Продолжение :Зал замер. Высоцкий хрипло выдохнул: «Вот это… да это же настоящая, к мамонтовой матери, правда. Без дураков». Фрейд нервно поправил очки, пытаясь найти в этом описании Эдипов комплекс, но находил лишь здоровый, животный ужас перед природой, перед которым его венские неврозы казались жалкой блажью. Аристотель смотрел на наскальный рисунок, где палка-копьемет увеличивала силу руки человека втрое, и впервые думал не о категориях, а о том, какую гениальную, спасительную мысль воплотил этот первый инженер.
Иван Грозный молчал. Вся его система «казнить-миловать-в-казну» трещала по швам перед лицом этой простой и чудовищной в своей эффективности философии выживания. Его опричники были жалкой пародией на сплоченность племени перед лицом саблезубого тигра.
🌞
Зал слушал, затаив дыхание. Грозный понимал больше, чем хотел бы. Перед ними была не философия мысли, а философия плоти и духа, выкованная в ледниках. Внешняя простота — холод, голод, зверь — была обманчива. За ней проступала бездонная глубина: абсолютное доверие, жертвенность и интуитивное понимание, что «я» существует только внутри «мы». Их боги были не абстракциями, а именами тех самых Снежных Шагунов и Небесных Ревунов. Их метафизика была метафизикой выживания, где сила племени измерялась не числом воинов, а силой связей между ними. Кто не понимал языка взгляда, жеста, общего ритма дыхания у костра — тот был мертв. И это был самый честный и беспощадный из всех возможных приговоров.
Иван Грозный смотрел на Угха, на его сплоченное, невидимое племя, и впервые за всю вечность его охватила не злоба, а жгучее чувство, которое он когда-то, в детстве испытывал, глядя на играющих вместе мальчишек, от которых он был отделен стенами и страхом. Он правил миллионами, но у него никогда не было племени.
🌞
И в этот момент, когда казалось, что первобытная мощь и простота затмят всю мировую философию, из-за спины мамонта раздался весёлый, бодрый голос.
— Так-с, насчёт мяса и волков — это вы здраво изволили заметить! Совершенно верно! Неупорядоченная сила природы — она и есть главный враг-с!
На свет, отодвигая шерстистую ногу мамонта, появился человек в посконной рубахе, с умными, блестящими глазами и руками, вечно испачканными сажей и маслом. Это был Кулибин.
— Однако, уважаемый Угх, — продолжал он, лавируя между философами, — позвольте с вами не совсем согласиться! Сила племени — это мощно, спору нет. Но сила ума — она ведь тоже коллективная, только в пространстве и времени! Вот смотрите-с.
Он вытащил из-за пазухи какую-то хитрую деревянную вундервафлю с шестерёнками и свечкой.
— Вы объединились, чтобы мамонта завалить. Молодцы! А я вот объединяю… силу огня, силу воды, упругость дерева и твёрдость металла! Вы говорите, мир суров и хочет вас убить. А я говорю: а давайте-ка мы его, этот мир, заставим на нас работать-с!
Кулибин лихо дёрнул за верёвочку, и его конструкция затрещала, зашипела и… чиркнув искрой, зажгла фитиль.
— Видите? Я не добывал огонь трением, как вы. Я его сберег в прошлый раз и скомбинировал с кусочком кремния! И он у меня всегда в кармане! Ваш соплеменник стоит на страже ночью. А я могу поставить вот такой фонарь, который будет светить за него! И он выспится, и зверь не подойдёт! Изобретательство — это ведь не про хитрые безделушки. Это и есть та самая философия выживания, только продвинутая! Это способ диалога со вселенной! Не просто бояться её грозной силы, а подслушать её законы и предложить взаимовыгодный обмен: я тебя понимаю, а ты мне помоги!
Он обвёл всех восторженным взглядом. —Человечество спасёт не только мысль о другом, как справедливо заметил месье Экзюпери, но и мысль о новом! О том, как палку превратить в рычаг, а рычаг — в подъёмный кран! Это же интересно, как головоломка! Полезно, как запас мяса на зиму! И духовно-с! Ибо, созидая, человек уподобляется… гм… ну, скажем так, становится соавтором этого самого мироздания! Не бороться с природой, а кооперироваться! Вот цельная философия-с!
Оттирая о засаленный фартук замасленные руки, человек с ясными, горящими любопытством глазами подошёл ещё ближе. И вот вдруг него в руках появилось нечто, собранное из палок, кожаных ремней и осколков хрустального колпака Экзюпери.
— Так-с, господа философы, — бодро сказал он, ставя свою конструкцию на пол. — Высокие материи — это, конечно, святое. Первобытная мощь — дело нужное. Но ежели разобраться... — Он дёрнул за верёвочку, и конструкция ожила, заскрипела и начала сама подливать самогон из кувшина в рюмку Высоцкого. Тот вздрогнул от неожиданности.
— Иван Петрович? — изумился Грозный. — Ты зачем здесь? Я же велел тебя за твои самоходные сани...
— В острог, ваше величество, в острог, — махнул рукой изобретатель. — Да вот, простите, сбежал по надобности. Потому как пока вы все тут про племена, про сердце и про мамонтов, я тут одну штуковину додумал. И она, я вам доложу, всю вашу философию, с позволения сказать, в один момент решает.
Он с любовью похлопал свою скрипучую машину. —Вот вы, сударь, — кивнул он Угху, — говорите — сила в племени. Истинная правда! Не поспоришь. А я возьму да и придумаю такое, что один человек, с моей машиной, сможет мамонта завалить. Не силой мышц, а силой ума! Вы про холод и голод — горести страшные. А я придумаю машину, которая тепло из земли добывает! Или которая зерно молотит вдесятеро быстрее! Сила племени умножится на десять!
Кулибин повернулся ко всем, и его глаза горели огнём познания. —Вы про общение говорите — сила. А я вам телеграф придумаю! Чтобы племя могло разойтись на сто вёрст, а говорить, как будто рядом стоят! Не наскальными рисунками, а по проводам!
Комбинирование сил природы — это же величайшая загадка и величайшее удовольствие! Это и есть спасение человечества: не просто быть единым племенем против мира, а стать племенем, которое мир понимает, а поняв — улучшает! Комбинирование сил природы, вот что человечество спасёт! Это и интересно умственно, и дух возвышает, когда ты не раб у стихии, а хитрец, который у природы её же секреты выведывает да на пользу обращает! Не выживать, а творить! Вот она, цельная философия! Изобретательство!
Угх смотрел на хитроумную машину, наливающую самогон, и в его глазах первобытного мудреца мелькнуло сначала непонимание, затем изумление, а потом — безмерное восхищение. Он медленно поднял свой каменный топор и протянул его рукояткой вперёд Кулибину.
— УГХ... — произнёс он УВАЖУХА. — БРАТ. ТЫ... НЕ ПРОСТО МЫСЛИШЬ. ТЫ... ДЕЛАЕШЬ МЫСЛЬ КАМНЕМ. ТВОЁ ПЛЕМЯ... БУДЕТ СИЛЬНЫМ.
Аристотель, Высоцкий и все остальные смотрели то на каменный топор, то на самоналивающий аппарат, то на хрустальный колпак с Розой, пытаясь понять, какая же из этих философий главная. И понимали, что, возможно, все они — просто разные грани одного огромного, непостижимого целого.
А Иван Грозный, откинувшись на спинку трона, размышлял. Он всю жизнь комбинировал только страх и власть. А этот чумазый мужик предлагал комбинировать саму природу. И впервые за долгие века Иван Васильевич подумал, что это куда как интереснее, чем просто всех казнить.
— Батюшки! Мамонт! — воскликнул Кулибин, нимало не смутившись. — Сила-то какая! Эх, кабы да эту мощь на подъём воды для фонтанов, или на вращение жерновов... Да вы только вдумайтесь!
Он вскочил, не обращая внимания на ошеломлённого Угха, и засеменил вокруг мамонта, размахивая руками.
— Уважаемый пещерный человек! Сила вашего племени — это дивно, спору нет! Выжить, выстоять, быть как один! Основа основ! Но позвольте! А если не только силой мышц и духа единых, но и силой ума?
Он вытащил из-за пазухи кривовато вырезанную деревянную шестерёнку и поднял её, словно священную реликвию.
— Вот видите сию штуковину? Сама по себе — безделица. А вот если их несколько, да с зубцами... она силу умножает! Преобразует! Речную струю можно заставить молотом бить, светить ночью, словно тысяча свечей, или... — он бросил почтительный взгляд на мамонта, — ...помочь нашим братьям меньшим нести бремя тяжкое!
Лицо Кулибина светилось восторгом первооткрывателя. —Философия выживания — это важно, спору нет. Но философия изобретательства — она же следующая ступень! Это когда человек не просто борется с природой, а вступает с ней в альянс! Ум свой на то тратит, чтобы силы природы друг друга усиливали! Это ж какая красота в гармонии механизма! Это ж какая духовность — видеть в падающей воде не угрозу потопа, а будущий двигатель! Это и есть спасение человечества: не силой единоличного порядка, — он робко покосился на Грозного, — не силой одного лишь сердца, — кивок в сторону Экзюпери, — и не силой одного лишь племени, — взгляд на Угха. А силой союза! Союза ума, сердца, воли и законов природы!
Кулибин повернулся ко всем собравшимся, и его глаза горели огнём, который был куда сложнее простого огня костра.
— Изобретательство — вот цельная философия! Это не отрицание вашей отваги, о нет! Это её продолжение! Ум — это то же копьё, только направленное не на зубра, а на саму природу её загадок! Это интересно умственно — ибо требует расчёта! Это полезно духовно — ибо творение, а не разрушение, есть акт, богу угодный! Человечество спасёт не только единение племени, но и вечный двигатель... который, я уж как-нибудь, да изобрету!
— Изобретательство — вот она, цельная философия! — провозгласил он повторно, и в его голосе звучала непоколебимая уверенность деревенского гения. — Оно и полезно, и для ума пища, и для духа отрада! Ибо творишь! Не разрушаешь, а творишь! Соединяешь разрозненные части мира в новую суть! Это ли не спасение человечества? От голода, от холода, от страха? Это ли не высшая форма дружбы с мирозданием? Не покорение, а сотрудничество!
— Человечество спасет не единый порыв страха перед природой, а жгучее любопытство к ней! Сообразительность! Умение взять одну силу природы, приставить к ней другую и получить третью, которая будет работать на тебя! Это же и есть величайшая духовная практика! Познавая мир, ты познаешь замысел Творца! А изобретая – становишься его соавтором! Не бойся грома – поймай его в бутылку! Не мерзни зимой – скомбинируй трубу и печку так, чтоб тепло шло по всему жилищу! Это и есть та самая «зоркость сердца», о которой летчик говорил – только направленная не только вовнутрь, но и вовне! Видеть суть вещей и комбинировать их на радость и пользу человеку!
Угх смотрел на шестерёнку, потом на горящие глаза Кулибина, потом на своего мамонта. На его лице медленно, как ледник, сползала тень непонимания, а затем проступала новая, незнакомая гримаса — интерес.
— УМ... КАК КОПЬЁ? — переспросил он, впервые за весь вечер понизив голос до вопросительного тона.
— Именно! — взвизгнул от восторга Кулибин. — Ум — это копьё, которое никогда не тупится! Им можно делиться, и оно от этого только острее становится!
Воцарилась пауза. Две великие философии — выживания и прогресса — впервые в истории смотрели друг на друга не как на враги, а как на странных, но потенциальных союзников. Иван Грозный молча чесал за ухом. Казалось, этот вечер преподнёс ему больше, чем все годы его царствования.
После того как Угх протянул свой каменный топор Кулибину в знак высшего уважения, воцарилась пауза. Даже Иван Грозный, всё ещё перемалывавший в голове слова Сент-Экзюпери об ответственности, смотрел на самоналивающий аппарат с немым вопросом.
Кулибин, польщённый, но не теряющий практической хватки, бережно принял дар первобытного философа, повертел его в руках и вдруг оживился. —А ведь кремень! И рукоять из крепчайшего дерева! — воскликнул он. — Ваше величество, — обернулся он к Грозному, — я, кажись, понял! Сила — не в том, чтобы дробить этим черепа, а в том, чтобы высечь искру! Искру мысли!
Он с азартом схватил свой «самовар-самоналивайку» и принялся прилаживать к нему каменный топор в качестве ударного механизма. Скрип, лязг, несколько искр брызнуло в сторону Тота, который неодобрительно захлопал крыльями.
— Минуточку! — возмутился бог мудрости. — Это что за варварство? Вы в зале Верховного Суда Дуата устраиваете… мастерскую? Я требую соблюдения протокола!
— Протокол? — переспросил Кулибин, не отрываясь от работы. — А вот я сейчас протокол автоматизирую! Ваш писец, — он кивнул на Нахта, — всё записывает вручную? Ужасная расточительность времени и сил! Я вам за вечер смастерю само-протоколирующее перо на пружинках! Будет само выводить иероглифы, да ещё и в двух экземплярах!
Нахт посмотрел на свои вечные чернила и горы папируса с немой надеждой.
— Иван Петрович, — голос Аменхотепа прозвучал устало, но с проблеском интереса. — Твоя идея о комбинировании сил природы... она, конечно, обольстительна. Но мы здесь вершим суд над душами, а не устраиваем выставку достижений народного хозяйства. Наш мир держится на Маат — на порядке, истине и равновесии. Не на шестерёнках.
— Шестерёнки и есть равновесие, ваше сиятельство! — оживился Кулибин. — Вот смотрите: зубчик к зубчику, всё чётко, всё по правде, без обмана. Как в ваших весах для сердца! Несоврёт, не перекосит. Механика — она и есть воплощённая правда! А что до суда... — изобретатель понизил голос, сделав многозначительное лицо, — я и для этого кое-что припас.
Он порылся в своем бесконечном фартуке и извлёк странный прибор, похожий на два медных таза с воткнутыми в них стрелками и проводами.
— Это, — торжественно провозгласил он, — самозаряжающийся детектор искренности! Основан на принципах гальванизации и моих личных наблюдений. Если душа врёт, стрелка дёргается в сторону «тьмы». Если говорит правду — к «свету»! Объективнее некуда! Даже самый изощрённый хитрец не обманет механику!
Тот, Аменхотеп и Нахт с интересом уставились на аппарат. Даже мамонт Угха любопытно хоботом понюхал медные тазы.
— И... это работает? — скептически спросил Тот. —В девяносто семи случаях из ста! — уверенно заявил Кулибин. — Остальные три — погрешность производства и возможная одержимость бесами, но для последнего у меня есть отдельный, вихревой вентилятор для изгнания нечистой силы, сейчас продемонстрирую...
— НЕТ! — хором закричали все обитатели зала, включая Грозного и Высоцкого, который инстинктивно прикрыл свой стакан.
Аменхотеп, верховный жрец, смотрел на изобретателя с нескрываемым любопытством, как на диковинную птицу. —Ты говоришь о том, чтобы укротить саму природу, сделать её предсказуемой? Но тогда исчезнет тайна. Исчезнет благоговение. Твои машины сведут мироздание к шестерёнкам и рычагам. Где же место для чуда?
— Чудо, ваше сиятельство, — с жаром возразил Кулибин, — не в незнании, а в познании! Разве не чудо — добыть огонь трением, а не ждать удара молнии? Разве не чудо — построить плотину и напоить поля, а не молиться о разливе Нила? Я не отменяю ваших богов! Я даю в руки человеку инструменты, чтобы он стал их достойным партнёром, а не вечным просителем!
В этот момент воздух снова задрожал. Но на этот раз не от тяжёлой поступи или бархатного света. Он затрепетал, словно от сильного жара. Пахнуло озоном, раскалённым металлом и... чем-то невыразимо новым. В центре зала, разрезая самую ткань реальности, возник сияющий портал, из которого повалил густой, удушливый дым. И из этого дыма, кашляя и отплёвываясь, вывалилась грузная, бородатая фигура в засаленной крестьянской рубахе и с безумным, горящим фанатичным огнём взглядом.
— Где сей? Где оный хоругвь диавольская, кою надлежит сокрушити? — прохрипел он, озираясь диким взором. Взгляд его упал на хрустальный колпак Экзюпери с Розой. — Ага! Нечисть! Стеклянный пузырь на хвосте сатаны!
Он сделал движение, будто хотел плюнуть на цветок, но споткнулся о собственные сапоги. Это был Григорий Распутин.
Все замерли в очередном ступоре. Даже мамонт Угха нервно хоботом повёл.
— Кто сей муж? — с неподдельным интересом спросил Аменхотеп, впервые видя что-то настолько... анти-египетское.
— Это... это же Распутин, ваше сиятельство, — прошептал Нахт, лихорадочно листая свой бесконечный свиток. — Сибирский странник, целитель, мистик... Фаворит при дворе русского царя. Обвиняется в... во многом. В основном в том, что он это самое... ну, вообще.....
🌿🌿🌿
#Кулибин #Изобретатель #Техника #Прогресс #Философия
#Угх#Племя #Абсурд #Юмор #Литература
#История#Наука