Вот и осень заглянула ко мне. Сначала в воздухе появляется тишина, потом ты начинаешь замечать, как туфли звучат иначе по плитке — звонче, будто всё вокруг стало пустым, эхо усилилось. А потом в тебе самой возникает прохлада. Не холод, нет — именно прохлада. Как в саду перед дождём, когда всё замерло в ожидании.
— Поехали ко мне на дачу, — сказала школьная подруга Лена. — вязаный плед, тишина и чай с липовым мёдом. Поверь, осенью дача тоже лечит. Проветришь голову.
Я поехала. Даже не потому что хотелось — скорее потому что в городе всё стояло колом: окна не хотелось мыть, еду не хотелось готовить, книги не читались, в соцсетях всё раздражало. Осень уже вошла в меня — та, внутренняя. С едва уловимой горечью.
Ленина дача - дом на краю деревни. За ним сразу поле и еле заметная тропинка к лесу. Во дворе уже лежали первые жёлтые листья, на крыльце дремал соседский кот, а у самого окна ярко краснела рябина — пышная, с тяжёлыми гроздьями.
Я остановилась перед ней.
— Прямо как у бабушки, — сказала я вслух.
Лена вышла из дома, отряхивая руки от муки:
— Ты ведь говорила, что бабушка варила из неё варенье?
— Да. Сладкое, но с горчинкой. И каждый раз повторяла: «Запомни, сначала горько, а потом полезно». Мы тогда с братом морщились, но ели.
Лена поставила выпекаться слоеные пирожки. Мы сели на веранде, завернулись в пледы. Было тепло, но внутри меня по-прежнему морозило и сжимало.
Подруга сказала тихо-тихо:
— Можешь молчать. А можешь — рассказать. Я всё равно рядом.
Я молчала. Несколько долгих минут. А потом вдруг выдохнула:
— Мы знакомы больше года. Стали «чем-то больше» и «чем-то не тем». Не пара, не друзья, не любовники — а всё сразу и ничто. И всё это время у нас была какая-то странная невысказанность. А в этом сентябре он просто… пропал. Не написал, не позвонил. Я писала сама — сухо отвечал. Или не отвечал.
— Он исчез? — спросила Лена.
— Нет. Он просто... больше не рядом. И это больнее. Он не враг, не предатель, не ссора, не конфликт. Он просто — стал «не в сети». Как будто выключил наш диалог. А я осталась — как будто мне забыли сказать, что спектакль закончился.
Лена кивнула.
— Бывает. Некоторые отношения не ломаются — они как хлеб без дрожжей. Просто перестают подниматься. И ты вроде ешь, а вкус не тот. Без причины. Без надписи «конец».
— И я злюсь. Не на него — на себя. Что опять поверила. Что опять ждала. Что не сказала — или сказала не то. Что надеялась. А потом ещё и стыдилась того, что надеялась.
Подул ветерок. Кот зевнул на пороге. С неба посыпалась жёлтая берёзовая листва.
— Помнишь, как в детстве мы ели рябину прямо с ветки? — сказала Лена. — Сначала горчит, а потом отпускает. Мама говорила: «Если хочешь вырасти — учись глотать терпкое».
Я засмеялась:
— Не уверена, что у меня это хорошо получается.
— Ну так и не ешь сразу всю гроздь. По одной ягодке, потихоньку.
Был поздний вечер, я не могла уснуть. Лес за стенами дома шумел, как море. Я вышла на крыльцо и села у рябины. В её ветвях, казалось, кто-то дышал вместе со мной. Я вспомнила, как однажды мы с ним обсуждали книги. Он сказал: «Когда-нибудь почитаем вместе Есенина. Осенью. Под пледом. С рябиновым чаем». Я тогда смеялась: «Ты — романтик». Он пожал плечами: «А ты — не веришь».
Я вспомнила и другие разговоры. Что-то сказала резко — без обид, просто устала. Он тогда замолчал. Ничего не обсуждали потом, как то наладилось. А потом хотела, чтобы он подошёл ближе, но говорила сдержанно. Хотела тепла, а отвечала иронично. Хотела, чтобы он догадался. Но не объясняла.
— Ты ведь не только исчез, — шепнула я в темноту. — Я ведь и сама тебя не подпускала.
Рябина молчала. Только ветер качнул ветку, и на колени мне упала ягода. Горькая, красная, настоящая.
Я взяла телефон и заказала томик стихов. В бумаге. Хоть и привыкла читать с телефона.
И написала ему:
"Купила Есенина. Начинаю читать. Если захочешь — можно вместе."
Не было ни надежды, ни ожидания. Ответ пришёл утром:
"Я помню. Спасибо. Давай."
Вечером он стоял на платформе с термосом и чуть неловкой улыбкой:
— Я подумал, что горячий чай - лучшее для примирения. С собой. И с тобой. И для разговора. Если ты не против.
— Не против, — сказала я. — Знаешь, теперь я рябину умею есть по одной ягодке.
Он улыбнулся. Мы шли рядом — не прячась в молчании, а позволяя словам приходить. Мы оба знали: можно говорить, не разрушая.
***
Иногда осень — это не про утрату. Это про зрелость. Про то, как принимать горькое и не становиться горькой самой. Про то, как прощать себя — за веру, за надежду, за слова, за молчание. И про то, как можно снова быть рядом.