Андрюш, твой поезд ушёл, и очень давно…
Так давно, что уже даже рельсы убрали, а на их месте теперь растёт трава — высокая, колышущаяся на ветру, как память, которую никто не коснулся.
Когда-то я приходила на этот полустанок каждое утро — с термосом в руках, в старом пальто, всё ждала… Думала, может, вдруг опоздал, может, вернёшься. Но поезда больше не ходили. Осталась только тишина — и эхо, похожее на твой смех.
Говорят, всё проходит. Но ведь не всё, Андрюш. Не всё. Вон, дом тот же стоит, только окна запылились. Я по-прежнему подкармливаю рыжего кота, которого ты тогда подобрал. Он старый уже, как и я. Мы вдвоём, понимаешь? Дежурим у забытого пути, где когда-то стоял твой вагон.
Иногда кажется, что если прислушаться — то можно услышать гудок, твои шаги, твой смех… Но это не ты. Это ветер. Ветер, который знает, что рельсы убрали, но память — нет.
Андрюш, твой поезд ушёл, но я всё ещё на перроне. Не потому что жду. Просто потому что… больше некуда идти.
Сегодня я снова пришла туда — к тому месту, где раньше звенели рельсы, где пахло горячим железом и углём. Теперь там растёт сирень. Кто-то посадил — может, дети, может, просто случайные люди. А я стою и думаю: вот оно, новое время, а я всё ещё живу старым.
Ветер треплет полы пальто, и я почти слышу — как тогда, в тот последний вечер, ты сказал:
— Подожди меня немного, я вернусь.
Ты улыбался. Так, будто правда собирался. А потом шагнул в вагон, и двери закрылись. Тогда я не знала, что это был не просто отъезд, а прощание.
Много лет прошло. Я даже научилась не плакать. Научилась жить без ожидания. Но вчера мне приснился сон — я стою на перроне, а поезд снова идёт, медленно, скрипя. И ты выходишь. Не старый, не седой — такой, каким был тогда.
Ты смотришь на меня и говоришь:
— А ты всё здесь, глупышка?
Я проснулась — и сердце защемило. Наверное, это знак, что пора уходить. Пора отпустить и тебя, и этот путь, и свои тени.
Я достала старый чемодан, в котором сохранила наши письма, фотографии, билет — тот самый, твой. Вечером сожгу их. Не из злости — из благодарности.
А завтра…
Завтра я поеду туда, где поезда всё ещё ходят. Может быть, куплю билет — не чтобы ждать кого-то, а просто, чтобы ехать самой.
…Утро было холодным, но светлым. Сквозь тонкие занавески пробивался первый луч солнца, и Светлана (а звали её именно так) поняла — всё, сегодня.
Чемодан стоял у двери. Маленький, потертый, но теперь уже не казался тяжелым. Внутри — только самое нужное: паспорт, немного денег, платье, тетрадь с твоими письмами. Она всё-таки не смогла их сжечь. Слишком много в них было живого — дыхания, любви, запаха тех лет.
На вокзале всё казалось странно знакомым и чужим одновременно. Те же стены, те же скамейки, даже буфет, где когда-то они пили чай из стаканов в подстаканниках. Только теперь вместо гула поездов — музыка из телефона у мальчишки рядом.
Она подошла к кассе.
— До ближайшего города, пожалуйста, — тихо сказала.
— До какого именно? — спросила кассирша.
Светлана улыбнулась.
— Всё равно. Лишь бы ехал.
Через полчаса состав тронулся. Мягко, медленно. В окне мелькали поля, деревни, остановки. Она смотрела на всё это — и вдруг заметила, что впервые за много лет не ждёт. Не ищет твой силуэт на перроне, не ловит звуки шагов. Просто едет.
А когда поезд замедлил ход у небольшой станции, она увидела мальчика — он стоял, махал рукой проходящему поезду и улыбался. И ей показалось, будто он машет именно ей.
Светлана впервые улыбнулась в ответ.
И в тот миг поняла: её поезд всё-таки пришёл. Только не за ним — за ней.
…Город, куда привёз её тот случайный поезд, оказался тихим и солнечным. Никаких небоскрёбов, никаких спешащих людей — только старые липы вдоль улиц и запах свежего хлеба из пекарни на углу.
Светлана сняла комнату у пожилой женщины, хозяйки с добрым лицом и вязаным платком. Та молча поставила на стол чайник и сказала:
— У нас тихо. Если тишину любите — останетесь надолго.
Света кивнула. Она действительно любила тишину. После всех этих лет ожиданий и прощаний, она впервые ощутила, как приятен покой.
Дни шли. Она устроилась работать в библиотеку — в старом здании с высокими окнами и запахом бумаги. Её руки снова нашли смысл: расставлять книги, подшивать каталоги, рекомендовать истории тем, кто искал их так же, как когда-то она искала тебя, Андрюш.
Однажды, разбирая старые книги, она нашла между страницами пожелтевшую фотографию — молодой мужчина с гитарой, стоящий на фоне вокзала. На обороте — надпись:
“Если поезда уходят, значит, впереди ещё дорога.”
Светлана долго смотрела на снимок, а потом — тихо улыбнулась. Это было будто послание от тебя, сквозь годы, сквозь рельсы, которых больше нет.
В тот вечер она не плакала. Наоборот — купила в цветочной лавке сирень и поставила на подоконник.
Пахло весной.
Теперь, когда кто-то спрашивал её:
— А вы чего ищете, Светлана Андреевна?
Она отвечала просто:
— Себя. И, кажется, уже нашла.
…Прошло много лет.
Светлана поседела, но глаза её по-прежнему светились той же мягкой, тёплой грустью.
В один весенний день она всё же решила вернуться — туда, где когда-то осталась её юность, где стояла и ждала Андрюшу, где убрали рельсы.
Станция заросла травой. Вместо платформы — поле сирени, густое и благоухающее. Пахло дождём и землёй. Светлана остановилась, вдохнула этот воздух и закрыла глаза.
— Ну что, Андрюш, — прошептала она. — Я пришла попрощаться.
Она достала из сумки старый билет — тот самый, что хранила всё это время. Ветер вырвал его из её пальцев, подхватил и унёс вдоль бывшей линии пути. Бумажка закружилась в воздухе, будто маленькая душа, нашедшая свободу.
И вдруг, откуда-то издалека, донёсся гудок. Тихий, нереальный — словно эхо прошлого.
Светлана улыбнулась.
— Теперь можно, — сказала она. — Теперь ты можешь ехать.
Она развернулась и пошла прочь от старого перрона, по тропинке, заросшей сиренью.
Солнце уже клонилось к закату, и его лучи ложились ей на лицо — мягко, ласково, как чьи-то добрые руки.
Впереди, за поворотом, виднелась дорога. Настоящая, живая.
И Светлана шагнула на неё — без оглядки, без грусти.
Потому что наконец поняла: её поезд не ушёл. Он просто ждал, пока она будет готова сесть в него сама.