Режиссёр Борис Юхананов считает, что эпоха героев прошла, а родившиеся в 90-е, хоть и мечтают о красивой жизни, чисты душою
Снова тут наткнулась случайно на свое старое интервью. Это разговор с чудесным Борисом Юханановым, который ушел от нас недавно. Текст опубликован в незабвенной газете «Гудок» (выпуск № 211 23.11.2015), где выходили мои лучшие интервью. Для Дзена я чуть-чуть видоизменила интервью.
Приятного чтения!
Борис Юхананов – один из самых авангардных российских режиссёров. Ученик Анатолия Эфроса и Анатолия Васильева, он идёт не только в ногу со временем, но и зачастую опережая его. Год назад стал худруком электротеатра «Станиславский», который открылся после реконструкции и тут же превратился в одно из самых модных мест Москвы.
«Вы у него уже 120-й корреспондент за последние три месяца», — предупреждают меня помощники режиссёра. «Зато оригинальный», — думаю я, так как уверена, что никто до сих пор не разговаривал с Борисом Юханановым о России в XXI веке. Меня отводят в кабинет к режиссёру. Он сам как произведение искусства — красивый, стильный, с завораживающим голосом. Разговаривая, чувствуешь себя одновременно студенткой и соучастником спектакля, главный герой которого приоткрывает тебе свою Вселенную.
— В основу вашего премьерного в этом сезоне спектакля «Стойкий принцип», который идёт в общей сложности больше 8 часов, положена драматическая пьеса Кальдерона «Стойкий принц». Чем она вас привлекла?
— Это мой большой и давний проект. Он связан с трагическим переживанием времени, которое я слышу как особого рода сопряжение двух мощных стилей — барокко и сюрреализма. И в этом спектакле открывается возможность для театрального разговора о современности, связанной с войной, происходящей не только между людьми, но и внутри человека.
Практически ежедневно мы оказываемся вовлечёнными в клубок тяжких испытаний, выпавших, на мой взгляд, на весь мир. И душе приходится обороняться от реальности, когда нужно участвовать в столкновении, когда под сомнение ставятся координаты жизни — константы творца, милосердия, отзывчивости. Время наполняется предчувствием апокалипсиса. Оно выражается в катастрофах, в подступающей в горлу человечества войне как таковой.
И пьеса, написанная гениальным испанским драматургом и священником Кальдероном, бесспорно, державный барочный текст о подвиге католического принца, магистра священного ордена Фернандо Португальского, который принёс себя в жертву во имя города Сеуты. В переводе с еврейского «сеута» — это переделка слова «сейду» — «красота». Кстати, первый перевод пьесы на русский язык, до Пастернака, сделала Екатерина II. Фернандо жертвует своей жизнью во имя красоты.
Ещё один план — разговор о самом театре, который возвысился до поэтического театра, театра текста, с его языком, тематическими приметами высокого стиля. И тут появляется возможность реализовать не столько характеры персонажей, сколько поставить на сцене текст.
— У Кальдерона Фернандо — герой. Он совершает подвиг. Однако подмечено, что в нашем мире ни в одной сфере деятельности нет героев. И распространено мнение о том, что они не нужны. Вы тоже так думаете?
— Изменилась оптика. Мы иначе видим и слышим мир. Человечество, освобождаясь от идеалов и иллюзий, свойственных предыдущему восприятию мира, пережило немало разочарований.
То, о чём вы спрашиваете, принадлежит, скорее, концу XIX — первой половине XX века. Тогда войны и общественные формации требовали именно такого восприятия культуры — через персонажей, героев, через особого рода очарование героическим началом. Всё это не было свойственно, скажем, жителю Средневековья, который ставил во главу угла Бога и представления, которые подпитывались священными книгами и формировали идеал человека. Идеал не мог быть достижим, но люди стремились ему соответствовать. Уже потом, в эпоху Просвещения, когда человек освободился от влияния высших сил, возникла необходимость в герое. Героическим часто манипулировали, преследуя различного рода интересы: идеологические, политические, исторические. И искусство, которое оказывалось у них на службе, создавало героев. Так происходило в эпоху соцреализма, в советские годы.
А дальше начались процессы непростые, противоречивые. Искусство стало освобождаться от великодержавного заказа, и герой изменился. Доминировать начали, например, голливудские фильмы, которые предлагают нам героя-авантюриста или фантастического — во всей красе его боевых качеств. Такой герой оказался необходим многим, особенно детям, потому что прекрасное способно отвлечь нас от реальности, подарить радость участия в сказочном мире, полном фантастических приключений и трюков. Но когда мы пытаемся осознать эту реальность при помощи искусства, воспеть трудную жизнь, герой вдруг оказывается просто человеком — противоречивым, где-то слабым, где-то чувствительным. Когда нам рассказывают, например, о 28 панфиловцах, а затем мы узнаём о том, что на самом деле все было не совсем так, когда мир советских военных героев и героев труда оказывается совсем не идеальным, наступает дегероизация, и именно тогда вскрывается лукавство героического формата. Скажем, написанный Кальдероном персонаж в реальности был совсем другим. Существует упоминание о его бесконечных просьбах побыстрее обменять его на Сеуту.
Сегодня мир искусства раскололся на два, по сути, несовместимых между собой полюса. С одной стороны — реальность. В ней просто не может быть героя, потому что художники увлечены пристальным изображением действительности. С другой стороны — фантастический мир, переполненный героями, начиная от бесконечных мстителей, персонажей комиксов и заканчивая героями фантастических телесериалов. Поэтому сегодня театральное искусство не стремится к воплощению характеров; скорее театр разговаривает со зрителем при помощи ландшафта художественного действия. И зритель ищет не персонаж, а смысл, который передаётся художественными средствами.
— Тем не менее вольно или невольно и в кино, и в театре появляются новые герои. И они другие. Например, люди с ограниченными возможностями. Скажем, с синдромом дауна. Недавно в Венеции фильм Любови Аркус «Антон тут рядом» получил приз, а вы в 1994 году выпустили спектакль «Дауны комментируют мир».
— Я работал с людьми с даун-синдромом на протяжении почти целого десятилетия. Это была не арт-терапия и не акт милосердия. Меня они поразили своей тайной. Я обнаружил в них что-то инопланетное — столько любви, ласковости, нежности. Я сам захотел стать таким даунёнком и посмотреть на мир их глазами. Не обучать, не изменять их, не относиться к ним как с существам недоразвитым, а, наоборот, выйти с ними на контакт. И они начали участвовать в моих проектах, в частности, в 90-е я снял с ними несколько фильмов.
Понимаете, в мире всё устроено так чудесно, что, когда возникают агрессия, злоба или чёрствость, против этого в душах людей восстают любовь или необходимость милосердия и доброты. Видимо, так устроен замысел развития человечества. Ближние, которые кажутся недотёпами, недоделанными Господом существами, оказываются в чём-то лучше нас. И дают нам возможность узнать самих себя. Именно к этой теме обострилось сегодня внимание в культуре.
— Люди и в России, и в мире стремятся усыновлять таких детей…
— Это серьёзная проблема. И нам есть чему в этом плане поучиться у мира. Я могу рассказать историю не о людях с даун-синдромом. Есть в Канаде такой потрясающий человек, сравнимый с матерью Терезой. Двухметрового роста, по-моему, капитан. Он работал с сумасшедшими и создал, как он их назвал, «ковчеги». Это коммуны, где сумасшедшие живут вместе со здоровыми. Готовят друг другу. Заботятся. В 90-х годах я был в такого рода «ковчеге» и видел, что и те и другие получают любовь, внимание.
Сумасшедшие в этом случае окружены не чёрствыми санитарами и злыми стенами больницы, а включены в жизнь коммуны — «ковчега». А у здоровых появляется изумительно организованный досуг, и они размягчаются. Общение с сумасшедшими, конечно, нагрузка, но какими становятся их глаза! Это сияющие глаза ангелов.
— Не исключено, что побывать в таком «ковчеге» захочет и часть продвинутой творческой молодёжи — зрителей Электротеатра. Общаясь с теми, кто родился в 90-е, обучая их, вы, наверное, успели понять, какие у них ценности?
— Прекрасные. Люди хотят общаться, стремятся изучать мир, технологии, получать углублённое образование. Конечно, они романтически настроены, трепетно относятся к любви и красоте. Хотят получить звонкую красивую жизнь, избавиться от дамоклова меча нищеты и необходимости всё время думать о выживании. У них другие ритмы. Они не отвергают правила, как, например, люди 80-х годов, которым правила настолько надоели, что они протестуют против любых из них. Конечно, они в чём-то более наивны, чем люди, вышедшие из-под советского ига, но главное, что меня в них радует, — они хотят жить без обмана. И ни естественный протест, ни иллюзии, ни очарование не отвлекают их от этого стремления. У них нет второго дна, как у советских людей, которые на кухне говорили одно, а на работе другое.
А поколение 80-х — это поколение бунтарей. Ему было абсолютно нечего терять, и всё, что предстояло, было лучше того, с чем оно расставалось. Недаром сокровенная энергия рок-культуры наполняла то поколение. Оно застряло между двумя апокалипсисами: советского образа жизни и раннего бешеного капитализма, который настал в 90-е, когда всех посетила мечта о быстрых «мерседесах», об анархии вседозволенности. Но их было невозможно ни сломить, ни изменить. Они были твёрдыми и выполняли определённую миссию: метаморфозу освобождения энергии, которая накопилась в нашем Отечестве за 70 с лишним лет. Интересно, что это поколение бунтарей, освободившееся от утопии, и утопии коммунистической в том числе, постепенно каждый своим путём пришло к необходимости возвращения к священному сознанию и почему-то приникло к книгам, как к сосцам мудрости.
— Вы чувствуете экономический кризис?
— Как и все. Во множестве мелких проявлений бытовой и деловой жизни. Есть тревога за завтрашний день. Существует проблема образования. Например, у меня есть Мастерская индивидуальной режиссуры (МИР). Я там преподаю. И для того, чтобы арендовать помещение, приглашать других педагогов, обеспечивать людей необходимыми инструментами, связанными с работой по становлению молодым режиссёром, требуются деньги. И значит, плата за обучение получается довольно высокой. Но если два года назад плата за год была 300 тысяч, то теперь мне пришлось снизить её в два раза, потому что рубль с долларом уже в других отношениях и люди просто не смогут учиться.
— Телевизор смотрите?
— Редко. У меня слишком интенсивная жизнь. Я быстро просматриваю новости в Интернете, и они сотрясают мою душу, поэтому я от них бегу. Что ни новость, то слёзы. У меня в этом смысле незащищённая душа.
— И ощущаете всеобщую напряжённость?
— Ну как её можно не ощущать? Те, кто её не чувствует, счастливые люди. Я бы не стал никого этому учить, но, думаю, важно жить болью своего времени, принимать её, сжав зубы, но откликаться на неё любовью.
