Врач-психотерапевт Михаил Бурдин — один из немногих специалистов, кто открыто критикует повальное увлечение терапией. В интервью автору «Сноба» Денису Бондареву он объясняет, как «психоцентризм», погоня за счастьем и мода на диагнозы на самом деле помогают нам находить алиби для неудач и снимать с себя ответственность.
Ещё 15 лет назад в России о визите к психотерапевту или психиатру было не принято говорить вслух. В начале 2010-х ситуация резко меняется — блоги психологов в соцсетях становятся популярными, а публикации в медиа о борьбе с депрессией и другими расстройствами — вирусными. Они настойчиво доносят до широкой аудитории: нет ничего постыдного в том, что с твоей психикой что-то не так. За следующие десять лет дестигматизация диагнозов и работы с терапевтом достигает в России серьёзных успехов. И вот уже коллеги, от которых ты этого никогда не ждал, буднично рассказывают о жизни с несколькими расстройствами в лёгкой форме, рассуждают о преимуществах техники экспозиции и жонглируют терминами вроде гиперкомпенсации и созависимости. В конце десятых в России запускается сразу несколько онлайн-платформ по подбору терапевта, становятся популярны Zoom-сессии с психологом — словом, обсуждать свои тревоги со специалистом становится обычным делом для всех, кто может себе это позволить. Для страны, в которой ещё недавно наличие психического расстройства было тёмным пятном на репутации, прорыв небывалый. Теперь об опыте терапии рассказывают уже те, кто раньше рассматривал психологов как идеологических врагов, слово «абьюзер» используют бабушки у подъезда, и редкое медиа обходится без соответствующей рубрики (на «Снобе» — с 2008 года. Прим. ред.). В середине 2020-х можно уверенно сказать: революция психотерапии в России состоялась.
Но у гуманистического движения против стигматизации психических расстройств есть и обратная сторона — утверждает врач-психотерапевт, психиатр-нарколог, кандидат медицинских наук Михаил Бурдин. Отмечая важность популяризации терапии и общественной дискуссии об этой теме, Бурдин в своём телеграм-канале и публикациях рассматривает неоднозначные эффекты, которые принесло повальное увлечение психотерапией — фиксацию на терапевтическом описании мира, безудержную гонку за счастьем и желание обладать психиатрическим диагнозом.
Вы последовательно критикуете зацикленность современного общества на психологическом дискурсе. Это немного неожиданно слышать от практикующего психотерапевта, а не от, скажем, философа или социального психолога. Со стороны кажется, что вы отбираете у себя хлеб. Нет противоречия, что человек критикует спрос на свои же услуги?
Да, «психотерапевты против психоцентризма» может выглядеть как «пчёлы против мёда». Кажется, что такая критика должна вести к уменьшению обращений за помощью или снижению авторитета практики. Но на самом деле психоцентризм негативно влияет и на самих психотерапевтов. Если представлять нас циничными людьми, которые заинтересованы только в спросе на наши услуги, то это не было бы проблемой. Но психотерапевты действительно стараются помочь пациентам, а сложившаяся ситуация часто мешает делать это эффективно.
В чём именно заключается эта ситуация и что такое психоцентризм?
Эта концепция действительно гораздо шире исследована в гуманитарных науках — социальной философии, антропологии, социологии, но и в психологии она тоже обсуждается. Под психоцентризмом понимается установка, что современный человек полностью ответственен за то, что с ним происходит. Что источник всех неудач и страданий находится в его психике, зависит от восприятия. Это в значительной степени обосновано: корень наших реакций на обстоятельства и возникающие в разных ситуациях мысли действительно лежит в психике. Но человек также находится в социальном контексте, под воздействием различных факторов, и они тоже вносят свой вклад. Их недооценка — причина критики психоцентризма.
Типичный пример психоцентризма — корпоративные курсы снижения стресса за счёт развития «навыков осознанности». Людям предлагают «изменить своё отношение», «проработать собственные проблемы», «преодолеть негативное мышление» вместо того, чтобы улучшить их условия труда. Так внедряется идея, что проблемы человека зависят исключительно от внутрипсихических факторов.
Современного человека часто описывают как индивида, который существует в неолиберальном обществе и исповедует соответствующие взгляды, находится под влиянием доминирующих идей и нарративов. В частности, о том, что он обязан быть эффективным, продуктивным, достигать успеха, брать всё более высокую планку. Есть экономические, политические, идеологические причины того, что общество сейчас так устроено, но для нас главное — что многие люди сейчас действительно так рассуждают.
Соцсети усиливают ориентир на самых успешных, на эффективность, продуктивность. В своих лентах мы видим примеры и неизбежно сравниваем с собой. Из-за этой высочайшей планки продуктивности гораздо больше людей стали испытывать неудовлетворённость собственной жизнью по сравнению с предыдущими поколениями. И речь идёт не только о зарабатывании денег, повышении статуса или престижа, привлекательной внешности, значение имеет и достижение максимального эмоционального комфорта. То есть к требованию быть эффективным и продуктивным мы добавляем такие же высокие требования относительно нашего душевного равновесия, удовлетворённости отношениями, качеству свободного времени. Это ещё называют «хэппихондрией» — стремлением постоянно испытывать счастье, положительные эмоции. Всё это создаёт специфический стресс, который социологи описывают как внутреннее стремление к достигаторству при ориентире на не очень-то достижимые стандарты. Не получив желаемого, мы испытываем стресс, который можно назвать через диагнозы — депрессией или генерализованным тревожным расстройством, или — выгоранием и отчаянием.
Другая часть социального контекста — это «терапевтическая культура». Термин введён социологами уже достаточно давно, он подразумевает, что представитель этой культуры описывает свою эмоциональную жизнь с помощью специализированного психологического и даже психиатрического словаря, а также страдает от некой генеральной внутренней уязвимости, которая во многом и объясняет его текущее состояние жизни. Подразумевается, что эта уязвимость — следствие неблагоприятного детского опыта, который не обязательно связан с физическим насилием, но может быть следствием и менее заметного «эмоционального насилия», которое можно трактовать очень широко.
Второе особенно хорошо видно по массовой культуре — сейчас, наверное, не найти ни одного главного героя современного сериала, у которого не было трудного детства, пережитой травмы или особенности развития. Раньше в художественных фильмах злодей был просто злодеем, а сейчас всегда есть психологические объяснения его злодейства. Классический герой вестернов — суровый, немногословный мужик, который метко стреляет и не имеет психологических проблем — сейчас такой герой считается устаревшим. Нам нужен человек с внутренней червоточинкой, раздираемый проблемами, тяжёлыми событиями в прошлом, которые на нём сказываются.
В общем, эта концепция очень глубоко проникла в современного человека, а сама уязвимость стала тотальным и основополагающим его свойством. Из-за этого множество ситуаций начинают рассматриваться как потенциально «травмирующие».
Это заметно по изменениям повседневного языка — психологические термины используют все, по поводу и без, они стали приметой продвинутого человека.
Да, язык отражает эту ситуацию, поэтому мы так часто слышим об «абьюзивных отношениях», «нарушении границ», «токсичных замечаниях». Психологические объяснения начинаются по любому поводу. Пару недель назад мне попалась новость, что в маленьком городе подростки разорили кладбище. Следующая часть этой новости сообщала, что сейчас с ними работают психологи. Если посмотреть отстранённо, возникает вопрос: какого чёрта, причём тут вообще психологи?
Третья составляющая социального контекста — стремление к собственной уникальности. Социолог Андреас Реквиц описывает это как свойство «общества сингулярности». Он понимает под сингулярностью своеобразие, отличность от других. Это одна из характерных черт общества позднего модерна. Если раньше люди скорее стремились быть как все, чтоб всё как у людей, и скорее беспокоились о том, чтобы соответствовать стандартам, то сейчас, наоборот, мы фокусируемся на том, чтобы отличаться от других, особым образом выделяться — необычно проводить отпуск, иметь работу, которая позволяет творчески самореализоваться и не быть винтиком в механизме, работать не на дядю, а на себя.
Перечисленные факторы очень важны для современных людей, не для всех, конечно, в первую очередь для тех, кого описывают термином когнитариат.
Кого относят к когнитариату?
Слово образовано двумя другими — «когнитивный» и «пролетариат». Это люди умственного труда: программисты, дизайнеры, журналисты, психологи, те, кто обслуживает цифровую среду, контент-мейкеры, преподаватели. Они в большей степени ориентированы на либеральную модель экономического поведения — достигаторство, о котором мы говорили до этого. Как правило, они высокообразованы и очень много ресурсов вкладывают в саморазвитие, потому что от интеллектуальных способностей будет зависеть их продвижение, статус, уровень жизни. Большая часть когнитариата работает на себя, их занятость текучая, трансформирующаяся, они мыслят проектами и не работают по 20 лет в одном месте. Это мобильная как в профессиональном, так и в географическом смысле категория людей. Их экономическое положение, как правило, достаточно высокое, но при этом нестабильное. Во многом из-за высокой профессиональной турбулентности они и составляют значительную часть клиентуры психотерапевтических клиник и кабинетов. Я бы не говорил, что проблемы психоцентризма характерны только для этой части общества, они распространяются на разные социальные группы, но среди когнитариата они выражены больше всего.
Перечисленные социальные факторы объясняют, чем сегодняшняя ситуация отличается от ситуации 50 лет назад. И почему сегодня люди стали настолько внимательны к своему психическому здоровью и так часто обращаются за помощью к психотерапевтам.
А в чём здесь проблема? Люди стали больше использовать психологических терминов и обращаться к психологам — значит, все вроде как стали более осознанными в отношении своих психических процессов. Что в этом плохого? Ну кроме того, что это раздражает, как любой навязчивый дискурс.
Да, казалось бы, психологические термины просто помогают нам лучше разобраться в том, что происходит, и в итоге — лучше себя чувствовать. Но есть тонкости, которые на первый взгляд не так заметны, но приводят к серьёзным последствиям.
Если мы используем для описания разных ситуаций психологический язык, мы тем самым формируем собственный дискурс, относим переживания к определённой категории и начинаем рассматривать их только с этой точки зрения. И не замечаем, что оказываемся внутри определённой идеи. Можно взять пример, не связанный с клинической ситуацией. Человеку гораздо проще пережить расставание, если он считает, что у партнёра были психологические проблемы. «Он был нарциссом, абьюзером, токсично вёл себя со мной». И это уже не просто язык, это способ описания, который перемещает ответственность за произошедшее на партнёра. «У него что-то не так с головой, из-за этого наши отношения разрушились», — такое объяснение схватывает одни куски реальности, но при этом другие вообще игнорирует. А возможно, человек сам вёл себя как-то не очень здорово в этих отношениях, но шаблонное объяснение этого не учитывает. И, вероятно, в дальнейшем человек снова будет объяснять неудачи в личной жизни тем, что вокруг полно токсичных абьюзеров.
Из-за фиксации на психических процессах современный человек начинает недооценивать социальные — безработицу, неравенство, гендерные проблемы и так далее. Весь фокус переносится на внутренний мир. Например, есть такая тенденция — объявлять безработных людьми, страдающими от психологических проблем, которым нужно в первую очередь разобраться с головой. То есть нужно не рабочие места создать, а обеспечить безработных навыками психологической самопомощи, чтобы они могли встроиться в существующую экономическую модель неолиберализма.
Насколько это характерно для российских реалий?
Это больше свойственно для неолиберальных обществ, например Великобритании или Соединённых Штатов, в которых сильное социальное расслоение, сокращение рабочих мест. Что касается России — я не профессионал, чтобы судить об экономической ситуации, но прекрасно видно, что, например, люди могут испытывать много переживаний и проблем, связанных с какими-то социальными процессами, и тоже описывают их с помощью психологического языка. Например, человек не может заработать денег в соцсетях, раскрутить свой бренд. Он начинает страдать из-за этого и списывает причины неудач на свои внутренние особенности. Идёт за помощью к специалисту и держит в голове, например, свои проблемы с вниманием, описывает их как симптомы дефицита внимания клинического уровня. Человек обращается за помощью по поводу СДВГ, хотя на самом деле его проблемы могут быть связаны с чем-то совершенно другим.
Человек не может стать звездой тиктока, потому что у него нет к этому явных способностей, а списывает всё на свою закрепощённость или детские травмы?
Да. Не всем людям подходит такой способ зарабатывания денег. Но извне человеку транслируют, что он это может, а если не получается — значит, ему надо что-то «починить» внутри себя. И это характерно для России так же, как и для других стран.
Я встречал случаи, когда люди полностью разрывали отношения с родителями, объясняя это языком психологии: что родители токсичны, нанесли когда-то травму и продолжают её усугублять. Это можно отнести к однобокому взгляду на ситуацию и терапевтической культуре?
Идея, что семья является причиной травм человека, очень характерна для терапевтической культуры и концепции уязвимости. Ребёнок уязвим больше, чем взрослый, он действительно может получить травмирующее влияние, которое будет сказываться всю его жизнь. И подразумевается, что именно эти влияния ответственны за то, что с ним сейчас происходит. Проблема в том, что это снижает ответственность и способность человека действовать, потому что он начинает воспринимать себя как жертву обстоятельств. И ему нужно сначала «проработать» эти прошлые события, а потом уже можно двигаться дальше, жить.
Иногда «травматичный опыт» — это корректное описание, а иногда — совершенно некорректное, но самому человеку в этом очень сложно разобраться. И он выбирает точку зрения, которую ему подсказывает общественный дискурс. В итоге могут быть такие истории с разрывом отношений, адекватность которых неспециалисту оценить сложно.
Бывают ситуации, когда психике человека действительно был нанесён тяжёлый ущерб прошлыми событиями, в том числе в семье, это очень хорошо известно профессионалам. Но важно не обобщать, а трансляция в обществе идей психоцентризма приводит как раз к обобщениям и сильным упрощениям. Кроме того, значение некоторых понятий размывается, становится непонятно — что имеется в виду под травмой, что такое «нанесение вреда»? Так начинают называть всё подряд. А люди судят поспешно, по эмоциональным ощущениям, суждениям, которые они некритически усвоили. Тут нужна внимательная, непредвзятая и профессиональная оценка.
Ещё одна вещь, которую вы удивительным образом критикуете как психотерапевт, — это стремление современного человека оставаться в психотерапии бесконечно долгое время. А тут что не так? Человеку хочется улучшать и улучшать себя, прорабатывать — что в этом плохого?
Нет ничего плохого в самом факте, что человек хочет, чтобы психотерапия присутствовала в его жизни как постоянная составляющая. Сложности возникают при ближайшем рассмотрении. Я психотерапевт когнитивно-поведенческого направления, оно подразумевает целенаправленность — решение конкретной проблемы и достижение момента, когда человек становится психотерапевтом для самого себя, получает для этого навыки и приёмы, становится уверен, что в будущем справится сам. Такой итог — признак хорошей психотерапии. Если клиент ходит на психотерапию бесконечно, это означает, что тут что-то не так. Если я постоянно обращаюсь за помощью, значит, рассматриваю себя как человека, не способного справляться с жизнью. Для профессионального психотерапевта терапия с открытым финалом может означать проблему. А тенденции психоцентризма формируют установку на безостановочный психотерапевтический процесс — это становится чуть ли не целью.
Мы уже говорили, что у современного человека очень высокие требования к своей продуктивности, эффективности, эмоциональной жизни. Что эмоциональный дискомфорт — это повод обратиться к психотерапевту. Например, я всё чаще вижу, что люди обращаются к специалисту, чтобы он помог им принять решение. А ведь вообще, время от времени принимать сложные решения — это абсолютно нормальная, естественная составляющая жизни.
А если рассматривать это как повод для обращения к психотерапевту?
Тогда человек детренируется, становится не способен выдерживать такие обстоятельства, не развивает навыки проходить через них. Я сейчас говорю не о критических случаях или когда у человека есть психиатрический диагноз.
Давайте ещё поговорим о «культуре диагнозов» и «терапевтической культуре». Вы отмечаете, что сегодня диагноз часто становится частью мифа человека о самом себе. Расскажите, что это значит и как работает?
Психиатрический диагноз — это совершенно особая медицинская категория, он отличается от соматического. За вторым есть конкретный органический процесс — допустим, перелом или воспаление, и это можно точно обнаружить анализами, исследованиями. Психиатрический диагноз чаще всего основан на отчётах о собственных переживаниях. Депрессию или генерализованное тревожное расстройство, ПТСР или СДВГ нельзя обнаружить объективными методами. Это условности, социальные конвенции, принятые психиатрами, чтобы как-то описать сложные процессы.
Сейчас заметна тенденция, когда эти явления смешиваются, и психиатрическое расстройство воспринимается по аналогии с соматическим заболеванием. Иногда эта метафора может быть полезна, когда мы говорим, например, что при депрессии, как при простуде, стоит снизить к себе требования, потому что человек в этом состоянии не способен действовать на привычном уровне продуктивности.
Но это именно метафора. Считать, что психиатрическое расстройство — это некая патологическая сущность, которая находится в человеке, — это огромная ошибка, которую люди допускают из-за постоянного упрощения и искажения информации о расстройствах. Начинаются рассуждения, что, например, у меня есть СДВГ или пограничное расстройство личности, имея в виду, что внутри меня есть какая-то сущность по типу онкологического заболевания. И если человек совершает эту ошибку, то может начать относить самые разные свои переживания к этому расстройству. Рак как-то себя проявляет, пневмония как-то себя проявляет, геморрой как-то себя проявляет…
А шизофрения у одних проявляет себя так, а у других — совсем по-другому?
Да, психическое расстройство этой логике не соответствует. Оно полностью сосредоточено в своих симптомах. Не бывает бессимптомной шизофрении или депрессии — эти расстройства и есть набор симптомов.
Подвох в том, что, воспринимая психические расстройства по аналогии с соматическими, человек любые переживания начинает воспринимать как симптомы. Он ловит себя на том, что постоянно откладывает дела, и знает, что это называется прокрастинация. А прокрастинация — симптом СДВГ. Логика медицинского симптома переносится на описание собственного поведения, которое может объясняться совсем другими причинами. Человек начинает подозревать у себя СДВГ, идёт гуглить описание этого расстройства, которое достаточно размытое, состоит из набора признаков. Несколько галочек в психологическом тесте — и после короткой самодиагностики человек начинает верить, что страдает от этого расстройства. Далее он может обратиться к специалисту за подтверждением или даже не будет этого делать и просто примет факт о своём самодиагностированном расстройстве. А психиатр часто подтверждает диагноз из-за того, что человек приходит к нему с убеждением и описывает происходящее с ним соответствующе. Он заостряет свои переживания, похожие на симптоматику расстройства, и этим сбивает специалиста. Либо психиатр может сказать, что СДВГ нет, но не обязательно человек на этом остановится. Он может пойти за вторым мнением, если убеждён, что у него есть это расстройство. А почему он в этом заинтересован? Потому что у него может появиться преимущество от обладания диагнозом.
Какое, например? Иметь психическое расстройство долгое время было не очень почётно. В чём может быть мотивация обзавестись диагнозом?
Когда-то это было так, и это тоже очень важное изменение, которое произошло в современном обществе. Раньше люди не хотели иметь какой-либо психиатрический диагноз, но во многом благодаря гуманистическим усилиям произошла дестигматизация психических расстройств. Появилось лояльное отношение к людям с расстройствами, а иногда диагноз стал приносить некоторые преимущества. Например, голливудский актёр, многократно изменявший жене, объявляет себя страдающим от секс-аддикции. До этого его считали просто непорядочным человеком, а теперь он стал страдающим от расстройства пациентом. Или человек испытывает тяжёлое переживание из-за неспособности реализоваться так, как он хочет, страдает, а потом находит подходящий диагноз и начинает так объяснять свою проблему. Это помогает ему смириться со своим неуспехом, который, возможно, случился из-за неправильной оценки своих навыков и способностей. А он воспринимает себя как человека, которому достались плохие гены, и он вынужден с этим жить.
Это может оказывать обезболивающий эффект и снижать стресс, но в целом — это неадекватная оценка своей жизненной ситуации. Это поиск алиби, почему я не соответствую своим же завышенным стандартам.
Дальше человек может начать идентифицировать себя с другими людьми с этим расстройством, находить единомышленников, поддержку, почувствовать, что он не одинок с этими переживаниями. Начать группироваться против тех, кто с ним не согласен. Это тёплый, позитивный эффект от того, что я идентифицировался с какой-то симпатичной мне группой — те же состояния нейроразнообразия, нейроотличия. Человек находит информацию, что это не расстройство, это особый мозг, который в том числе даёт уникальность, преимущества в креативности, другие позитивные, привлекательные для него качества. То есть — если я отношусь к этой группе, то я талантливый, необычный, своеобразный и так далее. Так подкрепляется эта позиция.
Когда в российском обществе произошёл такой разворот от стигматизации расстройства к его привлекательности? Правильно я понимаю, что мы отстаём от Запада в обсуждении этих вопросов? Там этот разговор активно идёт уже давно?
Там об этих негативных трендах говорят уже пару десятилетий. В России психиатрическая наука долгое время была оторвана от общемировой, но в последние годы пошёл процесс пересадки новейших научных разработок западной психиатрии на нашу почву. У нас сначала была гиподиагностика — например, люди с расстройствами аутистического спектра не могли получить правильный диагноз и, соответственно, помощь. Современные специалисты провели большую работу, чтобы это исправить. Это однозначно позитивный процесс, но, к сожалению, у нас полноценной дискуссии об аккуратности в постановке диагнозов, о, например, роли интересов фармфирм, не было, и некоторые идеи стали приниматься без критики.
Какая у вас мотивация, чтобы говорить об этой теме?
Она состоит из двух частей. Первое — забота о том, чтобы стать более эффективным специалистом. Если эти темы для меня и моего клиента — слепое пятно, мы ограничены в возможностях понимать происходящее верно и вырабатывать способы помощи. Понимание этих социальных аспектов расширяет мой инструментарий. Также в психотерапевтическом сообществе я работаю как супервизор и преподаватель, руководитель психотерапевтического центра и много слышу о проблемах моих коллег. Я вижу, что это большая проблема, массовая. Когда психотерапевты не видят эффекта от своей работы, им тяжело переживать эту ситуацию. Мы все люди и хотим, чтобы наши усилия приводили к заметным результатам. Когда мы встречаем бывшего пациента, и он даёт понять, что у него всё нормально, что он справляется, — это прекрасная ситуация для медика, для психолога, для помогающего специалиста. Если же человек постоянно к нам обращается за помощью из-за описанных причин, тогда связь между трудом и результатом утрачивается.