Был воскресный осенний день, но солнышко пригревало по-летнему. С Дона веяло прохладой с дурманящим запахом переспелых яблок и груш. Анна Семёновна с дочками накрыли стол на крыльце, водрузив двухведёрный самовар в центре стола.
— Иосиф, иди чаёвничать, все уж за столом!
— Сейчас, матушка, поднимусь к вам.
Разливая кипяток по чашкам, Василий обратился к брату:
— Ты, что, с книгой сегодня с утра пораньше не расстаёшься?
— Так к открытию сезона в театре пьесу Чехова готовим, «Вишнёвый сад» называется.
— Читал я её, что там замороченного-то?
— Вроде ничего, да вот на роль Лопахина никого не найду. У нас в штате никого же нет, чтобы заставить. Все по желанию.
— А что так?
— Дело в том, что отец Лопахина из крепостных этого имения. А казачки, да купчишки не хотят об это мараться. А вот ты, из иногородних, мог бы сыграть? Да и вид у тебя! Круче всякого купца смотришься.
— А почему и нет. А дамы там свободные есть?
— У нас в основном свободные, от скуки и играют.
— Хорошо, сыграю я тебе Ермолая Алексеевича.
— Брат, ты меня не перестаёшь удивлять. Ты и пьесу наизусть знаешь? Я и то до сих пор не могу вспомнить имени героя.
А в театре оказалось интересно. Молодые люди ради развлечения обучались бальным танцам, ставили пьесы. Открытие театрального сезона проходило в середине октября, на Покров Пресвятой Богородицы. К этому времени заканчивались все полевые работы и выпадал первый снег. Молодые гуляли свадьбы, но и развлекались, кто как мог. В театр мог прийти каждый, но были свои правила. Это положение, одежда, манеры, поэтому театр был клубом по интересам. «Девушка могла посетить театр после 16 лет. Она должна была быть обучена манерам, бальным танцам, иметь соответствующий наряд и молодого человека, который выводил её в свет. Шилось бальное платье, перчатки, заказывались туфли, вышивалось своими инициалами дюжина платочков. После танца девушка невзначай роняла платочек, кавалер его поднимал и забирал себе. Платок, как визитка, давал ему право ухаживать за девушкой» (из воспоминаний жителей ст.Казанской).
Театральный сезон заканчивался на Великий Пост, но в театр продолжали ходить казанцы, которые участвовали в кружках.
Когда Иосиф с братом подошли к сцене Казанского театра, там шла полемика. Герои пьесы в лице новоиспечённых артистов спорили о том, как лучше раскрыть суть произведения.
— Здорово дневали, господа станичники! — громко поздоровался Василий.
— Слава Богу, — вразнобой ответили казаки, захваченные врасплох.
Из присутствующих лично никто не был знаком с Василием, хотя наслышаны о нём были все. Внешне он и без грима походил на главного героя. Выглядел Василий старше своих лет, лощёный, богато по моде одет, быстрый умный взгляд, который буквально сверлил собеседника.
Когда начали проигрывать эпизоды по сцене, то горе-режиссёр Иосиф буквально млел от радости. Всё шло как по маслу. Только скромная по сюжету «Варвара», была слишком застенчива и буквально терялась от взгляда «Лопахина».
— Капочка, Вам нужно ближе познакомиться с моим братом. Вот увидите, он милейший человек, галантен и не обидит, если позволите ему проводить вас до дома. Девушка скромно опустила глаза в знак согласия.
Большая луна отражалась в куполах храма Архистратига Михаила и играла своим отражением в колоколах.
Перекрестившись, Василий попытался разговорить спутницу:
— Какая благодать. А вы, Капитолина, с родителями живёте? Расскажите о себе.
— А что говорить? Я вдовая, уж и не помню какой год. Муж после венчания отбыл на японскую войну, там и сгинул. Я от свёкров съехала к родителям, там и живу…
Домой парень пошёл не сразу, он спустился по брусчатке к Дону, и, глядя, как играет отражение луны в лёгком волнении воды, задумался.
— Господи, да как я живу? Не живу, а существую. Ни кола, ни двора своего. Добился к двадцати пяти годам в своём деле мастерства, это безусловно. А дальше что? В душе пусто. Каков завтрашний день?
Капитолина, какая-то основательная, серьёзная. Может от того, что старше на пару лет? Хотя внешне и двадцати не дашь. А может присмотреться к ней поближе, да посвататься? Я хоть и не казачьего сословия, но, вроде, уважаем в станице, да и вдовая она. Родители супротив не будут. Меня сам атаман Кирилл Константинович Дронов жалует, чаи с ним не единожды гонял.
Все эти мысли возникли в связи со знакомством с Капитолиной.
Свадьбу сыграли скромную. Венчание и посиделки со сватами.
Невеста оказалась кроткой, умной и стодельницей. В свои двадцать семь лет она в хозяйстве умела всё, ещё была и неплохой белошвейкой. Легко обращалась со швейной машинкой.
Своего жилья у молодых не было. Казанские купцы, наладив свои дела, уповая на управляющих, уезжали на полгода за границу или на юга. Имея безупречную репутацию, Василий Васильевич договаривался с купцами и подселялся в пустующие особняки, помогая по хозяйству домработникам. Денег те за постой не брали, понимая, что будут впоследствии носить самые стильные наряды.
С началом Первой Мировой войны ситуация на Дону изменилась. Казаки, да и купцы, стали жить скромнее, заказы поменялись в номенклатуре. Молодожёны шили платья девочкам-подросткам, форму ученикам, перепадали заказы и на пальто, светские костюмы. Увеличился спрос на военную форму, но из более дешёвого сукна. Война задавала свою моду.
Проценко встретили революцию без страха за будущее, но и без излишней радости. Они были рабочим классом, но понимали, что любая революция — это бардак в стране. Не голодали и в гражданскую войну, в их золотых руках станичники нуждались во все времена. 1920 год на Дону мало кому принёс радости. После восстания больше половины семей осиротели. А Господь, наконец-то, после восьми лет ожидания, в семью молодым принёс радость. Родилась дочь, которую нарекли именем Тамара. Но радость была недолгой, ослабевшую после родов Капитолину, подкосил тиф. Воспитанием внучки занялась Анна Семёновна.
Последующие годы Василий трудился с утра до ночи только для того, чтобы семья не умерла от голода. Только после 1922 года помаленьку стал налаживаться новый советский порядок. Естественно, дорогие заказы пролетариат не делал, да и на частников смотрели, как на буржуев.
Ещё шла война, домой возвращались инвалиды, которым нужно было кормить свои семьи. Местные власти в попытке решить, как-то проблему, создавали артели инвалидов.
Трудовые артели инвалидов появились в России до революции. А в 1921 году возникло ВИКО — Всероссийское производственно-потребительское объединение инвалидов. Их работа строилась таким образом, что они были на полном хозрасчёте, платили налоги и были под полным контролем властей. Зная, каким мастером и принципиальным человеком был Василий Проценко, председатель Совета предложил ему возглавить артель.
Сельский Совет располагался в казачьем доме, выше имения Проценко. Председатель выделил половину куреня под артель, не назначив аренды, но не двусмысленно намекнув, что будет их клиентом.
За организацию артели председатель взялся основательно. Он понимал, что фронтовиков нужно будет обучать ремеслу. Для этого он сделал несколько секторов и принял на работу не инвалидов, а мастеров. Это были сапожник, скорняк, лудильщик, парикмахер, которые обучив инвалидов, должны были запустить мастерскую. Артель должна была наладить ремонт и изготовление обуви, изготовление шапок и шуб, паять лудить посуду, делать причёски. Швейным отделом Василий Васильевич занимался сам.
Дела сначала пошли неплохо. После войны казакам выделили столько земли, сколько смогли бы обработать. Новая экономическая политика, казалось, толкнула все производства вперёд. Но в 1929 году началась коллективизация. Всех частников разогнали, а колхозы никак не могли наладить производство. Начался голод. Заказы, естественно, приостановились. Тогда Проценко брал свою бригаду, договаривался с председателями советов и выезжал в хутора. На месте за натуральные продукты мастера шили, лудили, чеботарили, получив продукты за работу, отвозили их в станицу — кормить свои семьи.
Однажды осенью, уже после Покровов, Василий в очередной раз приехал на побывку домой. Сгрузив два мешка с продуктами с телеги, он затащил ношу во двор.
— О, здорово дневал, кормилец ты наш! — Возле мастерской стоял с топором в руках отец.
— Слава Богу, батя! Чего это ты топором тут размахался?
Василий Васильевич вспотел и раскраснелся от работы. В густой седеющей бороде застряли древесные щепки. Он мастерил какой-то станок. На козелках закрепил три бревна. Два из них были прибиты к станине, а среднее болтом скреплено с ними на крае, и свободно поднималась.
— Правильно я сынок сделал, что тебя на портного выучил. Я думал, у плотника или краснодеревщика работа не закончится. Ан, нет. Человек, и на полу сидя, может поесть, абы было чего. Закончились мои заказы, и вот чего я надумал. Начал шкуры выделывать, да шапки шить, жилеты с бабкой научился тачать. Вроде ничего получаются. Да только тяжело вручную кожи мять. Я станок сделал. Шкуры тоньше будут, станком обминать легче.
— А где ты овчину берёшь, вроде по степи отары уж не пасутся, всё с голодухи съели, да план по мясу закрыли.
— Эх, сына, бараниной тут и не пахнет. Псиной жилет попахивает. Наденешь, вроде ничего, тепло, а как вспотеешь, отдаёт кислятиной, да псиной. Люди, видать, собак от голода есть стали. Да их-то и кормить нечем.
— Ничего, бать, переживём. Руки, голова есть, прокормимся.
— Оно-то так. Да думал, старость будет поспокойней, да посытней.
Старик, чертыхаясь невесть на кого, опять взялся за топор.
Долго ещё после смерти любимого человека болела душа у Василия. Решил, что мачеху в дом не приведёт, пока Тамару не вырастит. А ребёнок на руках любимой бабушке рос, как на дрожжах. А может, круженое время так быстро летело?
Не успел отец оглянуться, дочка уж на выданье была. Девятнадцатилетняя весёлая комсомолка, спортсменка, хохотушка была завидной невестой. Смех молодёжи под окнами куреня, на лавочке стоял по весне до утра.
— Доченька, ты же нас предупреди, когда сваты к нам придут, — шутил отец.
— Папа, вот ты старорежимный какой. Спроси ещё, когда меня под венец в церковь поведут. Сейчас комсомольцы так не делают. В Совет зашли, расписались, да живите.
— Как всё просто у вас. Ну да ладно, учить жизни не буду, чай у самой уж ума палата.
— Вот и правильно, папа. Ты лучше о себе подумай. Я знаю, за тобой умирает половина наших комсомолок. Ты в свою артель ходишь, как секретарь райкома. Только помодней одет. Я тебя люблю и очень тобой горжусь. У тебя делают заказы советские работники, даже с соседних районов. Только плохо, что ради нас приходишь домой после полуночи с работы и о себе не думаешь. Приходи к нам в клуб, мы там «Оптимистическую трагедию» ставим.
— Да ты что? С участием Алисы Коонен?
— Папа! Тебя ничем не удивишь! Когда ты всё успеваешь? И за модой следишь, и за литературой, и за театром. Приходи не пожалеешь, хоть на девушек посмотришь.
После спектакля домой идти не хотелось. По брусчатке Василий Васильевич пошёл прогуляться к Дону. Мимо него в темноте быстро процокали каблучки, и повеяло запахом дешёвых, молодёжных духов.
Улыбнувшись, мужчина глубоко вдохнул весеннего, сладковатого воздуха и пошёл на набережную. Буквально через пару минут каблучки цокали навстречу.
— Извините, молодой человек, не подскажите, где Шабельские живут? Заблудилась немного.
— Спасибо вам!
— За что?
— За «молодого человека», мне пятьдесят три года. Собеседник чиркнул спичкой и осветил себе лицо. Перед девушкой стоял интеллигентный человек в костюме и шляпе. Такие, по улицам ночью и не ходят.
— Вас как зовут? Меня Василий Васильевич.
— Дусей меня зовут, Евдокией значит, — засмущалась девушка.
Пока они беседовали, из-за высоких верб, которые росли по над Доном, поднялась полная луна. И при виде небесного светила, соловьи запели веселей.
— А знаете, Евдокия, я вас провожу до хаты Шабельских, а вы попутно со мной прогуляетесь, и расскажите о себе.
— Хорошо. А мне с вами и не страшно. А здесь я в гостях у двоюродного брата. Я приехала с Воронежской губернии, из села Дедовка, это не далеко. За межой. Захотелось сходить в ваш клуб и посмотреть спектакль. Мы у себя в клубе тоже самодеятельностью занимаемся. А ваш клуб, как городской театр.
— А это и был театр, в Театральном переулке. Я сам, когда-то, там, в сценках участвовал.
Так болтая ни о чём, Василий довёл Евдокию до ворот Шабельских.
— А давайте ещё прогуляемся. Мне с вами интересно и даже весело. Вы интересный собеседник.
Они прогуляли до ранних петухов. Домой Василий пришёл, когда соловьи улеглись спать.
Три дня гостила девушка в станице и три ночи она слушала звонкое пение птиц и гуляла над Доном с новым знакомом.
Перед тем как расстаться, Василий по-современному сделал девушке предложение.
— Дуся, а давай сходим в Совет и распишемся. Больно ты мне в душу запала.
— А давай, я даже уж и не понимаю, как я там, в селе буду жить без тебя. Своё согласие девушка подтвердила жарким поцелуем.
Год у «молодых» пролетел как в сказке. Евдокия оказалась девушкой с золотыми руками и помогала мужу рукодельничать. Они брали работу на дом. От родителей они решили съехать, но отец заявил:
– Дети, у меня уж руки стамеску не держат. Да и глаза подводят. Я к тому говорю, что мастерская мне не нужна. Сделайте там ремонт и живите. Двух комнат, вам хватит через глаза. А Томочка с нами в курене пусть живёт. Сын возражать не стал, надоело ему по чужим углам слоняться.
Война не сразу подкатила на Верхний Дон. Сначала у военкоматов заголосили женщины, затем над станицей сгустилась какая-то гнетущая атмосфера. Не хотелось ни есть, ни спать, ни работать. Потому, как голосили в одном или другом дворе, можно было понять, кого из станичников не стало, куда пришла похоронка. Через год по ночам стали слышны отдалённые раскаты, то ли грозы, то ли взрывов. Затем через станицу покатился вал эвакуированных гражданских, и прошли отступающие войска, которые закреплялись на левобережье.
Во весь голос заговорила война, когда станицу и переправу стала бомбить авиация. Во второй половине июля 1942 года, по Казанской стала бить крупнокалиберная артиллерия. При попадании снаряда, курень разносило в щепки. Жители стали эвакуироваться в хутора подальше от Дона.
— Отец, мы, наверное, уедем в Шумилинскую с Дусей, попутный обоз идёт. Нельзя ей здесь оставаться беременной. Тамара не хочет с нами, она в комсомольской бригаде строит укрепления. Мы поедем в тыл, будем шить для фронта.
— Ну что ж, мы с бабкой останемся дома. А с внучкой определимся, чай уж не малое дитя.
Рано утром возле двора остановилась телега. Молодой возница спрыгнул на землю и поздоровавшись с уже ожидавшим Проценко, заявил:
— Василич, я там соломы кинул, Дусе мягко будет сидеть.
— Спасибо, Петруха, — поблагодарил попутчик, укладывая узлы и машинку в телегу и помогая жене, устроиться поудобней.
Обоз уже был напротив хутора Мутилинского, когда из-за горы показалось солнышко. Открыв глаза и взглянув на шедшего за телегой мужа, девушка засмеялась.
— Ты чего смеёшься?
— Ой, Вася, я тебя такого впервые вижу!
— А что во мне не так?
— Да ты сейчас на путиловского рабочего похож! В костюме, сапогах и косоворотке.
Муж молча улыбнулся, оглядываясь назад. Со стороны станицы опять загрохотали разрывы, а впереди стал нарастать гул самолётов.
— Петруха, это немецкие?
— Да не. Бомбовозы немецкие налетели на станицу, а это наши ястребков подняли. У них в Песковатской Лопатине аэродром.
Вдоль шляха на бреющей высоте с рёвом пролетели два самолёта со звёздами, в воздухе запахло гарью.
— Ну, теперь наши, им всыпят, — погоняя кнутом лошадок, радостно заявил возница.
В станицу Шумилинскую обоз заехал после полудня. Несмотря на летний зной, станица напоминала пчелиный улей. Казанцы подъехали к школе, где располагался и госпиталь, и какой-то штаб. Было много офицеров.
— Дуся, ты посиди в телеге, а я найду председателя колхоза, я его хорошо знаю.
В Правлении колхоза была такая же суматоха, как и на улице.
— Здорово дневал, Николай Зотьевич! — Проценко протянул руку вставшему из-за стола хозяину кабинета.
— Слава Богу! — по старинке, с улыбкой ответил тот. Какими судьбами в наши скромные пенаты?
— Да, как и все, приюта ищем. Да смотрю у вас тут тесновато будет.
— Зато весело. Бывало, если в район с обкома инструктор едет, все в обморок падают. А нынче у меня в соседнем, поповском доме, весь Обком партии поселился. И ничего, прижились. И тебе место найдём, ты меня шибко выручил в своё время. Я с бабкой живу и дочкой, да пару жён обкомовских квартируется, пока и всё. За постой ничего не возьму, а просьбу мою выполни. Марии уж двадцать девять годков, а не замужем пока, мечтает швейному делу обучиться.
— Ну, это мы с удовольствием. Я привёз и машинку, и выкройки, и жену, она мне помогает шить. Вот только она в положении. Помощница и дочка будет. Я с обозом у школы остановился.
— Ну, я тебе дам правленских лошадей с конюхом. Михей вас и отвезёт. Он бабке и скажет, чтоб устроила.
«Бабкой» оказалась миловидная женщина, пятидесяти четырёх лет отроду. Кроме всех достоинств, она была добродушной. Анисия Дмитриевна с улыбкой встретила подселенцев и сказала:
— Вы не стесняйтесь, я давно жду постояльцев, ведь все хаты уж битком забиты, а мы ещё вольно дышим. Война треклятая, в «саботаж» ещё хуже было.
Семье Проценко выделили целую комнату, в ней же устроили и мастерскую, установив машинку и раскроечный стол.
Вечером, когда на ужин собрались все домочадцы, с работы пришла и Мария. Отец сразу заявил:
— Доча, на ток пока ходить не будешь, вот с Василием Васильевичем будете портняжить для фронта.
Буквально на следующий день Михей привез несколько узлов перестиранных гимнастёрок и галифе. Медсёстры с раненых сдирали рваную одежду, а иногда и сами её разрезали, стирали и везли на ремонт. С утра и дотемна машинка строчила, как пулемёт. Узнав о том, что в станице появился хороший мастер, обкомовцы начали заказывать военную форму, невесть откуда доставая ткань из чистой шерсти, «защитного» цвета.
В начале сентября помощница из Евдокии стала никакая. Погуляв по двору, она ложилась на кровать, придерживая округлый живот, наблюдала за работой портных. Мария, девкой была ухватистой, на лету схватывала уроки мастера. К тому же она была доброй души и старательной ученицей. Когда все в хате ложились спать, она ещё пару часов строчила на машинке в полутьме.
В ночь с 19 на 20 сентября Евдокия спала плохо. То её в жар бросало, то она укутывалась в одеяло, стуча зубами. Муж уже третью ночь спал на полу, раскинув старую шинель.
Утром, хлебая молочную тюрю, Николай Зотьевич окликнул постояльца:
— Василич, ты вот чего, собери жену, я её свезу зараз в больницу. С девками я там уж договорился. А то, не дай Бог, в ночь рожать начнёт. Мы её на горбу што ль понесём?
Никто возражать не стал, и собрав узелок, молодуха уселась в председательскую пролётку.
Василий Проценко был старых устоев, креста с шеи не снимал и по воскресеньям старался не работать. Да и после отъезда жены, руки ни на что не поднимались. Одевшись, он пошёл гулять по станице.
Заглянув на рынок, он купил у бабушки газетный кулёк, полный тыквенных семечек и с этим лакомством спустился к речке.
Разминая пальцами семена, он бросал их в воду. На эту прикормку собралась стайка суетливых пескарей.
— Господи, что за жизнь я прожил? Вроде и по чести, и достойно, но всё в какой-то колготе и суете. Может, я не правильный жизненный путь себе избрал? Нужно было бы на учителя идти учиться, как брат Иосиф. Там хоть свой труд видишь, каким ты человека сделал, чему выучил. И этот человек всю жизнь хорошего педагога вспоминает. А я что? Ну сшил хороший костюм, а купец или чиновник протирает потом штаны или на гулянке наставит жирных пятен на пиджак. А мне что от этого? Придёт, новый закажет — мне на хлеб заработок. Да и только.
Долго размышлял о жизни наш герой и лишь к вечеру зашёл к себе во двор.
Продолжение следует…
Ранее сообщалось, что старый курень в ст.Казанской имеет богатую историю 1 часть
