— Молчи, писец окаянный! — внезапно привёл себя в чувство Иван Грозный, увидев в Распутине что-то родное, почвенное, тёмное. — Мужик-то, я гляжу, духом крепок! Не то что эти иноземные умники! Говори, братец, как ты с бесами борешься?
Распутин, которого только что вытащили из заснеженного сугроба где-то под Тобольском, отряхнувшись, выпрямился во весь свой немалый рост. Его глаза обвели зал, остановившись на Тоте с Аменхотепом.Переведя взгляд на их безупречные, ниспадающие одеяния, он фыркнул. —А вы кто такие будете? Жрецы кумирские? Идолам медным молитесь? Я, Григорий, духом святым ведомый, ваши капища в порошок сотру! Потом он увидел Кулибина с его машиной.— О! Механизм! От антихриста! Надо его... освятить! — И, перекрестившись на скорую руку, он с силой плюнул на хитроумный механизм, который зашипел и на мгновение заглох.
— Эй! — возмутился Кулибин. — Да я год над этой передачей трудился!
Распутин повернулся к Кулибину: —А ты, мастеровитый, небось думаешь, шестерёнкой спасёшь? Ан нет! Душу человеческую не починишь тисками да машинным маслом. Её молитвой да смирением лечить надо. Как жену свою, Марфу, от беснования исцелил. Иной раз и палкой, для острастки. — Он вдруг пронзительно взглянул на Тота. — А ты, птица божья, всё мудростью своей клюёшь? А сердце-то у тебя не каменное ли? Не заржавело ли от древности?
Тот был настолько ошарашен такой мужицкой наглостью, что даже не нашёлся с ответом.
— Молчи, служитель мамоны! — наехал на него Распутин и вдруг обратился к Сент-Экзюпери, который в растерянности теребил в руках свой хрупкий цветок. — А ты, мальчик, с чего это с цветиком своим носишься? Дурь из тебя вышибает, вижу я! Надо тебя отпоить... — Он полез за пазуху, откуда достал запотевшую стеклянную банку с мутной жидкостью.— Вот, из самого Царева Колодца... ...водочкой святой, настоенной на мощах и полыньке! От всех болезней, душевных и телесных!
Сент-Экзюпери вежливо, но твёрдо отклонил предложение.«Благодарю вас, месье, — сказал он, инстинктивно прикрывая рукой свой рисунок. — Но мой Маленький принц питается лишь росой и тишиной».
Тот, наконец, пришёл в себя от изумления. —Стоп! — проскрипел он. — Прекрати немедленно это... это безобразие! Ты обвиняешься в... — он взглянул в свиток, — ...в колдовстве, шарлатанстве, разврате, политическом влиянии и порче машинного масла! Что ты можешь сказать в своё оправдание?
Распутин хитро прищурился. —Оправдание? Я, батюшка, не оправдываюсь. Я — спасаю. Вот вы все тут умничаете: машины, символы, порядки... А душа где? А дух? Всё это прах и тлен! Вот оно — спасение! — Он ткнул грязным пальцем себе в грудь. — Вера простая, сердечная! Не в книгах она, не в железяках, а тут! — Он стукнул себя кулаком по груди. — Чуешь?
Он шагнул вперёд, и его фигура, освещённая призрачным светом зала, вдруг показалась огромной.
Он обвёл всех своим гипнотическим взглядом. —А ну-ка, признавайтесь, кто из вас по-настоящему верил? Не в богов, не в идеи, а вот так, по-детски, в чудо? Кто молился, чтобы не заблудиться в тёмном лесу? Кто просил у звёзд помощи? Вот то-то и оно. А без этой веры все вы — просто шестерёнки в той самой машине, которую ты, голубчик, пытаешься собрать.
Воцарилась оглушительная тишина. Распутин, этот полубезумный мужик, своим грубым, иррациональным напором смял все построения философов, изобретателей и царей. Он говорил на языке первобытного инстинкта и мистического чувства, против которого не было логических аргументов.
Тот первым опомнился. —Сила... несомненна, — с трудом выговорил он. — Но метод... —О методе! — Распутин снова захохотал. — Богу твоему метод не нужен! Ему сердце надобно! Всё остальное — отсебятина!
— Но ты же сам занимался магией! — не сдавался Тот. — Гадания, целительство...
— Это не магия! — возвёл глаза к небу Распутин. — Это благодать! Сила даётся простому мужику за смирение да за веру крепкую! А вы, учёные жрецы, вы свою силу зазубрили, как попугаи. У вас в головах — знания, а в сердце — пустота. Я же чувствую! Я зрю душу насквозь! Вот ты, — он вдруг указал на Аменхотепа, — ты хоть и важный, а спина болит по ночам от старой обиды! Когда тебя фараон при всём дворе посохом по спине отхватил за неверный прогноз разлива Нила! А у тебя, — палец переметнулся на Тота, — в тайной комнате под лестницей стоит кувшин с вином, который ты у фараона пятой династии стырил, и ты до сих пор боишься, что раскроют!
Тот и Аменхотеп переглянулись с крайним изумлением. Нахт подавился собственным языком. Это было... чистая правда.
— Видишь? — торжествующе произнёс Распутин. — Вам ли меня судить? Вы протоколы составляете, а я — души врачую! Пусть грешен, да ведь кто без греха? Зато в вере крепок! И царскую династию от тлена уберегал, пока меня не... ну, это неважно.
И вот тут Распутин решил доказать свою силу ещё двумя «чудами».
Чудо первое, наглядное.В зале повисло напряжённое ожидание. Все замерли в предвкушении очередного скандала.
Распутин зорко обвёл тяжёлым, мистическим взглядом зал, ища подходящий объект и упал на самоналивающий аппарат Кулибина, который как раз подносил рюмку Высоцкому.Высоцкий мрачно смотрел на подносимый ему стакан, будто ожидая, что и из него сейчас полезут бесы. Старец ткнул в механизм толстым, чуть грязноватым пальцем. —Машинка... хитрая... — проворчал он. — А душу она имеет? Нет. А благодать божью через неё почуять можно? Тоже нет. — Он повернулся к Кулибину. — Умник ты, мастер, да не тем богам молишься. Не от железа спасение придёт, а от смирения да молитвы сердечной! От того, чтобы Бога в себе услышать!
— Но я же не против Бога! — всплеснул руками изобретатель. — Я использую данные Им законы природы! —Законы-то Его, да душа-то твоя где? — не отступал Распутин. — В этих колёсиках? Вот возьму я твой агрегат... — Он накрыл аппарат ладонью, закрыл глаза и что-то забормотал невнятное, похожее то ли на молитву, то ли на заговор.
И случилось необъяснимое. Механизм вдруг дёрнулся, зашипел и... вместо самогона начал наливать в рюмку Высоцкого кристально чистую, ключевую воду, которая заструилась из ниоткуда, нарушая все законы физики и логики.
Высоцкий осторожно пригубил, глаза его расширились. —Чёрт побери... аж зубы сводит от чистоты. Родниковая... Прямо как в детстве из колодца.
Распутин открыл глаза и ухмыльнулся. —Видишь? Можно силой ума и веры. Без чертежей. Это и есть настоящая механика — механика души! В зале ....
Настал пизнес. Аменхотеп и Тот смотрели то на ошарашенного Кулибина, то на самодовольного Распутина. Даже Угх хмыкнул с одобрением — этот странный человек говорил на понятном ему языке силы и прямого воздействия на мир.
— Колдовство! — возмутился Тот. — Неупорядоченная магия! Нарушение космической гармонии! —Вера! — поправил его Распутин. — Сила, которую ваши папирусы не вместят. Царство Божие внутрь вас есть. Вот где все машины да все солнца!
Иван Грозный, наблюдавший за этим, мрачно проникся. В глазах его читалось смешение ужаса и восхищения перед этой тёмной, неконтролируемой силой. Он видел в ней то, чего ему всегда не хватало: дикую, неподкупную волю, не скованную никакими канонами.
— Слушай, царь! — вдруг прикрикнул на него Распутин, и Грозный, к собственному изумлению, послушно поник. — Не о плотском речь, а о духе! Ваш Кулибин хочет мир шестерёнками скрепить. Ан нет! Мир скрепляется верой! Любовью! А ещё — хлебом да солью! Эх, кабы мне да ваши власти да мою силу да народную веру — мы бы всю вселенную на новый лад перестроили! Без машин, а силой духа!
Тот, Аменхотеп и Нахт призадумались. Этот персонаж не вписывался ни в одну из их категорий. Он был воплощением хаоса, иррациональности и той самой «народной правды», которую не измерить весами Маат и не описать в философских трактатах.
Суд зашёл в тупик. Столкнулись два непримиримых начала: светлый разум изобретателя и тёмная, иррациональная мистика пророка. Оба предлагали спасение, но пути были диаметрально противоположны.
Тот и Аменхотеп переглянулись. Это был худший кошмар любого египетского администратора: полный крах системы, протокола и самой Маат — богини порядка. Это была стихия чистейшей, неструктурированной харизмы и мистического произвола.
— Это... это же апофеоз Исфета! — прошептал Тот, имея в виду древнеегипетскую концепцию хаоса. — Он несёт с собой чистый, неразбавленный хаос под маской божьей воли!
— Похлеще моего дона Хуана, — задумчиво пробормотал где-то сбоку призрак Кастанеды.
Распутин тем временем уже успел «исцелить» Нахта от мнимой боли в спине, похлопав его по плечу так, что тот чуть не врезался в стену, и теперь бедный писец тер спокойное место, недоумевая, куда делся прострел,и теперь пытался заглянуть в глаза Аменхотепу. —У тебя, барин, печёнки ноют от гнева да от неправедных решений. Давай, я тебе пошепчу, всё как рукой снимет. Бесы выйдут.
Аменхотеп в ужасе отпрянул. Его административная душа содрогнулась. Он мысленно уже видел, как священные папирусы в его архивах сворачиваются в трубочку, а сфинксы отворачиваются в смущении. Казалось, ещё немного, и вся стройная система Дуата рухнет, превратившись в сюрреалистический шабаш, где вершат суд не законы, а «озарения» сивого мужика из Тобольска.
Чудо второе, концептуальное. Увидев, что Тот всё ещё сомневается, Распутин вдруг смолк, его взгляд стал отрешённым. Он повернулся к стене зала, на которой рельефы изображали солнечную ладью Ра, плывущую через подземный мир. —Ты, птицеголовый, всё про порядок да про письмена. А скажи-ка мне, что будет, если ладья твоего Ра на пол-ладонни в сторону отклонится? К хаосу, говоришь? К тьме?
— Равновесие мироздания будет нарушено! — автоматически ответил Тот. — Восторжествует Исфет!
— Врёшь! — гаркнул Распутин. — Ничего не будет! Потому что Бог везде! И в порядке, и в хаосе! Он и есть этот самый хаос, что тебя так пугает! Смотри! — Он дунул в сторону стены.
И рельефы на каменной стене ожили. Ладья Ра действительно дёрнулась и свернула с пути, врезавшись в изображение змея Апопа. Но вместо катастрофы произошло нечто иное. Из хаотичного клубка тел ладьи и змея вдруг возник новый, сияющий узор — диковинный цветок, символ чего-то третьего, невозможного и прекрасного. Хаос не уничтожил порядок, а породил новую, более сложную гармонию.
— Вот видишь? — спросил Распутин, и в его голосе вдруг не было хриплой грубости, а лишь бездонная, пугающая глубина. — Ты боишься того, что является частью Божьего замысла. Ты судишь, а надо — принимать. Всё. И свет, и тьму. И порядок, и мою святую русскую разруху. Ибо такова воля Его, неисповедимая и дивная!
Настал полный, абсолютный крах логики. Аменхотеп и Тот смотрели то на ошарашенного Кулибина, то на самодовольного Распутина, то на изменившуюся стену. Даже Угх хмыкнул с одобрением — этот странный человек говорил на понятном ему языке силы и прямого воздействия на мир.
— Колдовство! — беспомощно проскрипел Тот. — Неупорядоченная магия! Нарушение космической гармонии! —Вера! — поправил его Распутин. — Сила, которую ваши папирусы не вместят. Царство Божие внутрь вас есть. Вот где все машины да все солнца!
И в этот момент, когда казалось, что хаос окончательно восторжествует, воздух в зале снова задрожал. Но на этот раз не от мощи или жара, а странно, волнообразно, будто его пронзили тысячи невидимых игл. Пахнуло пылью древних библиотек, озоном после грозы и сладковатым, дурманящим дымком, в котором угадывались десятки неизвестных трав.Зазвучала приглушённая, психоделическая музыка, которой не было источника. Где-то с кафедры раздался возмущенный крик Тота: «Опять?! Кто там без пропуска? Протокол! Нарушен протокол!» Из этого мерцающего марева, поправляя очки и неся в руках увесистый фолиант, вышел долговязый человек с умными, уставшими и невероятно добрыми глазами.Он огляделся с видом учёного, внезапно попавшего на самый интересный в мире семинар. Он выглядел так, будто только что вернулся из невероятно долгого и увлекательного путешествия.
— Вау, — тихо произнёс он, окидывая взглядом собрание. — Просто вау. Архаическое возрождение в реальном времени. Целостный шаманический комплекс, проявленный в голографическом пространстве посмертного опыта. Это же... это же невероятно!
Все застыли, не понимая, что происходит. Даже Распутин на мгновение смолк, почуяв не силу, а какое-то иное, глубокое понимание.
На вид — учёный. Очки, умные, но горящие нездоровым энтузиазмом глаза, рубашка в рубчик. Но от него веяло не кабинетной пылью, а дикими тропиками и бездной экспериментального бесстрашия. Это был Теренс Маккена.
Он оглядел зал с видом любознательного этноботаника, наткнувшегося на новейший, неописанный вид грибов. —Вау, — произнёл он с искренним восхищением. — Архитектура неоготического мистицизма, наложенная на додинастический анимизм с сильными примесями барокко... И всё в состоянии устойчивого, самоподдерживающегося транса. Потрясающе.
— И... кто вы такой? — устало спросил Тот, уже предчувствуя неладное.
— Теренс Маккена. Исследователь. Специализация — границы восприятия и природа реальности, — представился он, поправляя очки.
Новый прибывший улыбнулся во всю ширину своего лица и представился, обращаясь не к судьям, а скорее ко всей вселенной сразу: —Теренс Маккена. Очень рад быть здесь. Я, кажется, начинаю понимать структуру этого... э-э-э... метаисторического конференц-зала. И знаете, что я вам скажу? Этот феноменальный синергетический резонанс... Этот человек, — он указал на Распутина, — он не колдун и не святой. Он — живое доказательство моей теории о «архаическом возрождении». Он — спонтанный прорыв до-культурного, до-религиозного шаманического сознания в самое сердце цивилизации! Его «чудеса» — это не нарушение законов, а использование законов более высокого порядка, тех, что управляют самим восприятием! Он не воду из машины вызывает, он меняет ваше коллективное соглашение о реальности! Это же грандиозно!
«Ты, дружище, — обратился он к Распутину, — ты какими субстанциями пользуешься? Грибки? Кактусы? Или это чистая, ничем не опосредованная работа с энтеогенным ландшафтом сознания? Нужно записать!»
Распутин нахмурился, чувствуя, что его пытаются разобрать на части , его гипнотизирующая уверенность на мгновение дрогнула, уступив место животной подозрительности. Он чувствовал в этом человеке родственную душу мага, но говорил тот на непонятном, лишённом почвы языке. —Ты что за гад учёный? — хрипло спросил Григорий, пока Маккена что-то бормотал и записывал в блокнот. — Какими субстанциями пользуешься? Дух-то святой в тебе есть или только книжная плесень?
Но Маккена был неудержим. Он достал из кармана потрёпанный блокнот и начал что-то быстро в него записывать, бормоча себе под нос: «...субъект демонстрирует признаки не-локального воздействия на консенсусную реальность через призму до-рационального...»
— Вы спорите: машина или молитва? Порядок или хаос? Но это ложная дихотомия! Всё это — продукты человеческого сознания, которое, я уверен, является своеобразным «воплощённым органо-галлюциногеном» для контакта с другими измерениями! Этот ваш спор — он и есть тот самый «трансцендентальный объект в конце времени», который я предсказывал! Мы должны не судить, а исследовать! Записывать! Потреблять соответствующие этноботанические препараты для лучшего понимания!
С этими словами он сунул руку в другой карман и с совершенно невинным видом достал оттуда небольшой мешочек с подозрительно знакомым Кастанеде содержимым.
Зал погрузился в очередное, ещё более глубокое ошеломление. Безумие Распутина было стихийным и почвенным. Безумие Маккены было научным, систематизированным и не менее потрясающим основы мироздания. Казалось, сам Дуат закачался на волнах этого нового, психоделического откровения.
☀️☀️☀️
#Распутин #Кулибин #МагияНаука #Философия #СпорВеков
#Абсурд#Юмор #Литература #История #Россия
#ЗавершениеИстории#Кульминац
ия