Бывают дни, когда осенний свет льется из окна таким жидким, выцветшим золотом, что кажется, будто время застыло на пороге между бытием и забвением. В такие часы, когда тени длинны и прозрачны, а воздух звенит тишиной, особенно остро ощущаешь зыбкость нашего земного причала. И в этот хрупкий миг ко мне на колени взбирается дитя — существо из иного, более яркого и подлинного мира.
Его рука, малая и горячая, как пойманная птица, вкладывает свою ладонь в мою. И начинается беседа. Не о погоде или молочной каше, нет. О том, куда уходит солнце, уставшее светить. О том, слышит ли нас месяц, бледный серп в бархатной синеве. О том, почему кошка смотрит в пустоту так пристально, будто видит таинственные миры, сокрытые от нашего, огрубевшего взора.
В эти мгновения я чувствую, как незримые нити, тонкие, как паутина, но прочнее самой закаленной стали, протягиваются от моего сердца к его, еще не познавшему тяжести лет. Мы говорим не словами — мы говорим душами. И в этом безмолвном диалоге, поверх слов, рождается то, что единственно имеет цену в надвигающемся хаосе бытия: родство сердец.
О, как мы, взрослые, оскудели душою! Мы полагаем, что долг наш — кормить, поить, одевать, учить уму-разуму. Мы вручаем дитяти арифметику и грамматику, как ключи от запертых дверей, и думаем, что исполнили предназначение. Но мы забываем о главном ключе — том, что отпирает не двери чужих палат, а потаенные комнаты собственной души. Этот ключ — доверительная беседа обо всем сущем.
Говорить с ребенком о высоком и малом, о вечном и сиюминутном — не значит читать нравоучительные лекции. Это значит — изливать перед ним свою душу, как изливают старинное вино в хрустальный сосуд. Делиться недоумениями, страхами, восторгами. Сомневаться вслух. Вместе искать ответы на вопросы, которых больше, чем звезд на небе. В этих беседах, в этой общей жажде познания, и вызревает та самая духовная связь, что не подвластна ни времени, ни разлуке.
Ибо что ждет это дитя в будущем? Придут иные времена, нахлынут волны суетных забот, обид, разочарований. Заблудшая юность возжелает отрицать все отчее, отринуть устои, сменить вехи. И в этот час бури и смятения, когда все казавшиеся незыблемыми мосты будут сожжены, что останется?
Останется это родство сердец. Та самая незримая нить, сотканная в тихие вечера из разговоров о любви, о красоте и печали, о Боге и вечности. Когда слова наставлений будут звучать фальшью, а запреты — вызывать бунт, эта нить не порвется. Она будет тихо светиться в его душе, как забытый в кармане светлячок.
Он, может статься, не вспомнит наших слов. Но он вспомнит чувство. Чувство, что он был понят, услышан, принят во всей полноте своего юного, трепетного существа. Что его «я» не было одиноким островом в океане непонимания. И когда ему будет больно и страшно, его рука, уже большая и сильная, бессознательно потянется к тому месту в груди, где живет эта теплая, живая связь. И он найдет в ней утешение и силу не сделать роковой шаг, не предать, не ожесточиться.
Вот почему так важно говорить. Говорить обо всем. Ибо мы готовим не почву для экзаменов, но возделываем Эдем для души. Мы строим не дом из камня, но Храм из света и доверия, куда наше чадо сможет возвращаться всю жизнь, даже когда нас не станет.
И тогда, через годы, может быть, в такой же осенний вечер, он сам, склонившись к уху своего ребенка, начнет ту же неторопливую, вечную беседу. И мой голос, тихий отголосок, прозвучит в его словах. И родство наших сердец, как бессмертная река, утечет в грядущее, даруя миру еще одну искру тепла, понимания и любви в холодном и стремительном потоке времени.
Так мы обретаем вечность. В родстве сердец.