Я читал про жирафа у озера Где-то там, далеко. И сбежать бы туда, да ведь Неоткуда сбегать. Выходя из подъезда, ныряешь В стылое молоко, Там, где были дома, наблюдаешь Кисельные берега. Между правью и явью повисла Мокрая кисея. Фонари выгибают шеи И смотрят вниз. Крона тополя тянется к ним Из овсяного киселя, В молоко ниоткуда слетает Засохший лист. Это где-то за Бутово. Там – Гумилёвский Чад, До него по молочной реке Сорок дней пути. Тонет звук в молоке, и беззвучно Грачи кричат, И невидимо стая на юг Сквозь кисель летит. А под ними ни юга, ни севера Вовсе нет. И дороги не видно, чтоб выбрать: Одна – моя. Не гаси в октябре тёплой комнаты Зыбкий свет. Оставляй для меня в густом киселе маяк. (С) Михаил Пучковский
Я читал про жирафа у озера
Где-то там, далеко.
И сбежать бы туда, да ведь
Неоткуда сбегать.
Выходя из подъезда, ныряешь
В стылое молоко,
Там, где были дома, наблюдаешь
Кисельные берега.
Между правью и явью повисла
Мокрая кисея.
Фонари выгибают шеи
И смотрят вниз.
Крона тополя тянется к ним
Из овсяного киселя,
В молоко ниоткуда слетает
Засохший лист.
Это где-то за Бутово. Там –
Гумилёвский Чад,
До него по молочной реке
Сорок дней пути.
Тонет звук в молоке, и беззвучно
Грачи кричат,
И невидимо стая на юг
Сквозь кисель летит.
А под ними ни юга, ни севера
Вовсе нет.
И дороги не видно, чтоб выбрать:
Одна – моя.
Не гаси в октябре тёплой комнаты
Зыбкий свет.
Оставляй для меня в густом киселе маяк.
(С) Михаил Пучковский