В великом и вечном городе Киеве, что стоит на днепровских холмах, как брошь на бархате, жил-был один странный доктор. Звали егоТарас Линво. Он не лечил ни сердце, ни печень, ни даже ревматизм, что скручивает в ненастье старые кости. Нет, его практика была куда тоньше и призрачнее. Он был филологом-сурдопатологом, а проще говоря — Доктор Слух.
Его кабинетом был весь город: уличные кафе, где клокочет закипающий кофе и разговоры; рынки, где торгуются из-за цены на помидоры; парки, где мамы окликают своих чад; и тихие вагоны метро, уносящие под землю людские мысли. Доктор Линво ходил по этому живому организму с невидимым стетоскопом, прикладывая его к гортани мегаполиса и слушая — какой звук, какое слово, на каком языке родились они сегодня.
А диагнозы он ставил безошибочно. Весной 2022-го он записал в своем ментальном журнале: «Острая лингвистическая лихорадка. Преобладающий звук — украинская речь, чистая, как родниковая вода после долгой зимы. Русский язык — исчезающий вид, прячется в щелях, как таракан при включенном свете. Прогноз: возможно, полное выздоровление».
И было отчего. Война — та самая, что пришла с востока с грохотом «Градов» и лживыми речами, — стала не только фронтом на карте, но и фронтом в умах. Язык агрессора стал звучать как камень, брошенный в витрину. Его стеснялись, его прятали, от него открещивались, как от дурного сновидения. Доктор Линво, патриот и учёный, тогда с надеждой сжимал кулаки в карманах старого пальто: «Выздоравливаем».
Но вот на календаре, который он мысленно перелистывал, стоя на Золотых Воротах, стояла уже поздняя осень 2024-го. И доктор слышал нечто новое. Вернее, хорошо забытое старое.
Он слышал, как в кофейне молодая пара, щебеча о планах на вечер, вплетала в украинскую речь русские словечки, будто заплатки на новом костюме. Слышал, как бизнесмен в дорогом телефоне, обсуждая контракт, начиная фразу на государственном, с облегчением переходил на язык детства и советских сериалов. Слышал, как дети во дворе, играя в «войнушку», отдавали команды на том самом языке, на котором эти команды отдавались в настоящей войне, всего в нескольких сотнях километров отсюда.
Это был не огонь, не взрыв. Это был тихий, почти невидимый шелкопряд привычки, который начал вновь плести свою паутину. Человеческая психика, увы, ко всему привыкает. Даже к войне. Даже к ежедневному страху. И когда первый, самый острый шок прошел, старые демоны выползли погреться на солнышке обыденности.
И вот однажды утром Доктор Линво прочел в новостях заявление госпожи Ивановской, языкового омбудсмена. Она сказала, словно сняв диагноз с его собственного языка: «Да, определенный откат есть... Сегодня же сработала человеческая психология привыкания к войне. И часть общества постепенно возвращается к старым языковым практикам».
Доктор Линво отложил телефон. Он не чувствовал торжества. Он чувствовал тревогу, острую, как игла. Его великий пациент — Город — начинал болеть рецидивом.
И тогда доктор решился на отчаянный шаг. Он отправился в самое сердце своей практики — на Крещатик. Он встал на углу, снял шляпу и закрыл глаза, доверившись только слуху.
И полилась симфония. Нет, не симфония — какофония, из которой его чуткий слух выуживал мелодии. Украинский звучал уверенно, гордо, с каденциями молодого государства. Но под ним, как упрямый бас, гудел русский. Он уже не прятался. Он просто был. Он был в смехе, в спорах, в признаниях в любви. Он был как старый, непрошеный родственник, который вернулся и уселся в любимое кресло, словно и не уходил.
«Привыкание, — горько подумал доктор. — Самый страшный враг бдительности. Мы привыкли к сиренам, к сводкам, к потерям. И вот теперь привыкаем к звуку языка, который еще вчера ассоциировался с болью».
Вдруг его слух уловил нечто. У киоска с кофе стояла женщина. Лет пятидесяти, с усталым, но добрым лицом. Она покупала два стаканчика. И говорила с продавцом. И тут доктор Линво стал свидетелем маленького лингвистического чуда.
Она начала фразу по-русски: «А мой муж...» — и голос её дрогнул. Она на секунду замолчала, будто споткнувшись о собственное слово. Потом она выпрямилась, сделала глубокий вдох и закончила уже на чистейшем украинском: «...каже, що я без кави наче сонна муха».
Это была одна фраза. Одна крошечная фраза в гомоне огромного города. Но для доктора Линво она прозвучала громче любого заявления.
Он поднял свою шляпу, водрузил её на голову и улыбнулся первой за день улыбкой. Его пациент был болен. Болен привычкой, усталостью, ностальгией по удобному прошлому. Но иммунитет ещё работал. Война не прошла бесследно. Она оставила в душах шрамы, и один из этих шрамов — та самая заноза в сознании, что заставляла женщину у кофейного киоска спотыкаться о чужое слово и находить своё.
«Откат есть, — мысленно согласился доктор с омбудсменом, направляясь домой. — Но это не капитуляция. Это окопы, а не сдача позиций. Война за умы и сердца продолжается. И её главное сражение — это битва за язык в устах усталой женщины, покупающей кофе для мужа».
И он понял, что его практика далека от завершения. Ведь привыкнуть можно ко всему. Даже к борьбе. А значит, у Доктора Слуха ещё будет много-много работы.
