Этой осенью в Москве открылся Музейный центр «Масловка. Городок художников». Он посвящен первой в мире арт-коммуне, появившейся в 1920–1930-е гг. неподалеку от Петровского парка. В экспозиции работы художников разных поколений соседствуют с документами и артефактами, рассказывающими историю этого места.
В интервью «Ведомости. Городу» научный руководитель нового музея Кирилл Светляков рассказывает об отличиях новой институции от крупных музеев и художественных династиях Масловки.
– Какова история пространства, которое занимает новый музейный центр?
– Изначально оно предназначалось для Игоря Грабаря (советский художник, пионер соцреализма. – «Ведомости. Город»), но он не стал здесь жить и передал его детскому саду, где впоследствии росли будущие художники. Именно поэтому за Масловкой закрепилась репутация династийности, когда возникают художники в третьем или четвертом поколении. На первоначальном этапе этого, конечно, не предполагалось. Городок задумывался скорее как нечто вроде союза профессионалов. На выставке есть картина «Зайчики и снежинки» Николая Терещенко, который здесь воспитывался. Рядом экспонируются сохраненные им детские новогодние костюмы.
Если говорить о династийности, то у нас есть пейзажный эскиз Семена Чуйкова, народного художника СССР, лауреата двух Сталинских премий. А рядом висят работы его сына Ивана, который впоследствии станет знаковым художником-концептуалистом. У нас он представлен ранними работами – эскизами пейзажных панно, которые он делал для домов культур, для колхозов. Есть и концептуальные вещи, но во всех трех случаях мы можем видеть общие мотивы. Есть работы фотореалиста Василия Чуйкова, брата Ивана, а также их мамы, Евгении Малеиной. Еще один пример – экспонируемые совсем рядом керамические работы Георгия Нероды и его сына Юрия. В случае отца это вполне классическая фигура «Надевающая чулок», но с оттенком эротики, а у сына – «Формула-1» или Мотопегас 2000-х гг. Это сочетание поп-арта с фольклорными мотивами народной игрушки.
– В чем особенности такого пространства?
– Безусловный плюс – это квартирный формат. Музей расположен между квартирами и мастерскими художников. Благодаря этому возникает баланс между приватной и публичной сферами, которого в больших музеях достичь невозможно, как бы они ни пытались. Даже если они воссоздают атмосферу мастерской, она получается фейковой. Крупный музей – это условный контекст вечности, оторванный от всех реалий. Мы можем себе позволить выставлять уникальные объекты, которые никогда не пройдут музейный отбор. Для нас любой предмет имеет значение.
Как человек, много лет проработавший в большом музее (до недавнего времени Кирилл Светляков был ведущим научным сотрудником и куратором Третьяковской галереи. – «Ведомости. Город»), я прекрасно понимаю, как в процессе подготовки парадных показов стирается личность художника. Кем он был? О чем думал? Ответов на эти вопросы нет, в лучшем случае разговор ведется об эпохе, а личность вымывается. А для нас этот личностный аспект очень важен.
Например, у нас есть очень неожиданные поздние работы Юрия Пименова: «Ночные телефоны» или «Лары, маленькие божества дома». Еще из неожиданных вещей есть аквариумные фигуры Анатолия Григорьева и настенное кашпо его жены, Ариадны Арендт, легендарной для Масловки художницы. Это предметы, которые одновременно являются и искусством, и частью быта.
– В мастерских городка художников создавались шедевры, которые сегодня украшают Третьяковку и другие крупные музеи. Как с ними связаны экспонаты вашего музейного центра и какие из них вы считаете шедеврами?
– Буквально из соседней квартиры в нашу коллекцию попал написанный Самуилом Адливанкиным «Портрет Натальи Пименовой», жены Юрия Пименова. Теперь-то зрители наконец-то смогут увидеть лицо главной героини знаменитой «Новой Москвы» Пименова, который изобразил ее со спины. Это действительно уникальная работа. Кроме того, глядя на работы самого Юрия Пименова или Василия Ватагина, можно выглянуть в окно и увидеть окна квартир, где они жили, будучи соседями по подъезду. Специально для экспозиции нам одолжили рубашку 1970 г., разрисованную Александром Тышлером, из собрания Макса Бирштейна. Поскольку наш музей претендует на то, чтобы быть «ближе к телу» художника, Анна Бирштейн, дочь художника, позволила нам ее показать.
Мы уже можем считаться музеем неожиданных шедевров, но я уверен, что и впереди нас ждет много открытий. Например, на Масловке жил Александр Морозов , не самый известный художник с уникальной историей, который большинство своих работ завещал родному Ивановскому художественному музею. Он был довольно эксцентричной личностью: окружал себя многочисленными животными и растениями, профессионально занимался балетом и танцевал в женских пачках на капустниках Союза художников. В старости он отселился из Масловки в отдельную квартиру в Перово и, как говорят, всю ее разрисовал. Теперь мы мечтаем туда попасть и придумать какой-то совместный проект с Ивановским музеем, чтобы такие герои были на виду, а не в архиве.
– Как появление нового музея восприняли местные жители?
– У тех, кто что-то знает о Масловке, был стереотип, что это сплошной соцреализм. А так как все «динозавры» этого направления уже давно в музеях, то у нас они ожидали увидеть какие-то остатки. Мы же искали и собирали работы по возможности более широкого круга авторов, включая тех, кто существовал «на периферии» соцреализма либо был его альтернативой, как Борис Орлов, но он вселился сюда довольно поздно. Когда это поле расширяется, ты видишь очень широкий диапазон направлений, которые к соцреализму имеют очень опосредованное отношение.
– Что еще отличает ваш центр от традиционных музеев?
– У нас очень много портретов и автопортретов, особенно женских, их гораздо больше, чем в обычных музеях. Если, например, собрать на одной стене все портреты передвижников, они почти сливаются друг с другом, а наши очень разные. Но это не парадные работы, а скорее дружеские посвящения, эскизы, шаржи.
Я помню выставку, посвященную Георгию Нисскому, на которой его позиционировали как франта с признаками буржуазного успеха: у него была яхта, он выглядел как герой, а история последующего личностного распада опускалась. У нас его можно увидеть в двух образах: на рисунке Макса Бирштейна, где он изображен как капитан дальнего плавания в фуражке, а рядом – шарж, на котором он уже выглядит как спившийся шкипер в беретке. Но это финальный эпизод его жизни, без которого нельзя понять художника.
Есть зал, в котором совмещаются условные мастерская художника и детский сад, где висит уже упоминавшаяся картина Николая Терещенко «Зайчики и снежинки». Они разделены перегородкой именно так, как это могло быть в жизни. С одной стороны играли дети, а за другой работали их родители. Тема детства, надо сказать, получилась у нас далеко не «мимимишной», ведь родители местами вкладывали в образы своих детей страхи за их будущее. У того же Терещенко они изображены со взрослыми лицами, поэтому картина не ностальгирующая, а скорее пугающая.
За перегородкой раскрывается тема натурщиков, которые были на Масловке отдельной кастой. Здесь, например, есть этюд к портрету Юрия Гагарина кисти Андрея Плотнова, который решил застолбить за собой тему космонавтики. Сам Гагарин приезжал к нему на Масловку. Интересно, что Плотнов вместе с натурщиком ездил на Гагаринское поле, где даже сам влез в скафандр. Это был момент странного вживания в образ, но так художники собирали материал. Эдуард Браговский, например, примерял на себя образ Рембрандта. У нас есть его картина с Рембрандтом и натурщицей в мастерской – фантазия на тему XVII в., где на полу виден тот же кафель, который можно заметить в подъезде нашего дома.
– Экспозиция поделена на тематические блоки, среди которых есть «Комната призраков» и «Зал репутаций». Расскажите о них подробнее.
– В нашем так называемом «Зале репутаций», где висит и «Портрет Натальи Пименовой», представлен весь диапазон от соцреализма до импрессионизма и экспрессионизма вплоть до распыления этих направлений. Но надо сказать, что обитатели Масловки все же были привержены изобразительной культуре. К абстракции некоторые из них относились с известным скепсисом. Они считали, что это разрыв с чувственным миром и разлад со зрителем. Человеческий аспект для них, как и для нас, был очень важен. Например, один из основателей Городка художников Евгений Кацман был прямым оппонентом Малевича.
Некоторые из работ, представленных в «Комнате призраков», создавались как последствия ночного кошмара или даже пьяного бреда. Эта иррациональность, возможно, накапливалась именно потому, что на Масловке граница между публичной и приватной сферами была очень зыбкой. Например, тут есть картина Гелия Коржева 1955 г., которая, по словам его дочери, считается одной из первых мрачных работ в его наследии. На нем изображена пивная «Радимовка». Она называлась так в честь Павла Радимова, классика советского искусства, который часто там отдыхал. А Коржев считал, что ее надо сжечь, потому что от нее все зло происходит.
Рядом висит картина Виктора Цыплакова. У него очень много спокойных пейзажей и портретов, а этот мрачный сюжет «Каменный век», чем-то напоминающий Гойю, очевидно, привиделся ему после посещения «Радимовки». Такие работы сохранились именно на Масловке, потому что в официальные музеи их не брали, коллекционеры тоже. Главная ошибка собирателей – они хотят коллекцию, чтобы было «не хуже, чем в музее». Не выйдет. У нас такой претензии нет, мы просто другие, мы настаиваем на том, чтобы у искусства сохранялось человеческое измерение.
Подпишитесь на «Ведомости» в Telegram
Читайте также:
Бизнес просит отменить новые ставки платы за вред окружающей среде
Скончался входивший в топ-50 шеф-поваров России Олег Колисниченко
Путин: украинские войска отступают по всей линии соприкосновения
