Знали мы одного парня, Леонида Полякова. Он подрос и стал солидным мужчиной. Даже на должность председателя метился. Но для большинства он так и остался – Леонидом-весельчаком. Речь у него лилась, словно не из уст, а высыпалась потоком, как зерно из прохудившегося мешка. Где Леонид– там веселье, торжество. Человек открытый, общительный. И анекдот выдаст, и песню затянет, и пожилым женщинам у родника таких приятных слов скажет, что те смущаются, как молодые девушки, и про вёдра свои напрочь забывают. Казалось, его жизнелюбие способно заменить нашу ветхую электростанцию.
И вот этот Леонид привез себе супругу из города. Ее звали Олеся.
И если Леонид был рекой стремительной, то Олеся – тихим прудом. Сдержанная, размеренная, с глубокими серыми очами, будто в них сконцентрирована вся вселенская мудрость. Говорила немного, предпочитала слушать. И наблюдала. А смотрела она как-то по-особенному, словно видела не просто дерево, а каждую линию на его коре, не просто тучу, а все множество тонов белого в ней. Оказалось, она – художник.
Деревенские жители судачили:
- Ну и ну! Непоседливый Леонид и эта скромница? Да он же ее своей болтовней утомит! А она его своей немногословностью в уныние повергнет. Не уживутся. Нет!
А они зажили, да так хорошо, что все только ахали. Их дом на окраине деревни преобразился в чудесный домик. Леонид его отремонтировал и обновил, а Олеся украсила. Ставни выкрашены в небесно-голубой цвет, с белыми ромашками. На стене обветшалого сарая она изобразила бескрайнее поле подсолнухов, и теперь даже в пасмурную погоду казалось, будто у Поляковых во дворе всегда солнечно. По всей территории появились забавные глиняные фигурки и разрисованные домики для птиц.
Леонид словно обрел самого преданного слушателя. Возвращается с работы в поле, усталый и запыленный, усаживается на крыльцо, где Олеся, с кисточкой в руке, творит чудеса над очередной деревянной поделкой, и начинает рассказывать. Про технику, про капризы природы, про то, как сосед в очередной раз поймал козу в чужом огороде. А она внимает, едва заметно улыбается, и кисточка плавно движется. Затем молча встает и приносит ему кружку прохладного кваса. И в этой ее тихой заботе было море нежности, что Леонид замолкал на середине фразы, брал ее руку, испачканную краской, и нежно целовал каждый пальчик.
Они представляли собой контраст, словно день и ночь, светило и луна, но их существование друг без друга стало немыслимым. Он напитывал ее жизненной силой, а она привносила в его мир спокойствие, умиротворяла тихой лаской. Наблюдая за ними, многие испытывали искреннюю радость. Различия в характерах – это не преграда, а две части единого целого.
Так они и жили, душа в душу, несколько лет. Все вокруг ожидали, когда же дом Поляковых наполнится детским смехом. Да и сами они этого ждали. Олеся преобразилась, когда осознала, что беременна. Ходила по селу, словно излучая свет. Леонид оберегал ее, готов был боготворить каждый ее шаг. Забыв о своих шутках, он стал серьезным и внимательным.
Но затем произошло несчастье… беда приходит всегда неожиданно. Без слов, беззвучно. Небо вмиг стало бесцветным. Олеся потеряла ребенка.
Она лежала, отвернувшись к стене. Белая, как полотно, неподвижная, словно прекратила дышать. Леонид сидел, ссутулившись, и смотрел в одну точку. В его руках была маленькая деревянная лошадка, сделанная для сына. В доме повисла такая тишина, что звенело в ушах.
И тут начался настоящий кошмар. Леонид был напуган этой звенящей тишиной. Он не мог в ней существовать, не понимал, как с ней совладать. И тогда он решил ее нарушить. Заглушить болтовней. Задавить смехом.
На следующий день он уже расхаживал по дому, специально топая сапогами, и пытался острить.
- Чего разлеглась, хозяюшка? Подъем, самовар остывает! Беда не вечна, у кого не случается! Мы с тобой еще целую команду футболистов сделаем!
Говоря это, он смотрел затравленным взглядом, а смех его звучал неестественно и хрипло. Он дарил ей букеты, сладости, травил байки. Он надеялся, что если в доме снова зазвучит смех, то и Олеся вернется к жизни. Но она безмолвствовала, просто смотрела на него своими огромными серыми глазами, полными скорби, и молчала. И с каждой его нелепой фразой, с каждой натужной шуткой между ними воздвигалась незримая преграда из стекла.
Она больше не покидала стен родного жилища. Ее кисти, работы были заброшены. Разноцветные домики для птиц, выставленные непогоде, утратили свою яркость, а садовые фигурки из глины оказались в плену у влажного мха. Изображение солнца на сарайной стене, хоть и сохранило свой блеск, теперь казалось насмешкой над происходящим. Радость и цвет покинули их обитель.
Однажды вечером Леонид наведался к одной бабушке. Присев на диван, она увидела перед собой не привычного весельчака, а человека, поглощенного отчаянием.
- Нет больше сил, Анна Николаевна, - произнес он, с трудом сдерживая дрожь в голосе. - Что бы я ни делал, все без толку. Она словно онемела. Смотрит на меня, как на незнакомца. Стремлюсь вырвать ее из этого уныния! Но она как будто не желает этого. Что мне предпринять?
Бабушка предложила ему сперва успокоиться.
- А ты, Леонид, пробовал спуститься в эту бездну вместе с ней? Просто побыть рядом. Без слов.
Леонид посмотрел на нее с непониманием. Искривив губы в горькой усмешке, он ушел.
Через несколько дней Анна Николаевна проходило около их дома. Вдруг она услышала ритмичный, упорный стук, словно кто-то настойчиво выполнял тяжкую, однообразную работу.
Сердце Анны Николаевны замерло. Она направилась к окну, которое выходило в небольшую комнату, предназначенную для малыша, и взглянула внутрь.
В центре комнаты на коленях стоял Леонид. Совершенно один. И безмолвно разбирал детскую кроватку. Именно ту, которую он сам смастерил своими руками, тщательно обрабатывая каждую доску, подгоняя каждую перекладину. Он не крушил ее в ярости, нет. Он осторожно, почти благоговейно, отвинчивал каждый болтик, складывая их в руку. Снимал одну панель, другую, и бережно ставил к стене. В его действиях не было спешки, лишь мрачная, тягостная решимость. Он разбирал на части их общее предвкушение счастья.
В этот момент бабушка заметила Олесю. Она стояла в дверном проеме, облокотившись на стену, и просто наблюдала за ним. Руки сложены на груди, в глазах – ни единой слезы, лишь безбрежная, серая пустота. Она не препятствовала ему, не произносила ни звука. Она все понимала. Он делал то, на что у нее самой не хватало душевных сил – он освобождался от их общего несчастья, позволял ему исчезнуть.
Завершив работу он унес все это в сарай. Комната стала совсем пустой. Леонид застыл на коленях, не отводя взгляда от освободившегося пространства. Его могучие руки, способные, казалось, на невероятные свершения, бессильно опустились, словно веревки. Внезапно его широкие плечи задрожали в мелкой дрожи. Ни звука не вырвалось из его груди, лишь безмолвные слезы катились, голова склонилась к груди. Человек, созданный для радости и света, тонул в тихой, мужской скорби.
Олеся, отпрянув от дверного проема, словно в замедленной съемке, приблизилась к нему. Она не пыталась утешить его словами или приласкать. Просто опустилась на колени напротив него, там, где только что воплощалась их нереализованная мечта. Она взяла его огромную, дрожащую ладонь в свои хрупкие руки и прижалась щекой.
Так они и остались застывшими, двое, посреди пустой комнаты. И в этой общей, горькой тишине было больше взаимопонимания, больше близости и любви, чем во всех словах.
Анна Николаевна бесшумно отошла от окна и поплелась прочь, вытирая непроизвольные слезы. Она знала, что теперь они справятся. Он наконец осознал, что ее печаль - это не то, что можно развеять шуткой. Это то, что требует молчания. Без слов. До самой глубины.
Миновала зима, а следом за ней смущенно заглянула в окна весна. Однажды Анна Николаевна заметила, как Олеся вышла на террасу. Прищуривалась от ослепительного солнца, все еще бледная, хрупкая, как былинка. Леонид принес ей потертый табурет, укрыл ее плечи теплой шалью. Немного помедлил рядом, замялся, а затем направился в амбар и вернулся с ее коробкой с красками. Просто поставил ее возле нее и ушел в сад, не оборачиваясь.
И она коснулась кисти. Сначала осторожно, затем все увереннее. Я наблюдала, как она перекрыла старые, поблекшие подсолнухи на стене сарая. А на их месте начало расцветать новое великолепие - мощное дерево с уходящими глубоко в землю корнями и пышной кроной, усеянной не цветами, а нежными, трепетными зелеными листиками. Листиками веры в будущее.
Перемены коснулись и Леонида. Он остался веселым человеком, однако в его юморе исчезла колкость. Шутки стали нежными и приятными, словно свежее молоко.
Весной следующего года вся деревня замерла в ожидании чуда. Олеся вновь была в положении. Она двигалась осторожно, словно носила внутри драгоценный сосуд. Леонид неотступно следовал за ней, словно тень, избегая громких речей и излишней суеты. Он просто был рядом: помогал спуститься с крыльца, поправлял подушку, приносил первую, самую сладкую клубнику. В его взгляде можно было утонуть в океане нежности.
И вот, в один из теплых июньских вечеров, когда воздух был наполнен ароматом липы и свежескошенной травы, Анна Николаевна принимала роды у Олеси. На свет появился сын у Поляковых. Здоровый, с громким голосом, с веселыми искорками в уголках губ, унаследованными от Леонида, и задумчивыми, серыми глазами, как летние сумерки, доставшимися от его жены.
Когда Леонид впервые взял на руки своего сына, слова будто покинули его. Он остолбенело смотрел на этот крошечный сверток, и светлые слезы катились по его щекам, совсем не такие, как прежде, а полные облегчения и чистоты. Олеся, изможденная родами, лежала рядом, ее лицо светилось материнской радостью.
Иногда, проходя вечером мимо их дома, Анна Николаевна видела распахнутую дверь, из которой льется мягкий свет. Леонид сидит на крыльце, а на его коленях мирно посапывает маленький Антон. Леонид рассказывает ему сказку, тихо и спокойно. Рядом с ними, на ступеньках, устроилась Олеся. В ее руках альбом, и она, с улыбкой, быстро зарисовывает эту сцену: вот широкая спина мужа, вот маленькая головка сына, прижавшаяся к его плечу.
В этой картине столько негромкого, подлинного счастья, что сердце наполняется трепетной нежностью. Это не то счастье, которое выставляется напоказ, а то, что согревает изнутри, подобно огоньку свечи.
Порой самая крепкая привязанность проявляется в умении хранить тишину, сохранять терпение и не терять надежду. И тогда, когда все невзгоды буду нипочем.