня важнее всего было оборвать как можно больше связей, чтобы никогда не встречаться с этим человеком, историями о нём или даже его именем. Не сработало, но попытка была хорошей.
А потом столько всего изменилось в науке, образовании и жизни, что я решила окончательно закрыть этот вопрос и перестать даже мечтать о возможности вернуться в вуз. Больше я к этому не возвращаюсь, но по преподаванию всё ещё скучаю. Болит и незаконченная диссертация. Успокаиваю себя тем, что из-за новых законов и политических курсов тему бы всё равно пришлось менять (такое случилось на моих глазах), и работа нескольких лет моей жизни просто бы сгорела. Так она тоже, конечно, сгорела, но по моей инициативе.
Можно ещё вспомнить о том, насколько в целом затратно занятие наукой в России: актуальных расценок на публикацию статей я не знаю, но до меня доходил слух, что защититься (пригласить комиссию, проставиться перед диссоветом, заплатить оппоненту) сейчас стоит около полумиллиона. Для меня такая сумма не просто неподъёмна, она немыслима. И это без цены аспирантуры или соискательства.
Я шла к этим выводам достаточно долго и болезненно, поэтому теперь не позволяю себе даже мыслей о том, что могла бы снова заниматься наукой или преподавать в вузе. Также я стараюсь не думать о том, что мой бывший начальник/научрук живёт прекрасно (оборвать все связи так и не получилось, до меня доходят слухи), занимается чем хочет и получает за это признание. Я злюсь, когда мне говорят смириться со всем этим, но пока это единственный выход, который я вижу.
В конечном счёте я решила, что пора бы и побольше поработать по специальности, так сказать, закрыть профессиональные гештальты. Работу я нашла достаточно быстро, мне помогла подруга. Не сказать, что я фанатка журналистики, но, в конце концов, я работаю из дома, пишу только о местных событиях и книгах (что очень большой плюс, учитывая сегодняшнее инфополе), исправно получаю за это хоть какие-то деньги.
Некоторое время я пыталась устроиться в медиа, которые поближе к культуре и феминизму, но получала только предложения, похожие на мою нынешнюю работу с худшими условиями. Потом я совсем разболелась и в карьерном плане стала думать только сегодняшним днём. Пока я держусь за то, что у меня есть, хотя понимаю, что вряд ли после близкого или далёкого увольнения я останусь журналисткой. Что буду делать дальше, не знаю и радуюсь, пока этот вопрос не стоит.
Главные проблемы преподавания в современной России
Я ушла из сферы летом 2022-го, до глобальных изменений, поэтому мои показания здесь вряд ли будут актуальны. Но мне очень важно сказать, что все проблемы, с которыми я сталкивалась, лишь в 0,01% случаев были связаны со студентами и никогда со студентками.
Если бы мне никогда больше не нужно было зарабатывать
В моей жизни сейчас два острых вопроса: здоровье и деньги. Если бы я, условно, выиграла в лотерею, я бы потратила значительную сумму, чтобы решить первый вопрос, желательно не только для себя, но и для всей своей семьи. Обязательно купила бы дом, в котором был бы мой личный кабинет. И в нём бы я занялась бы проектами, посвящёнными поддержке литераторок, театралок, художниц и, очень важно, развитию гинекологии.
Ещё, как завещала Вирджиния Вулф, в своём личном кабинете я бы писала свои тексты. Много разных критических, исследовательских и художественных текстов.
***
Продолжение ответов Лизы Васильевой я опубликую позже.
***
Я написала «Настоящую девчонку», лучшую книгу о взрослении. Она честно и на равных рассказывает о теле и мозге, внешности и еде, дружбе и буллинге, любви и расставании, учёбе и работе, браке и материнстве. Скачайте бесплатно и прочитайте сами, купите бумажную и подарите сестре, подруге, дочери. Или себе.
Хотите купить книгу дешевле? Напишите мне на Авито «Я читаю ваш канал», и я пришлю вам промокод со скидкой на покупку любого количества книг.