"Тысячелетний опыт показал, что неотложных дел в России нет; могут быть отложены и порядок, и счастье, и слава нации".
"Что касается законодательства, то мы страдаем не недохваткой его, а скорее перепроизводством, причём вся беда в том, что искусственно придуманные законы выходят плохими и требуют всё новых и новых «реформ». Если законодательный раж хотя на время затихает, страна испытывает не убыток, а облегчение".
"Нельзя ни минуты забывать, что наряду с возрастающими возможностями развития непрерывно действует процесс одичания, возвращения к первобытному уровню".
7 июня 1911 г.
Министры начинают разъезжаться на летний отдых. Все—помещики, у всех есть вне Петербурга своя родина, всех тянет отряхнуть канцелярский прах от рук своих и вернуться хоть ненадолго в блаженное «первобытное состояние»...
Всё это очень хорошо, и если ставить вопрос, нуждается ли правительство в отдыхе, то некоторые министры заведомо так утомлены, что, конечно, им нужен отпуск. Я только позволю себе, в качестве скромного обывателя, высказать, что я лично чувствую, читая в газетах об отъезде то одного министра, то другого, то целой группы их.
Меня всегда берёт некоторая тревога, ощущение какой-то государственной неловкости. Может быть, это жалкий предрассудок, но я чувствую себя гораздо спокойнее, когда правительство на месте.
Вместе с народом я с молоком матери усвоил представление о высокой важности власти и о ничем не подменимой роли её в государстве. Военный корабль—не большая вещь, но неполный состав начальства всегда отражается и на настроении, и на работоспособности судна. Что же говорить о таком гигантском корабле, какова империя?
Министры, разъезжаясь, конечно, оставляют заместителей своих—в лице товарищей министров. Некоторые из товарищей ничем не уступают своим принципам ни в государственном опыте, ни даже в таланте. Но заместитель есть всегда, простите за выражение, затычка, т.е. нечто, лишь временно заполняющее правительственную брешь.
Самый идеальный управляющий не может заменять хозяина, если тот действительно хозяин. Лишь в очень редких случаях заместитель министра решается на какое-нибудь ответственное дело, зная, как этого не любят министры.
(...) Большинство заместителей отсутствующих министров ограничиваются «текущею», т.е. главным образом, канцелярскою работою, т.е. по преимуществу наименее важною частью административной процедуры. Всё, что покрупнее и позначительнее, задерживается до возвращения его высокопревосходительства, если, конечно, не сделано специального распоряжения препровождать важные бумаги в тот райский уголок, где отдыхает сановник.
Впрочем, даже если и сделано такое распоряжение, товарищ министра, как опытный психолог, понимает, что на него не будут слишком сердиться, если он окажется не вполне исправным и не станет докучать будто бы неотложными бумагами.
Тысячелетний опыт показал, что неотложных дел в России нет; могут быть отложены и порядок и счастье и слава нации. Естественно, что чуть потруднее дела, они откладываются на «потом» даже в зимнее время, а не только в летнее.
Некоторые министры серьёзно больны, другие нуждаются в ремонте, более или менее капитальном. Ясно, что мешать их лечению нельзя: главный секрет последнего—на время всё забыть, от всего отрешиться.
В итоге всех этих уважительных соображений слагается полупаралич всего, что в государственной жизни считается важным. На несколько месяцев страна искусственно принимает пониженный тон жизни.
Если законодательство бездействует летом—это вполне понятно,—законы общества—не масленичные блины, чтобы их печь без передышки. Что касается законодательства, то мы страдаем не недохваткой его, а скорее перепроизводством, причём вся беда в том, что искусственно придуманные законы выходят плохими и требуют всё новых и новых «реформ». Если законодательный раж хотя на время затихает, страна испытывает не убыток, а облегчение.
(...) Я позволю себе высказать мнение, может быть, жестокое: по самой природе своей правительство не должно знать, что такое отдых: сердце не отдыхает. Начав биться ещё до рожденья, сердце останавливается лишь с последним вздохом. Худо ли, хорошо ли, этот центральный орган работает непрерывно, как непрерывно работает и мозг, кроме не всегда нужного сознания.
Если законодательство можно сравнить с высшим сознанием страны, то суд и администрация—лишь исполнительные органы, обязанные не знать, что такое сон. Машина современного большого корабля действует, если хорошо смотреть за ней, сколько угодно времени. Сказав в Кронштадте «ход вперёд», вы можете сказать «стоп машина» во Владивостоке.
С не меньшей, конечно, методичностью должна работать и государственная машина, между тем у нас замечается опасное утомление чуть ли не по всем ведомствам и, как результат утомления—неготовность, гибельное отставанье от темпа жизни.
Мне доводилось объяснять не раз, что утомление не есть нечто естественное, с чем следует мириться.
Подобно болезни, усталость всегда есть неуменье жить, неуменье работать правильно.
Труд сам по себе вовсе не утомителен,—напротив, разумно поставленный, труд есть не трата сил, а приобретение их, непрерывное накопление.
Если бы труд был тратой сил, то цивилизация была бы невозможной и жизнь давно иссякла бы на земле.
Если мы серьёзно хотим культурной и достойной человечества жизни, то не должны забывать, что такое культура: это прежде всего повышенный труд и непрерывно растущее накопление его.
Вы восхищаетесь игрой музыканта, но в неё вложен колоссальный труд, остановить который значит для музыканта разучиться своему искусству.
Акробат, умеющий ходить по канату, как это ни глупо, обязан ежедневно упражняться в своём ремесле, иначе он перестанет быть «артистом».
Безусловно, тот же закон работы во всех профессиях, высоких и низких: совершенный труд всегда труд непрерывный. Всякая сколько-нибудь продолжительная пауза, как утверждает экспериментальная психология, влечёт за собою некоторую атрофию рабочих центров мозга и сопровождается известным упадком энергии.
Культурный человек есть всегда сверх-человек и культурная работа всегда выше нормы. Едва вы остановились, едва потеряли инерцию, природа возвращает вас к низшему типу, каким вы созданы. Весь секрет прогресса—укреплять себя на занятой высоте, фиксировать успех и делать его нормой.
Нельзя ни минуты забывать, что наряду с возрастающими возможностями развития непрерывно действует процесс одичания, возвращения к первобытному уровню.
Народ наш растратил многое драгоценное, что им было приобретено в истории, и растратил от неупотребления, от вынужденного или добровольного бездействия.
Ещё более потеряло в своём телесном и духовном складе высшее сословие, столь испорченное обломовщиной.
Может быть, центральная беда России в том, что народ слишком щедро обезпечил когда-то свой правящий класс, и этот класс, отдав себя барственному far niente, потерял трудовые способности.
Может быть, ещё большая беда в том, что и само простонародье, когда-то чрезмерно обезпеченное землёй и сырой природой, обленилось на своём приволье, растеряло древнюю, накопленную в незапамятные времена силу Микулы Селяниновича и Ильи Муромца.
На всякого безпристрастного наблюдателя народ наш (как, впрочем, во многих странах) производит впечатление значительно одичавшей расы.
Попадаются ещё породы сильные, заряженные как бы двойной энергией, но им уже трудно тащить за собою всё растущее полчище лентяев и шалопаев, разучившихся находить радость в труде и предпочитающих, вроде героев Горького, бродяжить праздно и проклинать весь мир.
Я далёк от мысли делать научный вывод относительно тех явлений, которые возникают вследствие министерских каникул. А priori можно утверждать, на основании вышесказанного, что слишком продолжительный (более двух дней подряд) отдых ведёт наших сановников к некоторому понижению психической энергии, и чем дольше длится отдых, тем упадок сил идёт разительнее.
Министрам кажется, что сидя в деревне или в заграничном курорте они отдохнули; об этом им свидетельствует претензия на хороший цвет лица, более глубокий грудной голос, более яркий блеск глаз и то чувство счастья, которое свойственно здоровью.
Но всё это должно отнести не к отдыху, а к хорошему воздуху, к более свежей пище, к более правильному режиму (сон—прежде всего), к отсутствию раздражающих и к присутствию интересных впечатлений.
Поставьте обычный ваш труд в условия курортной или деревенской обстановки, и вы не только приобрели бы те же элементы здоровья, но в ещё более безспорной степени.
Каждый из хорошо «отдохнувших» за лето деятелей чувствует, как ему трудно осенью приниматься за прежнюю работу, как трудно развить новую инерцию, новую привычку к труду. Вместо того, чтобы видеть себя духовно-укрепившимися, люди чувствуют себя обезсиленными, и такое состояние обезсиленное тянется довольно долго.
Физически—поправившиеся, сановники профессионально нечто теряют, и эта потеря тотчас отражается на положении дел. Прошлым летом, например, чуть ли не все министры пользовались продолжительными отпусками, зато осень и зима протекла для них далеко не благополучно. Само собой, тут имели вес и кое-какие другие причины, но мне кажется, следует учесть и ослабленную отдыхом энергию гг. администраторов. За летний прогул всевозможных ведомственных затруднений накопилось много, а способности справиться с ними оказалось меньше. На столе у сановников огромные стопы нерешённых дел; а в голове мелькают милые впечатления лета, деревенские, идиллические, но вовсе не государственные...
Нынче, как и в прошлые годы, за премьер-министра остался В.Н.Коковцов. Вот одна из причин его изумительной трудоспособности: он не отдыхает. В то время, как товарищи по кабинету закатываются «далеко-далече», министр финансов довольствуется дачей на Елагином острове и отрабатывает, кроме своей обычной порции работы, ещё и за главу правительства. И все, кто встречаются с ним осенью, удивлены свежестью и даже моложавостью этого государственного человека.
Подобно Льву Толстому, который называл себя живой рекламой вегетарианству,—В.Н.Коковцов мог бы предложить себя в доказательство полезности усиленного и непрерывного труда.
Сказать, что г. Коковцов совсем не знает отдыха, конечно, нельзя. Всего вероятнее, он отдыхает, подобно сердцу, в коротенькие промежутки между работой. Ведь и сердце пред моментом сжатия совсем бездействует, но для него и нескольких долей секунды довольно для возобновления сил.
Отсидев весьма производительно восемь часов за работой, министр, умеющий жить, вероятно находит время и размять члены прогулкой, и посмотреть на заходящее солнце, и освежить грудь воздухом.
Отсидев рабочую неделю, министр финансов, как говорят, неизменно едет на один день в свою новгородскую деревню и прикасается, так сказать, к матери-земле. Способность культурно отдыхать неразрывно связана с великою способностью культурно работать.
Карамзин считал «блестящею ошибкою Петра Великого» перенесение столицы в Петербург.
Святая истина! Она доказывается, между прочим, всего разительнее той острой потребностью бежать из Петербурга, которою каждую весну охватывается его население. Только необходимость заставляет петербуржцев довольствоваться подгородной дачей. В действительности эти дачи унылы и безжизненны, как сам Петербург.
Сегодня 6 июня 5°С тепла! Ведь это меньше, чем бывает на Новой Земле в разгар лета. Мне кажется, если явится когда-нибудь новый Пётр Великий и захочет вновь перенести куда-нибудь столицу, то ему кроме других соображений придётся искать наиболее красивую местность с наилучшим климатом.
Столица должна быть центром притяжения для правительства, а не центром отталкивания. Нужно, чтобы столица империи была помещена в такой роскошной рамке относительно пейзажа, тепла и солнца, чтобы почтенных сановников никуда, кроме окрестностей, не тянуло, и чтобы весь правящий класс общества влюблён был в свою столицу, как Французы в Париж.
Наш Елагин остров есть не более, как культурно-прибранное болото; живя тут на даче, вы не выходите из насморков и бронхитов с верным обезпечением под старость ревматизма.
Продрогшие за лето больше, чем за зиму, угнетённые тёмным небом, раздражённые простудой люди правящего круга заряжаются центробежными потребностями вместо центростремительных.
В эпоху живописной Москвы Ивана Калиты правительство тянуло к центру и собирало Русь.
В холодный и некрасивый петербургский период вместе с народом разбредается и само правительство.
Этим отталкивающим чертам петербургской природы следует приписать значительную долю того упадка национального сознания, которым хворает наш правящий класс.
Столица есть великое учреждение: в некотором смысле это—непрерывное народное собрание, где тысячами способов обсуживается и решается судьба народная. Видали ли вы собрания, где в разгаре дела самые интересные члены начинают один за другим исчезать из зала? Может быть, им в самом деле пора домой, может быть, они не выносят духоты, но отсутствие каждого из них точно подкашивает собрание, делает его всё безсмысленнее и безсильней.
Если правительство есть сердце страны, то оно и должно держаться места, назначенного для сердца. Оно должно быть мощным мускулом, все отдельные волокна которого должны быть плотно соединены.
Нельзя, конечно, жить безвыездно в Петербурге, но продолжительные отлучки министров всегда похожи на расстройство сердца, на перерождение тканей.
Правительство в принципе состоит из наиболее одарённых, т.е. наиболее незаменимых деятелей. Заменят их долгий срок чиновниками второго разряда—всегда ущерб для страны.
Это почувствовалось бы во всякое время, и особенно чувствительно теперь, накануне больших внутренних и внешних бурь...
Разве вы пророк, скажет читатель, если предсказываете бури? Я отвечу: а разве вы, читатель, пророк, если уверены, что их не будет? Есть признаки, и весьма недвусмысленные, относительно того, что 1912 год пройдёт не более спокойно, чем 1812, 1712, 1612...