Баба яга

Костёр трещал, отбрасывая дрожащие тени на могучие стволы сосен. Варяг прикрыл лицо плащом, но не от дыма, а от ощущения. Лес здесь не молчал. Он дышал. Ветви шевелились без ветра, а в глубине чащи мелькали тени, слишком быстрые для зверя.

— Не ходил бы ты, боярин, этой тропой, — сиплый голос раздался прямо над ухом.

Варяг вздрогнул и рванулся за мечом. На пне, которого секунду назад не было, сидел старик. Не старый, а древний. Борода из мха, глаза — как два уголька, а кожа — в трещинах, словно кора. Леший.

— Тропа мне одна ведома, — ответил Варяг, стараясь, чтобы голос не дрожал. — К Бабе-Яге. Мне нужен её ответ.

Леший усмехнулся, и звук был похож на скрип старого дуба.

— Ответ она даёт дорогой ценой. Не спроста её зовут Костяной Ногой. Кости чужаков на плетень идут. Лучше вернись.

— Не могу, — стиснул зубы Варяг. — Проклятие на моём роду. Только она знает, как снять.

Леший покачал головой, и с его волос-ветвей посыпалась хвоя.

— Ладно. Раз упрямый, иди. Но слушай лес. Он тебе подскажет, где смерть ступает. И не ешь ничего в её избушке. Запомнил?

Варяг кивнул. Когда он поднял глаза, на пне никого не было. Лишь свежий гриб-боровик красовался на месте, где сидел старик.

Дальше тропа стала извилистой, как змея. Деревья сдвигались, преграждая путь, а потом расступались, открывая неверное направление. Варяг шёл, вспоминая наказы деда: «Слушай, внук, лес. Он вранья не терпит». И он слушал. Сова ухала слева — обходил. Ветер свистел в ветвях справа — шёл на звук. Чуял он и смердящий дух — болото, затянутое ряской, обходил за версту.

Наконец, в кромешной тьме, зажглся огонёк. Не добрый, костровый, а зелёноватый, болотный. Избушка на курьих ножках стояла на поляне, повёрнутая к нему задом. Варяг, как учили, произнёс:

— Избушка, избушка, повернись ко мне передом, к лесу задом!

Избушка скрипнуло, застонало старыми брёвнами и медленно развернулась. Скривившаяся дверь со скрежетом отворилась.

Внутри пахло сушёными травами, землёй и чем-то древним, костяным. За столом, сложенным из человечьих костей, сидела она. Не страшная карга из сказок, а худая, высохшая старуха с глазами, полными бездонной тьмы. Она ковыряла в зубах костяной иглой.

— Чего пришёл, мясо? — проскрипела она.

— Знание ищу, бабушка. О проклятии на роду моём.

— Знание дорогое, — она ухмыльнулась, и Варяг увидел, что зубы у неё железные. — Один вопрос — одна цена. Сперва заплати. Выпей.

Она толкнула к нему деревянную чашу с мутной жидкостью, пахнущей мёдом и гнилью. Варяг вспомнил слова Лешего.

— Не пью я твоего мёда, бабушка. Не голоден.

Глаза Бабы-Яги сверкнули яростью.

— Значит, умный, — прошипела она. — Ладно. За ответом пришёл? Он в тебе самом. Проклятие твоего рода — не порча, а печать. Твой пращор меня, Лешего, да всех духов лесных от огня христианского спасал. Мы ему клятву дали — оберегать род его. А ты, правнук, храм на священной роще поставил. Вот печать и горит на тебе огнём, напоминая о клятвепредков.

Варяг отшатнулся. Дедушка рассказывал историю о предке-язычнике. Но он думал, это сказки.

— Как искупить? — прошептал он.

— Снеси храм, — коротко сказала Яга. — Или умри. Печать сгорит с тобой.

Дверь избушки с грохотом распахнулась. На пороге стоял Леший.

— Хватит, Яга. Напугала пацана. Иди, княжич. И помни: сила предков — не в камнях и стенах. А в крови. В памяти. Живи по совести, уважай лес, и печать утихнет.

Варяг вышел, и дверь захлопнулась за ним с таким грохотом, что с избушки посыпалась пыль. Он шёл обратно по лесу, и тропа сама вела его к опушке. Проклятие не исчезло, но больше не жгло — лишь тихо печалилось в крови.

На краю леса он обернулся. В чаще стоял Леший и махал ему рукой, похожей на сук. А с ветки старого дуба на него смотрели два уголька-глаза и ухмылялся беззубый рот. Варяг поклонился лесу в пояс. Он понял. Не сносить ему храм. Но поставить в роще маленький дубовый крест в память о пращоре — он мог. Чтобы духи помнили. И чтобы он сам не забывал.