В прошлой статье мы пришли к выводу, что Россия — это не «держава-крепость», а «цивилизация-поток». Но у этого вывода есть обратная, пугающая сторона. Органическая, неостановимая логика «потока» вызывает у западного мира не просто непонимание, а глубинный, почти подсознательный страх. Страх, который братья Стругацкие описали в повести «Туча» — страх перед явлением, которое «не собиралось карать. Не собиралось миловать. Оно просто шло своей дорогой».
Западная цивилизация выросла из римского права, католической схоластики и философии Просвещения. Её фундамент — это чёткость: чёткие границы, чёткие законы, чёткие договоры. Её идеал — предсказуемость. В этой системе Россия с её «подвижными рубежами освоения» и способностью вбирать в себя целые народы выглядит аномалией, сбоем в логике. Это не враг, которого можно победить, это — стихия, которую нельзя контролировать.
Именно этот иррациональный ужас перед «растекающейся» природой России и породил столетия русофобии. Европа интуитивно чувствовала: эта цивилизация живёт по другим, неписаным законам. Её «Чёрная стена» — это не линия окопов, а невидимая граница между двумя типами мышления: западным, стремящимся всё разграничить и определить, и российским, видящим мир как бесконечное пространство для синтеза и преображения.
Но что движет этим «потоком»? Почему он не остановился? Ответ на этот вопрос лежит в области не политики, а метафизики, и он напрямую связан с феноменом русского космизма.
Философы-космисты — Николай Фёдоров, Константин Циолковский — сформулировали то, что всегда жило в русском сознании интуитивно. Их идея «Общего дела», активной эволюции, преображения всего мира и выхода в космос — это не что иное, как теоретическое оформление того самого «потока». Если на бытовом уровне это выражалось в освоении Сибири, то в философском — это проект преодоления смерти и расселения человечества среди звёзд.
Россия, сама того до конца не осознавая, всегда несла в себе этот космический, проектный импульс. Её историческое расширение было лишь первой, стихийной фазой грандиозного процесса. Именно этот масштаб замысла, устремлённого в будущее, эта «всемирная отзывчивость» (как назвал это свойство русской души Достоевский) и не укладывается в голове у практичного западного человека.
Таким образом, Запад боится не России-страны. Он боится России-идеи. Идеи, которая отрицает конечность, провозглашает возможность тотального преображения мира и видит в человеке творца. Он боится не того, что Россия нападёт, а того, что она окажется правой в своих самых дерзких мечтаниях. И тогда его упорядоченный, рациональный мир рухнет, поглощённый этим космическим «потоком».
Продолжение следует...