Читал "Дневные звезды" и думал, КАКИМ писателем могла бы стать Берггольц, если бы не цензура - внешняя и внутренняя.
В книге воспоминаний Ольга Федоровна лишь намекает на некоторые вещи (о своем аресте - ни слова, так, какие-то "события 1937-1939 гг"). И исповедь автора - а это, несомненно, исповедь - получилась как будто с купюрами: тут высказалась, там умолчала. Но это если знаешь, что пережила Берггольц. В дневниках она напишет: «Я пишу тебя лукаво, главная моя книга. Я обхожу все главное в тебе, всю свою боль. Её еще нельзя обнаружить». Эту запись она сделала в мае 1954 года. Хотя и этот, изложенный в четырех рассказах, поток воспоминаний впечатляет.
Яркие картинки детства дореволюционного и двух лет жизни в Угличе, куда мать увозит их с сестрой от петроградского голода 18-21 годов.
Блокада Ленинграда - не через себя, а через отношения с отцом (и отношением к отцу). И страшные картинки 15-ти километрового "перехода" голодным февралем 1942 - от Радиокомитета до фабричной больницы за Невской заставой, где работал в то время отец.
"Уже за Невской тропинку мою пересекала поперечная. И так случилось, что в ту минуту, когда я подошла к этому малому перекрестку, столкнулась я с женщиной, замотанной во множество платков, тащившей на санках гроб, собственно говоря, даже не гроб, а что-то вроде комодного ящика. Может быть, это даже и был комодный ящик, заколоченный сверху фанеркой. Она тащила его, всем корпусом наклонясь вперед, почти падая. Я остановилась, чтобы пропустить гроб, а она остановилась, чтобы пропустить меня, выпрямилась и глубоко вздохнула. Я шагнула, а она в это время рванула саночки. Я опять стала. А ей уже не сдвинуть с места санки: наверное, они наскочили на какую-нибудь выбоинку или бугор на тропинке, и стоят они прямо около моих ног. Она ненавидяще посмотрела на меня из своих платков и еле слышно крикнула:
— Да ну, шагай!
И я перешагнула через гроб, а так как шаг пришлось сделать очень широкий, то почти упала назад и невольно села на ящик. Она вздохнула и села рядом.
— Из города? — спросила она.
— Да.
— Давно?
— Давно. Часа три, пожалуй.
— Ну что там, мрут?
— Да.
— Бомбит?
— Сейчас нет. Обстреливает.
— И у нас тоже. Мрут и обстреливает.
Я все-таки раскрыла противогаз и вытащила оттуда драгоценность: «гвоздик» — тонюсенькую папироску. Я уже говорила, что у меня их было две: одну я несла папе, а другую решила выкурить по дороге, у завода имени Ленина. Но вот не утерпела и закурила.
Женщина с неистовой жадностью взглянула на меня. В глубоких провалах на ее лице, где находились глаза, вроде что-то сверкнуло.
— Оставишь? — не сказала, а как-то просвистела она и глотнула воздух.
Я кивнула головой. Она не сводила глаз с «гвоздика», пока я курила, и сама протянула руку, увидев, что «гвоздик» выкурен до половины. Ей хватило на две затяжки.
Потом мы встали, обе взялись за веревку ее санок и перетащили гроб через бугорок, на котором он остановился. Она молча кивнула мне. Я — ей. И опять, от столба к столбу, пошла к отцу. Встреча с женщиной, тащившей комодный ящик-гроб, и перекур с нею ничего не шевельнули во мне тогда. Я только подумала: «Теперь не присяду до завода Ленина. А у завода съем кусочек хлебца».
Поездка в Углич уже будучи взрослой. Рассказ о повлиявших на нее поэтах (Лермонтов, прежде всего). И разговор о Главной своей книге, которую Берггольц так и не напишет.
"…И у меня, как и у других писателей, есть Главная книга, которая вся еще впереди, отрывки из которой рассеяны и в том, что напечатано стихами и прозой, и в том, что держится пока еще в черновике, в столе, или только в сердце, в памяти. Но все больше хочется все это собрать, попытаться объединить, воплотить. Наверное, это опять будет не она, но уже наступило то время своей и общей жизни, когда, начиная любую работу, даже газетную, не можешь не думать о Главной книге, не можешь не надеяться, что это — путь к ней, приближение, пусть хотя бы на шаг, но уже реальное приближение".
Но, как мне кажется, Главной ее книгой стали ее дневники. Их стоит прочесть обязательно.
Они дополнят те умолчания, к которым Берггольц пришлось прибегнуть в автобиографических "Дневных звездах", которые впервые вышли в 1959 году. И несколько раз переиздавались при жизни поэтессы.