Всем им, мягким и теплым, кажется, что я лишь одна сплошная кость да злоба, что сижу в своем замке изо льда и скорби, лишь бы вредить да пакостить. Ошибаются. Я – страж. Страж равновесия. Мой мир – это вечный хрустальный звон, тишина, длящаяся дольше, чем жизнь их царств. И была у меня лишь одна отрада в этом безвременье – Василиса, моя дочь.
Не смейтесь. Я не чета их царям, плодящим потомство в пылу страсти. Василиса была дитем магии, дочерью самой Нави, что я взрастил из капли утренней росы, что застыла на паутине вечности. Она была прекрасна не земной красотой, а как узор на стекле после мороза – хрупкая, сложная, не от мира сего. Ее смех заставлял светиться светлячков в моих чертогах, а ее песни были понятны ветрам и теням.
Но мир живых тянется к своему, как моль к огню. Услышал как-то старый ворон про человеческие забавы – царь-батюшка задумал женить сыновей. Стрелы пускать. Смех да и только! Бросить кусок дерева с перьями и доверить судьбу слепому случаю. Но когда ворон доложил, куда упала третья стрела… ледяная игла вошла мне в сердце. В болото. К старой знакомой жабе…
Я видел это в зеркале ледяных вод: Иван-царевич, этот сопливый отпрыск, с отвращением поднимает уродину. А моя Василиса… моя звезда… вынуждена обернуться этой гадиной, чтобы пройти в их мир. По их глупым правилам. Это был не брак. Это было осквернение.
Я позволил первому пиру случиться. Пусть увидит, с кем связал свою судьбу этот выскочка. Но затем… затем она наделала им чудес. Ковер? Я учил ее вышивать узоры судьбы на полотне пространства! Хлеб? Она умела вызывать рост жизни из зерна хаоса! А этот бал… этот проклятый бал, на который она явилась в своем истинном облике, затмив всех раскрашенных куколок.
И что же ее благодарный супруг? Вместо того чтобы понять, какое сокровище ему выпало, он побежал жечь шкурку. Жечь! Как ветошь! Сжечь часть ее сущности, ключ к нашему общему миру! От этого предательства, от этой грубости пелена магии спала, и она была вынуждена вернуться ко мне. Не по своей воле. Силы закона, что стоят выше нас обоих, призвали ее назад.
Она сидела в самых дальних покоях, и даже стены покрывались инеем от ее слез. А я… я видел в том же ледяном зеркале, как этот дурак Иванушка рыдает, ища свою «лягушку». Сначала я смеялся. Смеялся своим скрипучим, ледяным смехом. Пусть ищет. Пусть страдает.
Но он оказался настойчивее, чем я думал. Нашел Бабу-Ягу. Та, старая мятежница, всегда сочувствовала теплым. Она надоумила его. И вот он уже идет ко мне. С волком, зайцем, селезнем и щукой. Смотрите-ка, царьков сын научился договариваться с миром, который изначально презирал.
Я наблюдал за его шествием по моим владениям. Как он пощадил зверей. Глупость. Глупость и сентиментальность. Но в этой глупости была какая-то… странная сила. Та самая, что заставляет деревья расти вопреки бурям.
И вот он стоит передо мной. Глаза выгоревшие, от одежды пахнет дымом и дальними дорогами.
— Верни мне Василису, Кощей! — кричит он, и голос его дрожит не только от страха.
Я поднялся с трона. Мои кости скрипели, как вековые льдины.
— Ты же сам ее потерял, дитя пыли. Ты сжег ее доверие. Что ты можешь предложить ей взамен? Свою короткую жизнь? Свою ветхую корону?
— Любовь свою! — выпалил он, и слова его прозвучали так наивно, что стало почти стыдно.
Я рассмеялся.
— Любовь? Она проживет дольше, чем твои кости превратятся в прах. Я предлагаю ей вечность. Без печали, без старости, без тленной вашей суеты.
— А без него, — вдруг раздался тихий голос с галереи, — вечность для меня будет такой же холодной, как эти стены.
Это сказала Василиса. Она стояла там, бледная, но с глазами, полными решимости. И я все понял. Понял, что проиграл. Не потому, что Иван нашел мою смерть (о, я знал, что яйцо в утке, утка в зайце и прочую эту детскую арифметику). А потому, что она выбрала их бренный, грешный, теплый мир. Выбрала его глупую, стремительную жизнь.
Я не стал устраивать боя. Это было бы недостойно. Я просто указал на сундук.
— Там, — сказал я, и голос мой прозвучал устало. — Ищи свою смерть, царевич. Забирай свой «свет». И уходи. Навсегда.
Он разбил яйцо. Игла сломалась. Я не рухнул замертво. Нет. Просто что-то внутри… потухло. Окончательно. Я почувствовал, как тяжесть вечности стала еще невыносимее.
Они ушли. Она не оглянулась.
И теперь я сижу в своей замке, что стал еще холоднее и тише. И смотрю в ледяное зеркало. Иногда я вижу их. Она учит его детей магии, а он смотрит на нее с тем же глупым обожанием. Они стареют. Они будут болеть. Они умрут.
А я останусь. Страж опустевшей темницы. Хранитель любви, которую не смог удержать. И иногда, очень редко, ледяная слеза катится по моей щеке и застывает алмазом. Всем им кажется, что он сразил меня. Но они не правы. Он не забрал у меня жизнь. Он забрал единственное, что придавало ей смысл