В следующем году Калининградская область отметит своё 80-летие. К этому событию «Новый Калининград» запустил рубрику — «Воспоминания первых переселенцев». Это истории тех, кто приехал в завоёванную Красной армией Восточную Пруссию в конце 1940-х годов и стал первыми советскими жителями этой земли. Мы рассказываем, как восстанавливались, переименовывались и заново заселялись разрушенные войной города, каким был быт, как выстраивались отношения с оставшимися в регионе немцами. В феврале мы рассказали о калининградке Вере Алексеевне Обрехт, а в апреле — о Владимире Рувимовиче Загацком, чьё детство прошло на Шпандине. Третья история рубрики — о жительнице Гурьевска Галине Евгеньевне Скопцовой, чья мама приехала в Кёнигсберг вместе с эвакогоспиталем № 1803.
Галина Евгеньевна — дочь санитарки расформированного в 1946 году в Кёнигсберге эвакогоспиталя. Родилась она в 1947 году на улице Докторской (сегодня Молочинского), а детство провела в районе улицы Шатурской. Окончив восьмилетку, девушка устроилась подсобной рабочей на Калининградский коксогазовый завод, в 17 лет вышла замуж, а с 1978 года 20 лет проработала с мужем в селе Салемал Ямало-Ненецкого округа, где также ездила с концертами самодеятельности по рыбацким пескам (местам традиционного промысла коренных народов). Сегодня она живет в Гурьевске и готовится отметить бриллиантовую свадьбу.
— Галина Васильевна, откуда ваша семья приехала в Калининградскую область?
— Мама моя, Анна Михайловна Новикова, родилась на хуторе у деревни Тарасово Великолукского района Псковской области. Отец её, Михаил Иванович, работал на узловой станции железной дороги. Семья у мамы была большая — бабушка, Новикова Пелагея Павловна, родила семерых детей. Старшего сына, Михаила, как только война началась, призвали. Ему было всего 19 лет, и на фронте он был разведчиком. Мама моя была второй по старшинству. Младший брат, Иван, сбежал в 15 лет к партизанам, когда немцы к хутору стали приближаться. Второй по старшинству дочерью была Мария, а за ней шли Нина, Татьяна и Лида. Лида была грудничком — она родилась уже во время войны, в декабре 1941 года.
Анна Михайловна Новикова (слева) с сестрой Марией во время работы в передвижном госпитале. Фото: семейный архив Галины Скопцовой
— Семья не успела уехать до наступления немцев?
— Нет, не успела. У деда моего, как у железнодорожника, бронь была, но он ушёл вместе с войсками Красной армии. Бабушка Пелагея была беременна Лидой (она родила во время оккупации). Мама мне рассказывала, что летом 1941-го, когда немцы подходили к железной дороге, колхоз собрал стадо, в которое загнали всю скотину, в том числе оставшуюся у частников. У наших тоже была корова. Маме дали документ, в котором она почему-то была на год младше, и отправили вместе с ещё несколькими людьми угонять это стадо от немцев на восток. В пути мама заболела тифом. Её оставили в какой-то деревне у одной из жительниц и ушли. Женщина её приняла и лечила. С ней и корову оставили. Остальное же стадо наши, видимо, постепенно забирали на мясо, на нужды фронта.
— Мама смогла домой вернуться?
— В деревне в начале 1942 года горе случилось. Жителей немцы выгнали из домов, выстроили в колонну и погнали на станцию, до которой было километров 15. Когда проходили через лес, бабушка со своими девчонками шла в самом хвосте колонны. Дети попросились в туалет, а немец-конвоир, видимо, человечный попался — он на них прикрикнул, но отпустил. Бабушка с четырьмя девчонками нырнула в кусты, а немец их дожидаться не стал. О судьбе остальных жителей из той колонны бабушка не рассказывала. Знаю только, что там были только женщины и дети. Мужиков к тому моменту всех в армию призвали.
Когда бабушка в свою деревню вернулась, оказалось, что её сожгли — все дома сгорели. На месте их дома одна труба кирпичная стояла. Ну, что было делать? Они на первое время заняли погреб, в котором картошку хранили и бочки какие-то с заготовками. Там, конечно, ни печки, ничего не было. Потом бабушка подумала, взяла детей в охапку и пошла по следам колхозного стада, которое летом угнали. Эта история со слов бабушки у меня даже записана была, поэтому всё хорошо помню.
— Старшая дочь к тому времени, наверное, на поправку пошла?
— Да, через некоторое время, когда маме полегче стало, ей женщина, у которой она остановилась, говорит: «Нюр, там женщина какая-то идёт и всё в окна заглядывает». Кровать матери у окна стояла. Она в постели приподнялась, увидела своих и в обморок упала.
Бабушка к этому времени была сильно истощённой. Грудничок-Лида выжила чудом — кормить её было нечем. Для неё картофельные очистки варили и лебеду. Девочка покрылась гнойными волдырями и выглядела просто страшно. Был один момент, когда бабушка уже перекрестилась и хотела оставить её — сил не было тащить. Но другие дочки, Мария, Нина и Татьяна вцепились в мать и заплакали: «Не оставляй! Мы будем её нести». В общем, сохранили жизнь Лидочке.
Когда встретились, сколько было радости, боже ты мой! Но бабушка в дом не зашла и детей не пустила. Она попросила хозяйку баньку истопить — они же завшивились все в дороге. И только когда все помылись и всю одежду выпарили, тогда уже в избу зашли. Там, как только на лавках разместились, моментально отключились: в сытости, тепле и чистоте.
В свою сожжённую деревню семья вернулась уже после того, как немцев прогнали, в начале 1943 года. В той самой землянке рядом с домом они ютились вшестером вместе с коровой.
— Вы говорили, что мама ваша санитаркой была в мобильном госпитале. Как она туда попала?
— Деревня, где они жили, находилась недалеко от железной дороги, и зимой 1943 года рядом остановился госпитальный поезд. Моя мама очень спокойная была, тихоня такая. А её сестра Мария, что на два или три года младше, была огонь-девка. Она побежала в тот госпиталь. Прибегает обратно и с ходу: «Нюрка, собирайся, нас на работу приняли». Ну, мать их, конечно, в слезы: «Куда вы, соплячки?» Но было уже не переубедить.
Марию, как самую боевую, поставили санитаркой в хирургию, где резали без наркоза под крики раненых. Мать тоже попробовала, но ей сразу стало плохо в операционной. Её отправили стерилизовать медицинские инструменты, бинты и прочее. А дальше, где нужны были рабочие руки, туда её и посылали: и на кухню, и в подсобницы. И вот с этим эвакогоспиталем сёстры прошли за 2-м Белорусским фронтом через Витебск, Молодечно, Старую Ригу и дошли в 1945 году до Кёнигсберга. Мама в госпитале такого насмотрелась! Ребята там так кричали и плакали.
В апреле 45-го госпиталь занял одно из зданий на берегу озера Верхнего, этот дом и сейчас там стоит, со стороны улицы Тельмана. К началу 1946 года вольнонаёмных уволили, а кадровые военные медики отправились вместе с госпиталем по каким-то другим делам. Мама рассказывала, что перед этим их построили и вручили медали.
— Мама рассказывала о своей жизни в поезде?
— Она очень не любила вспоминать это время, но я с её слов всё-таки немного успела записать. Когда она начинала рассказывать, в каком виде ребят привозили в госпиталь, ей плохо становилось. Их же в полях по частям собирали. Бывало, что находили тело, а потом голову искали несколько дней.
— О коллегах своих она говорила что-то?
— Мама помнила всех. И начальника госпиталя Жевняка (он возглавлял эвакогоспиталь с 1943-го по 1945 год), и пофамильно всех, с кем работала. Она мне диктовала их, и я записывала: медсёстры Женя и Василиса Бульба (однофамилицы, не сёстры), повара Нина Протасова и Миша Махин, зубные врачи Берта Липовна и Лена Назарова, санитарка Харлашина, а также начпрод капитан Прохоров. За время войны у мамы два позывных было: Ивака и Галаер. У неё и справка имелась о том, что она работала вольнонаёмной (согласно справке Центрального архива Министерства обороны СССР, Новикова Анна Михайловна числилась вольнонаёмной эвакогоспиталя № 1803 со второй половины декабря 1943 года по 2 февраля 1946 года. За этот отрезок времени в архиве сохранились раздаточные ведомости на выдачу зарплаты Новиковой, работавшей санитаркой, рабочей кухни и хозрабочей. В справке отмечается, что за более ранний период аналогичных документов в архиве нет — прим. «Нового Калининграда»).
— После увольнения куда она устроилась?
— В конце войны и мама, и её сестра Маша были в отношениях со своими будущими мужьями. Но мужчины двинулись дальше с госпиталем, а девушки остались в Кёнигсберге. Мать сразу устроилась в инфекционную больницу санитаркой. Когда мужики вернулись, они разыскали девчонок и женились на них в 1946 году.
— Где жили поначалу?
— Знаете, где раньше была улица Докторская? Теперь это Молочинского, улица в Центральном районе между Леонова и Комсомольской. На обе семьи им выделили однокомнатную квартирку. Муж Марии, Михаил Насыко, был постарше по званию, поэтому его семья заняла единственную комнату, а мамин муж, если не ошибаюсь, был прапорщиком-снабженцем, отвечал за обеспечение госпиталя продуктами. Ему с молодой женой досталась кладовка, в которой помещались лишь кровать и столик. Собственно, там я и родилась.
— Хорошо помните это место?
— Конечно. На углу с сегодняшней улицей Леонова (первое послевоенное название — Большая Почтовая — прим. «Нового Калининграда») стоял дом, который пострадал во время штурма города. Я помню, что часть уцелевших окон были завешаны одеялами. Этот дом уже снесли, конечно. Рядом стояли два одинаковых дома, как два близнеца (да они и сейчас стоят там). В них заселили всех военных врачей с семьями. Может, потому и улицу Докторской назвали. Потом в одном из этих двух домов Мишке Насыке квартиру дали, а моему отцу в военкомате сказали, чтобы он сам себе жильё искал. Когда мы оттуда переехали, моя крёстная, мамина сестра Мария, всё ещё жила на Докторской, и я часто к ней ездила. В Калининграде родители уже ничего из пригодного жилья не нашли и поехали по поселкам. Они уже со мной на руках таскались — я как раз в 1947 году родилась. В посёлке Васильково они нашли дом, зашли в него, а там ещё немка жила с двумя детьми. Немка так испугалась, что забилась в угол. Как могли, родители объяснили, что бояться ничего не нужно, и отправили её в военкомат — в 1947 году немцев из области начали выселять на Запад.
Детство моё прошло в этом доме. Он был одноэтажный с мансардой и стоял в Шатурском переулке. А сегодня дома уже нет — снесли под застройку.
— Квартирный вопрос в Калининграде был сложным? Хорошее жильё военные заняли?
— Да, конечно. У них же семьи тоже, они их вызывали сюда. Нашим Марии с Михаилом, например, очень небольшая квартирка досталась, двухкомнатная с малёхонькой кухонкой. Но они там прожили всю жизнь.
Как только мы в Васильково обжились, мать вызвала свою семью из-под Великих Лук: и бабушку мою, и младших сестёр, и брата своего Ивана. А вот старший брат Мишка сразу после войны, в 1948 году, очень глупо погиб. Было это недалеко от деревни Вараксино Псковской области. Куда-то везли его с мужиками на работу в кузове бортовой машины, грузовик с полуразрушенного моста опрокинулся, и Михаила насмерть придавило. К этому времени он уже дом строил, успел сруб поставить. Дедушка тоже умер почти сразу после войны — косить пошёл, и сердце остановилось. Собственно, после этого мама всех в Калининград и забрала.
— Как вся семья в доме поместилась?
— Иван мансарду перестроил, и мы с мамой туда жить перешли. Бабушка и брат с семьёй поселились внизу. Татьяна с нами пожила недолго — она замуж вышла, и ей с мужем комнатку дали на Каштановой аллее. Когда ребёнок у них родился, они к себе бабушку забрали, чтобы она с маленьким нянчилась. После уже им дали хорошую квартиру на Аллее Смелых, где они жили до конца дней своих.
— Иван с вашим отцом дом перестраивал?
— Отец нас бросил, когда мне три года было, в 1950 году. Можно сказать, что я его почти не знала, да и знать не хочу. Он обманул маму. Оказалось, что он был женат, что у него на большой земле остались двое детей. Чтобы жениться второй раз, он даже имя поменял. Вообще-то он был Евгений Самсонович Гамаюнов, а в семье его называли то ли Жорж, то ли как-то так. Впрочем, я вспоминать про это не хочу. Знаю только, что алименты этого кобеля всё-таки нашли. Родом он был вроде как из Белоруссии. Думаю, что он в первую семью вернулся. Фамилия его маме моей всего раз в жизни потребовалась, когда мы ей справку через военкомат оформляли.
— Ваша мама сама не требовала от него выплаты алиментов?
— Не подавала она на алименты, растила меня сама, потому что была очень сильно обижена. Она о нём даже слышать не хотела.
— И вы его больше никогда не видели?
— Один раз видела. И то не запомнила. Уже замужем я тогда была. Муж говорит, что он приезжал за какими-то документами. Но я вообще не запомнила, как он выглядит.
— Ваша мама второй раз выходила замуж?
— Да. Мне тогда было 11 лет. Но второе замужество тоже было неудачным.
Когда мне стукнуло 16 лет, мама забеременела. Рожать её уговаривали коллеги-медики, она и тогда работала санитаркой. Но после родов она могла отдохнуть всего две недели — потом надо было выходить на работу. Куда ребёнка было девать? Она устроилась нянечкой в ясли в Малом Исаково. С мужем, Михаилом Вайсом, брак не был официально зарегистрирован. Он постоянно гулял, без конца уходил и возвращался. Соблазнил он маму интеллигентностью. Интеллигент в посёлке появился. В шляпе. Работать он никогда не работал, но умел что-то продать и перепродать. Во время войны он сидел в концлагере. До знакомства с мамой он был женат, ребёнок у него остался в Риге. Когда я подросла, то маму очень сильно ругала. Она на меня даже обиделась немножко. Но она знала, что я Вайса ненавидела за то, как он с ней поступал. Я даже дралась с ним. Боевая я была. С восьми лет я уже сама петухам головы отрубала, потому что некому было.
— Вы сказали, что в Калининграде она начинала работать в инфекционной больнице.
— Да. Она почти всю жизнь проработала в медицине. Была и санитаркой в родильном отделении в Васильково, в старенькой такой немецкой больнице. Потом на станции в Гурьевске, на выезде из города, больницу открыли (она и сейчас там). В неё мама в середине 60-х перешла.
— От Калининграда времён вашего детства у вас какие впечатления? Что это был за город?
— Это был не город, а развалины. А детство было очень бедное. Есть одна история, которая хорошо мне запомнилась. Между администрацией и рынком есть такое круглое здание, там сейчас зал спортивного общества «Динамо». Когда в школу пошла, то я там была девка спортивная, настоящая безотцовщина. И мама решила меня в секцию отдать, на гимнастику, в это самое «Динамо». Но для этого надо было меня на проездной билет сфотографировать. В «Динамо» как раз была фотография, и меня туда нарядили для фото. Тётки мои Маня и Таня очень хорошо шили, обе они работали в ателье на углу Ленинского и Черняховского и даже висели на доске почёта на улице Карла Маркса. С одной тётки художник даже портрет рисовал во всю стену: там она сидела на швейном столе и какую-то ткань перебирала (этот портрет висел у нее дома на Аллее Смелых, но после смерти пропал).
Так вот тётки сшили мне шубку. Мы с мамой повесили её и пошли фотографироваться. Пока меня там причёсывали, зашли цыгане. В общем, осталась я без шубки. А была зима, нам ехать обратно в Васильково. Мама пиджачок свой сняла, накинула мне на плечи, и мы со слезами пошли на автобус. А ту чёртову фотографию из «Динамо» я с тех пор терпеть не могу.
С гимнастикой тоже не сложилось. Мы с мамой бедно жили. На первое занятие меня приняли в том, что на мне было, а на другие понадобился спортивный костюм, трико. Денег на форму не было. Со слезами пришлось бросить. Не получилось из меня гимнастки. Такие вот у меня детские впечатления — обида до слёз и нищета несчастная. Ещё хорошо помню, что на завтрак у нас обычно была лапша, которую маргаринчиком заправляла мама.
— Но в детские лагеря на море вы ездили хотя бы?
— Да, маме давали путёвки, и в лагерях я была. Зеленоградск я что-то не очень помню, а вот Светлогорск — хорошо. Мне было лет 10 или 11. Мне запомнилось, как мы убегали, пока все спят, на берег моря. Мы вылезали в окошко и сидели на высоком берегу. И море было багровым. Кровь! Такой был закат! Я это на всю жизнь запомнила. И сторожевик, маленький корабль, под музыку идёт по этой красной воде. И штиль... Мы часто убегали смотреть, как солнце садится, но почему-то в памяти отпечатался именно тот кровяной закат.
— Развалины в центре города помните?
— Конечно, я же без конца ездила к крёстной на пятом трамвае, но по этим развалкам я не лазала. Помню, как рушили Королевский замок. Ещё помню, как рядом с ним снимали фильм «Отец солдата». Мы убегали с уроков, чтобы посмотреть на съёмки.
Смотреть, как замок ломают, было очень жалко. Его долго долбили, там же стены метра полтора, наверное, в толщину.
— В Васильково тоже были развалины?
— Почти не было. Их и в Гурьевске было немного. С боеприпасами мои знакомые тоже не играли. Как-то благополучно детство прошло.
— Сегодня время от времени жители жалуются на транспорт в Васильково. Когда вы в школе учились, он лучше ходил?
— Автобусы из Васильково ходили редко. Если воткнёмся — хорошо, а нет — следом за автобусом четыре километра пешком. Я тогда училась во второй школе на улице Гагарина, в немецком трёхэтажном здании (ближе к нам школ не было).
В Малом Исаково, тоже в немецком здании, потом открыли начальную школу. Мама меня туда на один год перевела, чтобы поближе было. Но тогда же мама сильно заболела и легла в больницу, и меня к себе забрала крёстная — я снова вернулась на Докторскую/Молочинского. Четвёртый класс я закончила в Центральном районе. Там я даже с мальчишкой познакомилась, с которым мы солнечными зайчиками из окна в окно перемигивались. Он был очень уважительный и всегда портфель мой носил до дома. А потом я снова вернулась на Гагарина, и там уже до восьмого класса проучилась.
— Дальше куда пошли учиться? Или работать сразу стали?
— В девятый класс я пошла в Гурьевск, в школу, которая в парке стояла. Когда закончила, мне до 17-летия месяца не хватало, но из-за отчима мне пришлось выйти на работу. Меня взяли в подсобные рабочие. Хорошо, что у Насыки нашего сосед был главным инженером на Калининградском коксогазовом заводе. Этот завод и сейчас ещё стоит за парком Победы. Взяли меня разнорабочей в стройцех, поначалу работала подсобной рабочей у каменщика. Вот в свои неполные 17 лет я таскала ведра с цементным раствором и сорвала себе спину. После этого меня перевели к цветочнице Анюте, она по всей территории завода разводила цветы. Вы можете представить, что такое коксогазовый завод? Когда печи открывались эти коксогазовые, шёл грязный дождь. Если, не дай бог, попадёшь под этот дождь, то всё, выйдешь как трубочист. Но все равно мы разводили цветы.
Галина Скопцова с мужем Александром и сыном Игорем. Фото: семейный архив Галины Скопцовой
— С мужем вы где познакомились?
— В Гурьевске. Это был 1964 год. У меня была одна подружка, и мы дружили с ней всю жизнь. Нас с ней считали сёстрами даже. Она после училища работала в обувном магазине продавцом, а я на заводе. Если б не она, я бы, наверное, ничего в жизни не увидела. Она любительницей была в театр походить. В первый раз мы на оперу попали в драмтеатр, на «Чио-Чио-Сан». Вышли оттуда заплаканные. Боже мой! Да вообще почти все зрители плакали. Второй раз покупает она билеты, договариваемся встретиться в кафе — мы ведь уже деньги зарабатывали. Уже у драмтеатра заглядываю в сумочку — нет билетов! Погода ещё такая слякотная была. Решили тогда в Гурьевск на танцы поехать в старый дом культуры. Приехали, а клуб закрыт. Да что за невезение такое! Пошли на остановку. Ещё автобусы так редко ходили. Наверное, парочка за час. Подходят, значит, два парня. Когда автобус подъехал — они за нами. Разворот автобуса тогда в Калининграде был в том месте, где «Мать-Россия» стоит. Тогда фонтан ещё был и кинотеатр «Россия». Вышли — парни за нами. Мы в другой автобус — парни снова за нами. Нам бы домой в Васильково, потому что автобусов не будет больше. Но они снова за нами. Болтали с нами. В итоге один парень пошёл меня провожать, а подружку — другой, мой будущий муж Александр. Но когда я после работы пошла в вечернюю школу в Гурьевске, этот товарищ меня на остановке встретил. Поменялись мы. И вот с декабря 1964 года мы с Сашей до сих пор вместе, в октябре 60 лет будет со дня нашей свадьбы.
— Значит, недолго повстречались до свадьбы?
— Это отдельная история. В апреле, это уже 1965 год был, он мне говорит: «Можно я к тебе в гости приеду?» «Ну, приезжай», — говорю. Сама пол намыла, на сковородочке немецкой мы с мамой картошки нажарили. В общем, поджидаю и в окно поглядываю. И вдруг вижу — идёт целый табор! Сам Саша, его мать, старшая сестра с мужем, друг сестры с женой, племянница, брат с женой. Я маму позвала, она так и села. На такую толпу у нас одна сковородка картошки. Оказалось, что у них какое-то гуляние было, Саша сказал, что ко мне поедет, вот они всей толпой собрались и решили на смотрины поехать. В общем, гости у нас немного посидели и объявляют: «Мы Галю забираем». Мать моя в слёзы: «Как забираете?» И ведь увезли. Мать засуетилась, в дорогу завернула мне подушку (приданое!) и проводила на автобус. Мне тогда месяца не хватало до 18 лет. Приехала, значит, я в одной комнате, а он с матерью. До 18 лет он честно со мной продружил, а потом женился. Расписались мы 9 октября, когда уже Игорь в животе забарабанил. Мол, родители, что вы творите, не пора ли вам... Получается, что знаем мы друг друга с декабря 1964 года. Видишь, как смотрит на меня влюблённо. Видимо, злится, что я рассказываю. А самое лучшее время наше было, когда мы 20 лет на Севере проработали.
— Как вы там оказались и когда?
— В 1978 году уехали и в 1998 году вернулись. Меня мать туда не отпускала, поэтому Саша первый поехал — друг у него работал в Управлении гидрометслужбы в Амдерме, на берегу Карского моря, и не один год соблазнял, когда в отпуск приезжал.
— У них там даже белые медведи в детский садик заходили, — присоединяется к разговору Александр Скопцов. — В общем, поехал я в Амдерму, где новые метеостанции ставили. Управляющим там был Артур Чилингаров (советский и российский учёный-океанолог, исследователь Арктики и Антарктики, член-корреспондент РАН — прим. «Нового Калининграда»). Сначала даже не понял, куда я попал — метель была такая, что в трёх метрах ничего не видать. Через неделю меня оформили и отправили в командировку в Салехард. Но вылететь неделю не мог. Только соберёмся — отбой. Мы целую неделю бегали туда-сюда в ожидании, когда погода установится. А месяца через два я уже освоился, и как раз телеграмма мне приходит от неё, что прилетает вместе с ребёнком в Салехард. Когда встретил их, жена уже успела квартиру присмотреть. А потом я уволился из УГМС, и переехали мы с ней в Салемал, где директор поставил условие: если мы отремонтируем двухкомнатную квартиру, он нам даст однокомнатную. Я был только рад. В итоге там мы 20 лет пробыли.
— С коренными народами пообщались?
— Да, конечно. Там же ненцы, ханты, манси. Гуляли с ними на проводах зимы и на днях рыбака. Те места, где они в чумах останавливаются, называются «пески». Оттуда они на своих деревянных лодках-бударках выезжают рыбу ловить. Чум у них из оленьих шкур.
— Вы с женой, судя по фото, худсамодеятельностью занимались там?
— Да, катались на катере по рыбацким пескам, — продолжает Галина Скопцова. — На выборы, например, агитацию возили, с концертами выступали. Ненцы грамотные, читать и писать, конечно, умели. В посёлке и интернат был. В одной из поездок я впервые увидела, что такое мираж. Мы ехали кино показывать. Сначала на вертолёте летели, а потом с рыбаками на тракторе. Вокруг, как ни крутись, всё белое. Ни деревца, ни кустиков. Наш руководитель сидел в кабине, а мы с киномехаником в санях. Чтобы обозначить себя, местные делали факел из бочки. И вот мы видим этот факел, едем к нему. Кажется, что близко он. А мы едем-едем, но он не приближается, хотя стоит прямо перед глазами. Ну, доехали, слава богу. Кино показывали в большой фанерной палатке, целиком засыпанной снегом. Сначала там только повар был, который печку топил, а потом целое стадо рыбаков завалилось. Все в инее, только глаза торчат. Такую картину только там можно увидеть.
Рыбаки туда уезжали не на один месяц, и им, конечно, нужны были развлечения. Вот мы им кино показывали, концерты привозили, я им целую кипу журналов и книг доставляла. Мне всегда отдельное место для сна шторкой выгораживали. Спала с комфортом на чистой белой простыни. Кормили нас хорошо. Свежая рыба муксун — это что-то! И нельма. Белое мясо. Какая это рыба, вам не передать! Мне теперь такая и не снится.
Когда по чумам ненцев ездили, поездки были вдоль берега. Если на «Буране» едешь, ты запросто можешь мимо палатки проехать, если только трубу не заметишь. Поначалу нам даже смешно было. В одну палатку приедем, концерт дадим — потом в следующую, которая в километре где-то. Смотрим, а люди, перед которыми мы выступали, уже там. И эта толпа на оленях от палатки к палатке каталась всё время.
12 лет, пока внук не появился, мы с мужем катались. Пели дуэтом. Где мы только ни были. Даже на смотре в Салехарде выступали. В общем, есть что вспомнить.
Текст: Иван Марков, фото: семейный фотоархив Галины Скопцовой
