Виктория позвонила в четверг. Или в пятницу? Карина уже плохо помнила. Помнила только, как выронила кружку с остывшим кофе прямо на ковер — тот самый персидский ковер свекрови, который нельзя было пачкать.
— Я беременна от вашего мужа.
Вот так просто. Без предисловий.
Карина стояла босиком в луже кофе и думала о странном: надо же, какой дурацкий рисунок на ковре. Восемь лет смотрела и только сейчас заметила — похоже на морду обезьяны.
Артем вернется через три часа. Обычно он приносил эклеры из той кондитерской на Фонтанке. По четвергам. Или по пятницам?
Господи, да какая разница.
В Нижнем у нее была квартира. Тетя Рая оставила, царство ей небесное. Однушка в хрущевке, зато своя. Карина кидала вещи в чемодан как попало — трусы вперемешку со свитерами, зарядку от телефона в карман пальто. На кухне кипел суп. Выключила газ, подумала, оставила записку: «Суп на плите».
Глупая записка. Но Артем любил этот суп с фрикадельками.
Любил. Прошедшее время.
Дверной звонок — длинный, настойчивый. Карина замерла с сапогом в руке.
— Эй, там! Живые есть?
Не Артем. Слава богу, не Артем.
— Кто?
— Стрельцов. По поводу долга вашего благоверного. Откроете или мне ломать?
Она открыла. На площадке стоял мужик — здоровенный, в кожаной куртке поверх делового костюма. Несоответствие резало глаз.
— И сколько мой благоверный вам должен?
— Пять лимонов.
— Рублей?
— Не тугриков же, — усмехнулся мужик и прошел внутрь, не спрашивая. — О, суп! С фрикадельками?
Абсурд. Полный, окончательный абсурд. Утром у нее был муж, квартира (пусть и свекрови), жизнь. Сейчас какой-то бугай ест суп на ее кухне и нахваливает фрикадельки.
— Классно готовите. Моя бывшая только яичницу могла, да и ту жгла.
— Ваша бывшая меня не интересует.
— А вы меня — очень даже, — он отставил тарелку, встал. Высоченный, под два метра. — Знаете, что ваш муж сказал? Что готовы на все ради него. Проверим?
Карина попятилась. Стрельцов шагнул ближе, потом еще. Уперлась спиной в холодильник.
— Не бойтесь, не трону. Если сами не захотите.
И поцеловал. Резко, жестко, со вкусом супа с фрикадельками. Карина заехала ему по лицу — ладонь обожгло.
— Темпераментная, — одобрил Стрельцов, потирая щеку. — Это хорошо.
Телефон заверещал. Он глянул на экран, выругался:
— Потом договорим.
Ушел. Карина сползла по холодильнику на пол. Надо бежать. Прямо сейчас.
Поезд трясло. В плацкарте воняло перегаром и «Дошираком». Карина лежала на верхней полке и смотрела в потолок. Внизу храпел какой-то мужик, бормотал во сне: «Зина, не надо... Зина...»
Кто такая Зина? Жена? Любовница?
В Нижнем было холодно и мокро. Тетина квартира встретила плесенью в ванной и тараканами на кухне. Карина купила дихлофос, ведро, тряпки. Драила, скребла, выбрасывала старье. На третий день позвонила Надя — подружка со студенчества, жила теперь в Суздале.
— Карин? Ты? Сто лет не слышались!
— Надь, я в Нижнем. Можно приеду?
— Конечно! Мальчишки мои тебя не помнят уже.
Но сначала надо было разобраться с квартирой. И с собой.
На пятое утро в дверь заколотили.
— Карина! Я знаю, ты там! Открой!
Артем. Небритый, помятый, жалкий. Вошел, рухнул на тетин диван:
— Прости. Ну прости! Само получилось. Мы выпили на корпоративе, она...
— Заткнись.
— Карин, ну Карин... Она аборт сделает. Все будет как раньше.
— Как раньше? В квартире твоей мамаши? Где я — никто?
— Перепишем на тебя. Клянусь!
— Врешь. Иди отсюда.
— Стрельцов приходил?
Карина молчала.
— Он придет снова. Поговори с ним. Ну пожалуйста! Он же сказал...
— Что сказал?
— Неважно. Просто попроси отсрочку. Месяц хотя бы.
— Сам проси.
Артем ушел. А вечером позвонили в дверь. Карина знала — это Стрельцов. Не открыла бы, да замок хлипкий, высадит.
— Умная девочка, — одобрил он, входя. — Не стали запираться.
В джинсах и футболке он выглядел моложе. И опаснее.
— Нальете чего покрепче?
У тети Раи в серванте стояла «Старка». Пыльная бутылка, неоткрытая. Пили из граненых стаканов. Стрельцов рассказывал какую-то историю про контрабандный бензин, Карина не слушала. Думала о том, какие у него руки — большие, с короткими ногтями, шрам на костяшке.
— Со мной поедете, — вдруг сказал он.
— Что?
— Поживете у меня. Посмотрим, что получится.
— Идите к черту.
— Уже был. Скучно там. — Он встал, подошел. — Подумайте. Даю сутки.
И ушел. Карина заперла дверь на все замки, забаррикадировала комодом. Потом позвонила.
— Дядь Паш? Это Карина. Помнишь меня?
Павел Николаевич — папин сослуживец по Чечне — помнил.
Дом — бревенчатый, настоящий, с печкой — пах смолой и дымом. Две овчарки облаяли, обнюхали, приняли.
— Живи сколько надо, — сказал дядя Павел. — Продукты привозят раз в неделю.
Хорошо было. Тихо. Карина колола дрова (криво, со второго раза), топила печь, варила картошку. Читала старые журналы «Наука и жизнь», которые дядя Павел хранил с советских времен. Думала, что вот так можно жить — без любви, без боли, без предательств. Просто жить.
На десятый день полезла за бинтом в аптечку — дядя Павел порезался, работая бензопилой. Вместо бинта нашла бумаги. Онкология. Три месяца, максимум четыре.
Смотрела, как он возится с мотором старого «Урала», и комок стоял в горле. Еще одна потеря. Еще одно «прости-прощай».
Вечером смотрели новости по старому телевизору — дядя Павел упорно отказывался менять его на плоский экран. Диктор говорил о курсе рубля, потом о погоде, а потом...
— ...предприниматель Максим Стрельцов находится в критическом состоянии после ДТП на трассе М-11. По предварительным данным, водитель не справился с управлением на скорости около двухсот километров в час...
Показали машину — груда металла. Выжить в таком...
Карина собралась за пять минут.
— Дядь Паш, мне надо в Питер.
— Зачем? — он сразу все понял. — К этому?
— Да.
— Дура ты, Карина. Но езжай. Отвезу на станцию.
Больница. Запах хлорки и лекарств. Капельницы. Мониторы. Врачи разводили руками — позвоночник, голова, внутренние органы. Если выживет — чудо.
Карина сидела в палате, читала вслух. Что попало — новости с телефона, инструкцию к капельнице, старый детектив из больничной библиотеки. Иногда просто рассказывала о погоде, о том, что видела по дороге в больницу. Медсестры сначала косились, потом привыкли. Одна даже приносила ей бутерброды из ординаторской.
— Он слышит, — говорила она. — Я точно знаю, слышит.
На сто восьмидесятый день он открыл глаза.
— Ка... рина?
— Тише. Не говори. Я здесь.
— Уйди.
— Что?
— Не хочу... жалости. Уйди.
Она встала. Посмотрела на него — бледного, с запавшими глазами, с трубками и проводами.
— Хорошо. Ухожу.
И ушла. Что еще оставалось?
Дядя Павел умер в августе. Тихо, во сне. Карина приехала на похороны, осталась разбирать вещи. Собак забрали лесники, «Урал» — сосед. В доме было пусто и гулко.
Нашла дядину записную книжку, старую, в кожаном переплете. На первой странице его рукой: «Жизнь — штука короткая. Не успеешь оглянуться — уже конец. Так что не тяни. Если любишь — говори. Если хочешь — делай. Потом может не быть».
Позвонила не думая. Просто набрала номер.
— Алло?
— Максим? Это я.
— Карина. — Не вопрос. Утверждение.
— Как ты?
— Хожу. Даже бегаю иногда. Правда, с тростью.
— А зрение?
— Никак. Нервы атрофировались. Израиль, Германия — везде разводят руками. Где ты?
— В лесу. У дяди Павла был дом.
— Был?
— Он умер.
— Соболезную. Приедешь?
— Да.
— Не надо, Карина. Я не хочу...
— Завтра буду.
Дом под Питером оказался дворцом. Три этажа, колонны, фонтан во дворе. Встретила экономка — полная женщина с украинским акцентом:
— Вы Карина? Максим Андреевич ждет в кабинете.
Он сидел у окна. Черные очки, трость рядом. Похудел.
— Пришла все-таки.
— Куда я денусь.
— Жалеешь?
— Злюсь. Зачем ты гнал под двести?
— Хотел догнать одну дуру. Сбежала.
Помолчали.
— Есть будешь? — спросила Карина.
— А ты готовить умеешь? Я думал, только супы с фрикадельками.
— Придурок.
Он улыбнулся. Впервые за все время — улыбнулся.
Через неделю был прием. Деловые партнеры, важные лица. Максим дал ей карту, отправил с охранником за платьем.
— Купи что-нибудь... не знаю. Красивое. Чтобы все обалдели.
— От моей красоты?
— От твоей красоты и так все обалдеют. Платье — для подстраховки.
В торговом центре Карина примерила черное платье, потом синее, потом снова черное. Охранник Сергей маялся у входа в бутик.
— Можно мне помощь? — попросила она продавщицу. — А мужчину попросите подождать снаружи. Стесняюсь.
Через служебный выход вышла на улицу. Оставила карту и пакеты в примерочной. Села на первый попавшийся автобус, потом на электричку. В Суздаль приехала к ночи.
— Ты точно психованная, — констатировала Надя, разливая чай. Мальчишки спали, в доме было тихо. — Третий раз сбегаешь!
— Точно, третий, — согласилась Карина.
— И что дальше? Всю жизнь бегать будешь?
— Не знаю. Наверное. Я не умею по-другому.
— Врешь. Умеешь. Полгода в больнице сидела — это что?
— Глупость.
— Любовь, Карин. Ты влюблена в него по уши. И боишься этого как огня.
— А если боюсь?
— Тогда перестань бояться. Знаешь, что мой Васька сказал, когда я рассказала про тебя? «Если баба трижды сбегает от мужика, значит, хочет, чтобы он ее догнал». Мужская логика, конечно, но что-то в этом есть.
— Он слепой, Надь. Как он меня догонит?
— Найдет способ. Если захочет. Вопрос — хочешь ли ты?
Карина молчала. За окном валил снег, белый, чистый, как новая страница.
— Квартира твоя, и точка, — вдруг сказала Надя. — Возвращайся к нему.
— Это не моя квартира. Это его дворец под Питером.
— Дура. Квартира — это не стены. Это место, где тебя ждут. Где ты нужна. Неважно, своя она, съемная или вообще шалаш. Важно, что там — твой человек.
— Откуда ты такая мудрая?
— Жизнь научила. И Васька мой. Он хоть и молчун, но иногда такое выдаст... В общем, поедешь?
— Поеду.
— Вот и умница. Завтра отвезу на вокзал.
— Надь... Спасибо.
— Да иди ты. Когда свадьба — позовешь?
— Какая свадьба? Он меня сначала убьет за эти побеги.
— Не убьет. Слепой же, промахнется.
Засмеялись. Впервые за долгие месяцы — засмеялись до слез, до икоты, до боли в животе.
Утром Карина села в поезд до Питера. Без вещей — все осталось у Нади. Только телефон и паспорт.
Позвонила от вокзала:
— Максим? Я приехала.
— Знаю. Машина ждет у центрального входа. Белый мерседес.
— Откуда знаешь?
— Чувствую. И Сергей с утра дежурит на вокзале. На всякий случай.
— Псих.
— Сама психованная. Карина?
— Что?
— Больше не убегай. Ладно?
— Посмотрим.
— Квартира твоя, поняла? И точка.
— Максим...
— Что?
— Я тоже тебя. Ну, это самое. Люблю, кажется.
— Кажется?
— Точно люблю. Иначе с чего бы мне полгода в больнице торчать?
— С того, что ты добрая.
— Я не добрая. Я влюбленная дура.
— Моя влюбленная дура. Приезжай уже, суп остывает.
— Какой суп?
— С фрикадельками. Научился готовить. Вслепую, представляешь?
Она улыбнулась, выходя к машине. Снег больше не шел. Выглянуло солнце — яркое, зимнее, настоящее.
Как и вся ее новая жизнь. Ее собственная квартира — там, где ждет Максим. И точка.
Друзья, если история Карины тронула вас так же, как меня, когда я её писал — поставьте лайк. Это поможет большему количеству людей прочитать её. И обязательно подпишитесь на канал, чтобы не пропустить новые истории о сложных чувствах и непростых решениях.
А теперь вопрос, который не даёт мне покоя: правильно ли поступила Карина, трижды убегая от Максима? Или стоило сразу принять свои чувства и не мучить ни себя, ни его? Напишите в комментариях, что бы сделали вы на её месте — я читаю все ваши истории и мнения, они часто вдохновляют на новые сюжеты.