Швыркин Игорь Николаевич
В 1884 году я, будучи репортёром газеты “Санкт-Петербургские ведомости”, приехал в Москву, чтобы подготовить по заданию редакции материал для статьи, посвящённой причинам заката юродства на Руси. Идеальный вариант — найти “авторитетного” юродивого и взять у него интервью. Признаюсь, тема для меня была новой. Задание подготовить аналогичный материал, но в Санкт-Петербурге, получил мой коллега по газете.
Главный редактор посоветовал мне обратиться за советом и помощью к Гиляровскому Владимиру Алексеевичу, который в то время работал репортером в “Русских ведомостях” и слыл знатоком “злачных” мест Москвы. Знакомы они были очень давно и близко, поэтому в помощи Гиляровского можно было не сомневаться.
Мы встретились в знаменитом ресторане "Яръ", куда он меня пригласил, славящийся не только кулинарными изысками, но и грандиозными кутежами, позднее так красочно описанными самим Гиляровским. Признаться, прежде я в “Яру” не бывал, поэтому сам факт его посещения был для меня крайне любопытным событием.
Со слов Владимира Алексеевича я с удивлением узнал, что изначально ресторан находился на углу Кузнецкого Моста и Неглинной. Его открыл при гостинице в 1826 году француз Транкиль Ярд. В Москве он превратился в Транкиля Петровича Яра - отсюда и название ресторана. Позже Транкиль Петрович открыл загородный филиал своего ресторана у Петровского парка на Петербургском шоссе.
Меню его было таково: порция холодной белуги или осетрины с хреном, икра, две тарелки ракового супа, селянки рыбной или селянки из почек с двумя расстегаями, а потом жареный поросенок, телятина или рыбное, смотря по сезону. Летом обязательно ботвинья с осетриной, белорыбицей и сухим тертым балыком. Затем на третье блюдо неизменно сковорода гурьевской каши. Иногда позволял себе отступление, заменяя расстегаи байдаковским пирогом — огромной кулебякой с начинкой в двенадцать ярусов, где было все, начиная от слоя налимьей печенки и кончая слоем костяных мозгов в черном масле[1].
Было видно, что Владимир Алексеевич наслаждается тем впечатлением, которое произвёл на меня “Яр”.
Наконец мы перешли к делу. Я изложил цель своего визита в Москву и попросил совета.
Выслушав меня, Гиляровский сказал:
— Юродивых в Москве нынче сильно поубавилось, но из оставшихся самым примечательным является, наверное, юродивый Ерошка с Хитровки.
— А как найти то его? - спросил я.
— Обратись к городовому 2-го полицейского участка Мясницкой части Федоту Ивановичу Рудникову, сошлись на меня. Мы с ним давние приятели. И мой тебе совет — прежде чем вступать в личный контакт с Ерошкой, понаблюдай за ним несколько дней, постарайся понять, как и чем он живёт.
— Но думаю, что про себя он рассказывать много не будет, так что вероятно никакого интервью у тебя не получится — продолжил Гиляровский.
— И ещё, не задерживайся там допоздна: место мрачное, опасное! — Владимир Алексеевич рассказал мне про Хитровку.
Когда-то на Хитровке, что совсем рядом с Кремлём, было много торговых домов, в которых жили богатые и зажиточные москвичи. Центром Хитровки считался Хитров рынок, некогда обычный и ничем не примечательный. Но в 1880 году на нём была построена биржа труда, куда из окрестных деревень и городов стали стекаться люди в поисках заработка, что сыграло ключевую роль в преображении Хитровки. Москва была не в состоянии справиться с таким наплывом рабочей силы, и большинство «пришлых» быстро превращались в бродяг. С этого момента Хитровка стала превращаться в «фабрику» по производству нищих и преступников.
Постепенно вместо торговых домов стали открываться трактиры и недорогие питейные заведения, дома перестраивались в ночлежки. Хитровка не перестала быть частью Москвы, но вот основное население Хитровки постепенно стало прирастать нищими, оборванцами, ворами, беглыми каторжниками, проститутками и другой подобной публикой.
Дядя Гиляй (Гиляровский) был на Хитровке своим человеком, его здесь все знали, от него не прятались и уважительно называли «газетчиком».
Дослушав его, я про себя усмехнулся: —Конечно, где как не в таком месте обитать настоящему юродивому?
На следующий день я взял извозчика и поехал на Хитровку. Найти Рудникова не составило труда. Первый же остановленный мной мужик подробно объяснил, как найти его. С первого взгляда было понятно, что Рудников — человек неординарный. Он обладал атлетической фигурой, длинными седыми усами и кулаками величиной с арбуз. Власть его на Хитровке была безграничной. Он мог без особых объяснений засадить любого на несколько дней в кутузку. Мог отправить беспаспортного этапом в места, которые тот сам называл как родные, а мог и в кандалы заковать, мог упечь на каторгу, а мог и спрятать от облавы. Не говоря уже о том, что по шее мог врезать душевно. Рудникова боялись и уважали даже самые отмороженные из "фартовых". Он знал все, что происходит на Хитровке, он знал всех воров в лицо, а беглые, появляясь на Хитровке, первым делом шли на поклон к Федоту Ивановичу. Одним словом, Рудников был на Хитровке хозяином.
Привету от Гиляровского Федот Иванович очень обрадовался, немного порасспрашивал о нём.
— Где найти Ерошку-юродивого? — сразу перешёл я к делу.
— Днём чаще всего он бывает на Хитровской площади, у Храма Всех Святых на Кулишках, или у Церкви Рождества Богородицы на Стрелке, Церкви Петра и Павла у Яузских ворот. А где ночует — не знаю, да, по правде, я и не интересовался; он мужик в общем то безвредный для закона. Иль натворил что?
Я объяснил причину своего интереса.
— Слушай, завтра большой церковный праздник, так что Ерошка точно будет или у храма, или у церкви. Он юродивый один у нас, так что ты его запросто узнаешь.
На следующий день я действительно нашёл Ерошку у Церкви Рождества Богородицы. Он сидел на паперти, читал молитвы и просил милостыню.
Был он роста невысокого, сутул, лицо имел землистое, волосы неопределенного цвета стояли торчком, голова босая. Одежде состояла из латанной перелетанной парусиновой рубахи и таких же ветхих портов. Поверх серый крестьянский армяк, такой же старый, как и все остальное одеяние, подпоясанный верёвкой. На ногах стоптанные до дыр короткие сапоги из которых торчали большие пальцы. На вид ему было лет шестьдесят.
Уже в этот же день я стал свидетелем удивительного случая. Мимо церкви проезжали дрожки, управляемые по всем внешним признакам хитровским купцом. Внезапно лошадь остановилась аккурат напротив юродивого. Купец бьёт её хлыстом, а она стоит, ржёт и головой из стороны в сторону качает, а на юродивого глазами косит, из которых слезы бегут, будто просит у него заступничества.
— Чего уставился? — недовольно обратился купец к юродивому.
— Вижу ножки у твоей лошадки болят, перековать бы надо, а ты всё денег жалеешь. Загубишь ведь животину!
— Тебе то откудова это знать? - со злобой вопрошал купец.
— Знаю, знаю! Ерошка все знает: так ему на роду написано. Вот, стоит лошадка и мне на тебя жалуется. А еще говорит, что ты прислугу свою Нюшку за провинности в погреб на цепь сажаешь.
Лицо купца от злобы перекосилось ещё больше.
— Да ты что несёшь то, что врёшь, рвань подзаборная? - задыхаясь заорал он.
Вокруг стал собираться народ, с любопытством следя за перепалкой.
— Я-то соврать, конечно, могу, с меня убогого не убудет, а тварь божья, хоть и бессловесна, врать не станет. Вот попроси у неё прилюдно прощение, да пообещай подковы сменить, она тебя дале и повезет.
Но купец с перекошенным покрасневшим лицом ещё сильнее стал хлестать животное кнутом. Лошадь ржала, но стояла как вкопанная, а народ, коего собралось уже изрядно, стал потешаться и хохотать, услышав слова юродивого.
— Да как же, дурак, я у лошади прощение просить буду? — наконец сдался купец.
— Ну, хочешь я за тебя попрошу прощение у лошадки? — осклабился юродивый.
Не дожидаясь ответа, он подскочил с паперти, подошёл к лошади, взялся за оглобли и шепнул что-то ей на ухо, а та внезапно перестала ржать и тихонько покатила дрожки.
— А перед Нюшкой уж ты сам извинись, она же не лошадь, да впредь такого себе не позволяй! — закричал вслед купцу юродивый — Я проверю!
После чего развернулся и поковылял прочь от толпы по Солянке. Миряне одобрительно переговаривались. Юродивый то и впрямь чудотворец!
Несколько дней до сумерек я ходил за ним, наблюдал, но ближе к ночи всегда терял из виду.
В один из дней нашёл Ерошку сидящим на снегу напротив одной из лавок крупного соляного купца, что в Соляном двору. Юродивый доставал из тряпицы хлебные крошки, смешанные, видимо, с песком, разбрасывал кружащим над ним воронам и пел, точнее орал, во всё горло:
Каррр..., каррр..., каррдеха
Скоро будет не до смеха
Пропоёт тебе Ерошка
Поплачешь воскори немножко!
И так без остановки.
Из лавки выскочил приказчик и попытался прогнать юродивого. Но наблюдающий народ зашумел: — Не тронь Ерошку. Видать на воре шапка горит?
***
В конце XIX в. слово кардеха обозначало общее название группы химических соединений, образующихся в процессе выварки соли (кардеха[2], треска[3], леденец[4], костяга[5]), имеющих внешний вид и свойства поваренной соли, но непригодные к употреблению в пищу, которые мошенники подмешивали в дорогую соль.
1546 Декабря 18. Грамота Великаго Князя Иоана Васильевича въ Каргополь, о запрещеніи Каргополъцамъ, Онежанамъ и окружныхъ волостей крестьянамъ привозить съ морскихъ варницъ для продажи соль съ кардехою, или иною вредной примѣсью.
***
Бывал Ерошка часто и на Хитровом рынке, бродил задумчиво между рядами, что-то бормоча, а многие торговцы старались вручить ему подаяние. Однако себе он оставлял лишь немного хлеба, остальное же раздавал нищим.
Через несколько дней я решил, что уже пора познакомиться с Ерошкой и ближе к вечеру нагнал его в безлюдном Хитровском переулке.
— Вижу, вижу давно за мной ходишь! - не оборачиваясь сказал Ерошка.
Он задрал голову вверх и стал нюхать морозный воздух.
— Вроде бы бесами от тебя не воняет! А может не бес ты, а сам Сатана, ходишь за мной, слугой Господа, ради искушения? — обернулся юродивый.
— Нет, что ты, могу поклясться! — засмеялся я и спешно перекрестился.
— Так все клянутся. И безбожники себя крестным знаменем осеняют. Ты перекрестись правильно и неторопливо, да клянись истинным земным поклоном: cтань на колени, поставь впереди себя на снег ладони, да ещё землю Господа нашего поцелуй, тогда поверю. Клятва сия страшная, и кто нарушит её будет вечно гореть в геенне огненной!
Мне показалось, что Ерошка решил поиздеваться надо мной, но делать было нечего, и я, озираясь по сторонам, — не видит ли кто — опустился на снег и выполнил всё, что наказал юродивый.
— Ну, ладно, говори, что от меня нужно? — Ерошка присел на корточки.
— Тебя ведь юродивым в народе кличут?
— Звать меня Ерошкой! А как за глаза зовут, того мне не ведомо и не интересно!
— Вот, хочу интервью у тебя взять.
— Дак нету у меня ентого. Вот только вериги новые можешь отобрать, намедни кузнец с Хитровки мне их сладил.
— Взять интервью — это значит поспрашать тебя о жизни твоей, чтобы рассказать потом читателем газеты — пояснил я.
— А что ж в Москву то приехал? Своих юродивых что ль в Петровом граде нету?
Я опешил и внимательно посмотрел в глаза Ерошки. Как оказалось, они были небесно-голубого цвета. Он смотрел на меня прямо, не мигая. Что ответить на его вопрос я не нашёлся.
— А что ешь то обычно, — спросил я?
— Да уж, конечно, не гурьевскую кашу и кулебяки из “Яра”. Ерошка питается именем Христовым. Хлеб и вода, этого мне и достаточно.
После его ответа я растерялся вторично: откуда он мог знать про “Яр”?
— А заболеть то не боишься! На дворе зима, а ты ведь и раздетый почти совсем?
— Болеть мне некогда, да и не боюсь, потому верю, что жизнь моя угодна Богу, и что сильна пред Богом молитва юродивого Ерошки.
— А давно ли ты на Хитровке?
— Да уж и не упомню, кажись с рождения!
— Ерошка, расскажи, а кто были твои родители?
— Христос мне и отец, и мать, и управитель всех поступков моих! - с какой-то особой твёрдостью ответил юродивый.
— А правда, как считают хитроване, что дар ты имеешь в предсказаниях и даже способности к исцелению больных?
Он как-то странно дёрнул плечами, обмяк, но на вопрос отвечать не стал.
— Так значит писать про меня удумал? - поднимаясь с корточек спросил Ерошка?
— Конечно, ведь я за этим и приехал!
— Ну, ну! - со вздохом промычал юродивый и лицо его сделалось печальным. — Видать время пришло, время пришло... — несколько раз пробормотал он.
— Что, что? - не понял я.
— Ладно, на первый раз хватит, возвращайся в гостиницу. Темнеет, как бы беды не вышло!
— Хорошо! - согласился я, довольный тем, что удалось установить личный контакт. — А где тебя завтра я смогу найти?
— Завтра не сможешь! — уверенно возразил Ерошка и быстро поковылял вверх по переулку. Я ещё долго смотрел ему вслед.
На следующий день я действительно не смог приехать на Хитровку, поскольку провалялся с высокой температурой в номере гостиницы целых три дня.
В последующие несколько дней я езди на Хитровку, пытаясь найти юродивого, но безрезультатно. Пришлось снова обратиться к Рудникову, чтобы он узнал по своим каналам, куда делся Ерошка?
Вскоре он сообщил мне, что кто-то из его подопечных видел, как несколько дней назад рано утром Ерошка с катомкой за плечами уходил с Хитровки вверх по набережной Яузы. Это известие чрезвычайно огорчило меня, поскольку интуитивно понимал, что возможно это я стал причиной его ухода.
Однако задание редакции надо было выполнять, поэтому ещё несколько дней я возвращался на Хитровку и опрашивал тех её обитателей, кто хорошо знал юродивого. В результате подготовил материал, вынужденно добавив кое-что от себя.
Перед возвращением в Санкт-Петербург попросил о встрече Гиляровского. Встретились мы всё там же, в “Яру”. Интересовал меня только один вопрос: почему Ерошка после многих лет пребывания ушёл с Хитровки?
Некоторое время Гиляровский молчал, обдумывая, как ответить на мой вопрос подоходчивее:
— Думаю, что хотел избежать возможной широкой известности, похвалы людской, после твоей публикацией в газете. Избежание тщеславия в столкновении с похвалой людской —составная часть великого подвига юродства, то есть аскетическое попрание тщеславия. Вот и решил уйти, чтобы больше не встречаться с тобой! — ответил Владимир Алексеевич.
В душе я испытывал чувство вины перед Ерошкой, однако со временем это чувство притупилось, поскольку подготовленный мной материал редакцией принят не был.
Так что прав был Гиляровский, когда предположил, что никакого интервью с юродивым у меня не получится.
[1] Выдержки из книги В.А.Гиляровского «Москва и Москвичи»
[2] Кардеха или чренный камень, - приставшие к стенкам чрена налеты некоторых солей, содержащихся в рассоле (соли кальция и магния).
[3] Треска - соляные остатки, образующиеся в процессе выварки соли.
[4] Леденец - спекшаяся соль.
[5] Костяга - жесткая накипь на чрене при выварке соли, или каменистый осадок. Чрен (или цырен) - металлическая ёмкость в виде огромной сковородки, на которых выпаривали соль из раствора на царских соляных заводах.
Предыдущая часть:
Продолжение: