(моему покойному папе посвящается)
Друзья, здесь все очень грустно. Если не хотите грустить - лучше перелистните на что-нибудь более оптимистичное. Или пристегните ремни. Поехали...
Искренне ваш.
Асфальт.
4 декабря 1996 года, 6 утра по мск времени.
Видавшая виды малиновая "семёрка" (ВАЗ-2107) мчалась по серпантинам трассы Джубга-Сочи с нарушением почти всех возможных ПДД, особенно "забивая" на ограничения скорости и сплошные разделительные. На поворотах жалобно визжали изношенные покрышки. Временами с перевалов, сквозь кроны кипарисов, показывалось море. В сумрачном зимнем рассвете воды его были черного цвета. Чёрное море. Действительно... Пролетали посёлки с русскими и не очень названиями: Джубга, Пляхо, Ольгинка, Агой, Дедеркой, Мамедова Щель, Каткова Щель, Зубова Щель...
В салоне спереди сидели двое кавказцев, вроде как армян, которые весело что-то обсуждали на своём и ржали, как кони. Я сидел сзади на каких-то пустых мешках на полу. Задних сидений в машине не было. Временами на поворотах меня швыряло от одной двери к другой, не давая полноценно задремать. Не спал я уже третьи сутки.
Мчаться в таких условиях по серпантину под 120 - тот ещё аттракцион. Я был почти уверен, что это последняя моя поездка. Живыми мы не доедем. Но мне было все равно. Я ехал на похороны отца. До выноса тела оставалось всего 8 часов.
- Не боись, друг, успеем! - сказал водитель, повернув ко мне голову, и ещё сильнее нажал на акселератор...
За двое с половиной суток до этого. Ночь с 1 на 2 декабря 1996 года. Понедельник. 2 часа по владивостокскому времени.
В два ночи меня растолкала заспанная недовольная жена:
- Иди, тебя к телефону.
В пятницу я, как обычно, крепко выпил. В субботу и воскресенье, наверное, как всегда, похмелялся. Пил я тогда регулярно. В военном городке (три пятиэтажки, штаб, казармы и ПБМ (парк боевых машин) и вокруг тайга), где я тогда жил с женой и дочерью и служил командиром роты в звании "капитан", пили все. По телеку с перебоями работали всего две программы. Интернет до нас ещё не дошёл. Компьютер был тогда недоступен, как сейчас большинству недоступна Tesla последней модели. Электричество Рыжий отключал ежедневно и регулярно по вечерам с 8 до 11, можно было сверять часы. Денежное довольствие задерживали уже четыре месяца.
Мы привыкли. Ели картошку с жареным луком и морской капустой в банках (выдавали на паек). Ещё в пайке был мороженый минтай. Вкус мяса уже стал забываться. Зато технический спирт был всегда. Мне на аппаратуру радиороты выдавали со склада ГСМ три литра в месяц. Командиру соседней, телефонно-телеграфной - 20.
Пить технический спирт, вонявший почему-то резиной - то ещё удовольствие. Но местные умельцы настаивали его на апельсиновых корках, кедровых орешках, лимоннике, добавляли в него шоколадные конфетки, марганцовку и ещё хз чего там, иногда прогоняли через противогазный фильтр, в общем, кто во что горазд. В итоге иногда получалось довольно сносное пойло, и мы его пили. Да что там, иногда пили и без всего этого. Прямо из канистры, наливая в пластиковые стаканчики и просто разбавляя водой 1:2. Иногда почти без закуски. Ведь главное было не во вкусовых качествах напитка, а в градусах. Градусы в спирте были. И они помогали нам сделать этот мир не таким унылым и тоскливо-безнадежным.
Потом, конечно, наступало неизбежное похмелье, но и с ним мы научились бороться. "Клин клином...", как говорится. Бывало, что прямо с утра, вместо утреннего чая. Пили помногу и почти ежедневно, за исключением дней, когда надо было идти в наряд или караул. Тогда, заступая на дежурство с дикого похмелья, на сутки ты окунался в абстинентный ад, но по опыту знал, что когда-нибудь ты, отмучившись, сдашь этот гребаный наряд очередному болезному, а вместе с дежурством, сдашь в оружейку свой ПМ, придёшь домой и похмелишься. И это знание помогало тебе не застрелиться.
Нет, ну а что такого? В 90-е пила вся страна, во главе с ЕБНом, который вообще, как мне кажется, гордился своей алкосущностью и не стеснялся своего алкоголизма даже на виду всего мира: сс@л на самолетное шасси по прилёту в Штаты, стучал в барабан в Берлине, отобрав у немецкого музыканта барабанные палочки, отбивал забойный ритм ложками по лбу Президента Киргизии... Ухохатывающийся Клинтон дружески хлопал пьяного ЕБНа по плечу.
- Боже, храни Америку! - кричал с трибуны наш пьяный Борис. Про Россию и свой народ он почему-то тогда забыл.
Всем в Москве было наср@ть на то, что происходит с Армией и Россией. Нам, служившим рядом с китайской границей, было не наср@ть. Но мы не могли ничего изменить. И мы просто пили, и, в меру своих последних сил, несли службу. Коряво иногда получалось, но как могли.
В ту ночь я спал и видел свои пьяные сны. А может и не видел, не помню. В два ночи меня растолкала заспанная недовольная жена:
- Иди, тебя к телефону.
Голова кружилась, в глазах все плыло, но я все же как-то доковылял до прихожей, где стоял телефон с линией от коммутатора части, с выходом на город:
- Алло, слушаю, бл...
На 99% я был уверен, что звонит дежурный по части и вызывает по службе. Либо в казарму (мои "аяврики" набухались, либо творят ночные безобразия с молодняком, или все вместе), либо в караулку (пьяный НШ, будучи ответственным по части, пришел проверять караул и сейчас, с папиросой в зубах, будет тыкать мне в грудь прокуренным пальцем за разряженные радиостанции резервной связи, что случалось почти каждое его дежурство. И я ничего с этим не мог поделать, поскольку НШ, будучи ответственным, был пьян ночью всегда, а радиостанции разряжались почти сразу, через пару часов работы, ибо аккумуляторы в них были все давно выработавшие свой ресурс, а новых никто не давал).
Сперва в трубке слышалось какое-то бульканье, потом показалось, что кто-то плачет.
- Алло, я вас слушаю, - повторил я, немного трезвея.
До боли знакомый, родной мне мамин голос, произнес:
- Серёжа, папа умер. Приезжай, если сможешь.
Связь оборвалась. Я сел на корточки, прислонившись к стене, и заплакал.
За месяц до этого.
Поздняя осень. Тот самый период, когда листва с деревьев уже давно опала, земля промерзла ночными морозами, а снег ещё не выпал. В общем такое себе. Тоска. Время 13.30 по Владивостоку.
У нас обед с 13 до 15. Делать нечего. Мы - я, мой друг Тимоха и прапорщик Олежка, сидим в курилке возле плаца части. Хочется выпить и снять бодун со вчерашнего. Домой не идём, ибо делать там нечего. Там не нальют.
- И кто же пойдёт за "Клинским"? - задумчиво произнёс популярную в то время фразу из рекламы Тимоха, выразительно посмотрев на Олежку.
- Ну да. Субординацию в армии никто не отменял, - добавил я, закуривая очередную сигарету. Хотелось есть, а ещё больше - выпить.
Олег вздохнул, поднялся и побрел через плац в сторону военторговской кафешки неподалёку. В ней толстая тётя Таня, жена прапорщика и мать пятерых детей выдавала страждущим водку неизвестного происхождения, записывая долг в толстенную тетрадь. Олежка появился из дверей кафешки быстро, не успели мы с Тимохой выкурить по паре сигарет. Водку он засунул в рукав бушлата и спешил в нашу сторону.
- Шустрый олень, - с предвкушением произнёс Тимоха.
- Ага.
Как назло, из подъезда казармы выплыл комбат и вальяжно направился в сторону штаба. Путь его пролегал так же через плац. Траектории движения комбата и Олега пересекались где-то посредине. Мы с Тимохой замерли, предчувствуя недоброе.
- Тащ прапорщик! - среагировал на Олега комбат, - бегом ко мне!
Прапор сперва замер, потом лёгким аллюром двинулся в сторону командира. За 5-6 шагов, как того требует Строевой Устав, он перешёл на строевой шаг, чеканя плац, и за 2-3 остановился, вскинув руку для отдачи воинского приветствия.
Тут-то все и случилось. Бутылка, надёжно спрятанная в правом рукаве бушлата, не ожидая такого подвоха, покинула свое насиженное место, и пролетев мимо удивлённого лица комбата, грохнулась вдребезги об асфальт.
- Вот жеж сук@, как невезет-то, - сплюнув себе под ноги, произнес Тимоха, - пойдём отседова, пока и до нас не добрался.
Комбат передумал идти в штаб и повел Олежку к себе в канцелярию делать с ним секас, как того требует Дисциплинарный Устав, ну а мы с Тимохой, слегка огорченные, побрели в кафе пить водку на разлив в пластиковые стаканчики и закусывать бисквитными пирожными. А что делать то? Обед все же... Жизнь продолжается, и идите все в ж...
Потом от Тимохи через пару лет ушла жена, забрав малолетнюю дочь. Ушла внезапно, тайком, ночью, собрав вещи и не оставив записки. Тимоха был в ту ночь в наряде, когда тот, другой, грузил его жену и дочь в свою машину, чтобы отвезти к себе во Владивосток.
Оставшись один, Тимоха запил по-черному. Здоровья на перманентный запой ему хватило лет на 5-7. Умер в 37. По синей лестнице отправился в вечный мир серебряных водопадов. Прости меня, друг, что так вышло. Что не помог тебе, кроме как составить кампанию в выпивке. Что не удержал в этой жизни. Теперь ты давно там, а я почти 20 лет после твоего ухода пью и все ещё здесь, на этой грешной земле.
Тогда, в "девяностые-нулевые", нам никто не объяснил, что алкоголизм - это беда бедовая. Сейчас я знаю об этом все. Но я по-прежнему пью. Запои мои все чаще и все страшнее. Не знаю, надолго ли меня ещё хватит в таком ритме. Может скоро увидимся. А пока я прошу у тебя прощения. Мы оба знаем, за что. Прости, друг.
2 декабря 1996 года. Понедельник. 9 утра по дальневосточному времени.
На утренний развод я не пошёл. Двинулся прямиком в штаб, в кабинет командира части.
- Тащ полковник, разрешите войти?
- Заходи, капитан. Что случилось?
В двух словах, как могу, запинаясь, рассказываю про ночной звонок. Голос мой дрожит. Все тело дрожит. От похмелья, да и не только наверное. Командир послушал, внимательно посмотрел на меня и на минуту задумался.
- Иди в кассу и получи денежное довольствие за два месяца. В строевой части получишь отпускной билет по личным обстоятельствам. На 10 суток плюс дорога и ВПД (воинские перевозочные документы) на самолёт. По прибытию представишь справку о смерти. Больше ничем помочь не могу. Иди.
- Спасибо, тащ полковник!
- С Богом. Свободен.
До Хабаровска, ближайшего от нас аэропорта, нужно было ехать поездом ночь, часов 10-12. В поезде меня накрывали волны абстяги, и, чтобы не было совсем хреново, я каждые 20 минут выходил в тамбур курить. На какое-то время похмелье немного отпускало, но потом становилось ещё хуже. Но я все равно шёл и курил. Хотелось плакать, слезы не шли. Уснуть я в ту ночь так и не смог.
3 декабря 1996 года. Утро. Аэропорт Хабаровск.
Военный комендант аэропорта мне помог с билетом на ближайший рейс. Но вот беда - ближайший рейс в сторону дома - только в Ростов-на-Дону. А мне надо в Сочи. Там моя мама, там мой покойный отец. Похороны завтра, 4-го, в 14 по мск времени. На Сочи прямой рейс только через два дня. Мне это не подходит. Так что ничего не поделаешь. Я вылетаю дневным рейсом в Ростов.
Ростов-на-Дону, 3 декабря, 22 часа по мск.
С Ростова до Сочи вариант один - поезд. Мчусь на такси на жд вокзал в надежде успеть на какой-нибудь ночной поезд. 15 часов в пути и я дома. Я должен успеть к тебе, папа, должен! Я должен попрощаться с тобой и попросить у тебя прощения за все плохое, что сделал тебе при жизни. Я никогда не прощу себе, что не сделал этого, когда ты был живой. Я буду тебя всегда просить простить меня за мой позор этим летом, когда ты ещё был... Но ночные поезда на Сочи уже ушли. Ближайший только завтра утром. Значит я не успею... Я сел на ступеньках входа в вокзал и закурил. Хотелось плакать. Но слез опять не было, только комок в горле...
Лето 1996 года. Сочи.
Папа мой пил. Сколько я себя помню, а это лет так с пяти, я помню в основном одно - его пьяные ссоры с мамой, вплоть до рукопашных схваток. Конечно были в нашей семье и светлые моменты. Помню, как мы - я, родители и младший брат, красиво одетые и радостные, едем на морскую прогулку, потом долго гуляем по Дендрарию и Ривьере, идём в стерео-кинотеатр смотреть стереофильм "SOS над тайгой", потом катаемся на аттракционах в Луна-парке и усталые и счастливые возвращаемся домой. А иногда мы просто ходили семьёй в ДК рядом с домом и смотрели какую-нибудь индийскую "Зиту и Гиту". Билет на двухсерийный фильм стоил 40 копеек. А теперь вспомните, когда вы последний раз выбирались в воскресенье всей семьёй в парк или кино? Вот именно. Так что ещё нормальная у нас была семья. Если бы не одно НО...
Именно из-за этого "НО" таких дней в нашей семье случалось все меньше и меньше, а пьяных скандалов отца с мамой все больше и чаще. Мы с братом стали бояться приближающихся праздников, ибо знали, что в эти дни у папы случится очередной запой, затем драки, а потом мама будет вынуждена, схватив нас с братом за руки, бежать по соседям и просить убежища. Я с отвращением находил на кухне пивные стаканы, из которых отец хлебал это пойло, называемое пивом и твёрдо знал, что пиво (это уж точно!) не буду пить НИКОГДА.
Боже, как же я глубоко ошибался тогда. Отец со временем тоже перестал пить пиво и перешёл, как мне думается, исключительно на водку. Хотя... Нам, алкоголикам, с похмелья все зайдёт, лишь бы прекратить этот ужасный тремор всего тела и чтобы хоть немного затянулась дыра в груди, которая за ночь вырастала до таких размеров, что из неё могло выпрыгнуть не только сердце, но и желудок вместе со всеми кишками впридачу. В свой предпоследний запой я дома выпил все духи, свои и жены, все флаконы, которые нашёл и смог открыть, несмотря на их стоимость. Те, которые не открывались, я выпшикивал в стакан (нудный и малоэффективный процесс), набиралась чайная ложка, и я это пил! Потому, что больше было пить нечего, а ключи от квартиры у меня тогда изъяли. Такие дела...
Ну а в то, последнее лето моего папы, лето 1996-го, мы с первой моей женой и маленькой двухлетней дочуркой прилетели с Востока к моим родителям. Отпуск на море. Июль-август. Вода в море 28. Что может быть лучше? Мне было 26, жене 21. С выпивкой у неё проблем не было ни тогда, ни позже. У меня они уже были, но я ещё об этом не задумывался. Алкоголизм мой понемногу, ласково обнимая, уже забирал меня и мою жизнь себе. У моего папы к его 53 годам, он уже был его полноправным хозяином. В то лето и случилось то, чего я никогда себе не прощу.
Папа поначалу при нас держался молодцом. Трезвый, весёлый шутник-балагур, мастер-строитель с кучей строительных специальностей, он вообще по жизни был очень добрым, компанейским, трудолюбивым и безотказным человеком. Очень любил свою внучку - нашу дочь, которую мы ему привезли и видел он её в первый раз. Первый и последний, как оказалось... Любил, лёжа на кровати, посадить её себе на живот и с ней играть-балагурить, слушая её смех и смеясь вместе с ней. Я с удивлением смотрел на него и радовался тому, как мой папа посвежел, какой он все таки классный у меня. Но на душе все же скребли кошки... И это случилось. Папа запил.
День или два мы с женой старались обходить его стороной и не замечать, что происходит. Благо квартира была большая и было где укрыться. Старались побольше времени проводить на море или просто на улице, чтобы не слышать их с мамой скандалов. Но много ли времени побудешь в Сочи в июле на раскаленном воздухе? Рано или поздно надо было возвращаться домой и приходилось видеть пьяные глаза отца, которые с каждым днем запоя становились все безумнее. Мне было стыдно за него перед своей молодой женой и я злился, что вот так вот, он портит нам отпуск, он меня позорит.
Однажды, вернувшись с моря, мы готовились принять душ и, пообедав, отдохнуть. Мама была кажется на работе, брат в армии, папа шлялся непонятно где, поскольку с работы его уволили, понятно по какой причине. И вдруг он пришёл. Зомби. Глаза стеклянные. Квартира сразу наполнилась мерзким сивушным запахом. Дочка наша подошла к папе и протянула свои ручки. Подбежала жена, быстро её схватила, увела и закрылась в своей комнате. Папа обиделся и стал требовать внучку, чтобы с ней поиграть. Приблизился ко мне, что-то невнятно и обиженно бормоча. Мои нервы не выдержали. Я взял его за ворот рубашки и со всей силой швырнул от себя. Пролетев через весь коридор, папа сильно приложился головой о входную дверь. Потом, кряхтя, поднялся, ушёл к себе в комнату и затих. Нам было все равно, что с ним. Жив или нет. ВСЕ РАВНО.
Наутро папа всех спрашивал, почему у него так сильно болит шея. Мы не отвечали. Он лежал и стонал ещё с неделю. Мучился похмельем и, наверное, больной шеей. Его никто не жалел и в комнату к нему не ходил. До нашего отъезда папа больше не пил. Дальше не знаю. Скорее всего да, чем нет. Алкоголизм, уже ближе к третьей, последней стадии. Тут уже без вариантов...
Как мы улетали, как прощались, что говорили друг другу, я не помню. Может и не прощались вовсе. Может моя обида - производная моей гордыни - забрали у меня желание попрощаться с отцом. А может я и сказал что-нибудь, типа "пока". Память стёрла этот момент. Больше папу я живым уже не видел и не увижу никогда. Ему было всего 53... Прошло 29 лет, и я все эти годы, чувствуя свою вину перед тобой, папа, за то, что был непутевым твоим сыном, я прошу тебя: ПРОСТИ МЕНЯ. Ставлю за упокой свечки в церкви. Легче не становится. Прошлого не вернуть и не исправить.
Ростов-на-Дону, 3 декабря, 23 часа по мск. Жд вокзал.
Я сидел и курил. Воспоминания накрыли меня с головой. Вариантов, как попасть домой завтра до 14 часов в голову не приходило. Рядом остановился мужик лет сорока. На плече спортивная сумка. Глаза красные, похоже, что тоже с бодуна.
- Тебе случайно не в Краснодар?
- Нет. Мне в Сочи.
- Значит по пути. Мне в Краснодаре надо быть утром. На работу выйти. Поехали автостопом?
- Поехали. Мне все равно.
- Сейчас значит берём такси до поста ГАИ на выезде из города. Дальше будем ловить попутки.
Постовые гаишники, в бронежилетах и с АКСУ, скучали. Изредка останавливали дальнобойные фуры и брали мзду за проезд. Таксист до поста ГАИ нас довезти отказался по своей, непонятной нам причине, и высадил нас на обочине, метров за 300. Так что мы вышли к посту из темноты ростовской ночи пешком. Парочка та ещё. Мужик с сумкой на плече, второй в джинсах, кожаной куртке и армейских ботинках, с трехдневной небритостью и опухшей от пьянства и бессонных ночей мордой.
- Стоять! - клацнул затвором один из постовых, досылая патрон в ствол автомата, - кто такие?
Второй тоже приготовился.
- Свои, командир, свои. Нам бы в Сочи, или хотя бы в Краснодар...
Фонарь гаишника осветил мою небритую рожу. Ствол смотрит мне в грудь.
- Куда? В Сочи? Может сразу в Турцию?
- Зачем мне в Турцию? Мне в Сочи надо. У меня там папа... Умер...
- А документы есть у тебя?
- Есть конечно. Я капитан.
Посмотрев моё удостоверение и отпускной, гаишники расслабились, опустили стволы.
- Ты на предохранитель поставь, не то шмальнешь ещё...
- Поставил, не умничай, - сказал гаишник, достал полосатую палку и пошёл к обочине.
Первая наша фура (кажется это был родной КАМАЗ) везла яблоки. Усталый водитель выполз из кабины, отдал гаишникам документы и пошёл открывать ворота прицепа. Достал два ящика яблок, поставил их к ногам гаишников.
- Могу ехать, командиры?
- Ехай. Только вот парней забери, до Краснодара им надо.
- Я не еду в Краснодар. Сворачиваю на развилке километров через 40.
- Ну хоть так. Довези до развилки. Там как раз наши стоят. Мы им сейчас сообщим по рации, чтобы посодействовали дальше.
- Пусть садятся тогда.
- Спасибо, парни, - это я ментам.
- Незачто. Езжай, капитан. Наши соболезнования.
В кабине мой ночной попутчик внимательно на меня посмотрел, но ничего не сказал.
Так, худо-бедно, от поста до поста, интервалами по 40-50 км, сменив 6 (!) машин (и это все дальнобои), благодаря моим документам (спасибо родной милиции), мы добрались до окраины Краснодара. Мой попутчик вызвал такси и поехал домой, а может на работу сразу, хз. Время было ещё раннее, часов 5 утра. Я сидел на выезде из Краснодара у обочины, курил и вскакивал голосовать изредка пролетающим машинам. Естественно никто не останавливался. Вы бы сами остановились? Думаю, что нет. Я бы и сам не стал. До начала похорон оставалось 9 часов. И 290 км серпантина впереди...
Через час, потеряв всякую надежду успеть, мне неожиданно повезло. С визгом и скрежетом тормозных колодок, поднимая клубы придорожной пыли, рядом со мной остановилась "семёрка". В салоне сидели два кавказца. Один из них, со знакомым мне с детства, почти родным акцентом, спросил:
- Тебе куда, дорогой?
- В Сочи, - без всякой надежды сказал я.
- Садись, по пути. Только у нас сзади кресел нет. На пол садись. Там мешок какой найдёшь - постели, чтобы мягко было, - и они оба заржали.
Мне было уже все равно. Я сел на пол, хлопнул дверью, и мы помчали.
Через пару часов гонки по серпантину я решился спросить:
- Уважаемые, а вы, собственно, кто, откуда и куда? И где задний диван?
- Панимашь, дарагой, мы с братом ездим из Абхазии, возим мандарины в Краснодар. Диван сняли, чтобы больше мандаринов в машину влезло. По бабкам нормально так получается, не жалуемся. А ты кто и куда?
- Я домой еду, отца хоронить. Надо бы к 14 успеть. В армии служу.
- Отец? Отчего он умер?
- Водка.
- Наше сочувствие. А в армии как там? Нормально?
- Херово там. Денег пятый месяц не платят.
- Да? Бросай, иди к нам. Заработаешь. Гы-гы-гы, - заржали.
Боже, за что мне это всё?
- Не, я не торгаш.
- Ну, дело твоё. Так помогал бы нам с ментами договариваться. Кстати, у брата на пути в Краснодар в Лазаревском менты паспорт забрали. Заедем? Надо попробовать обратно вернуть. Без паспорта плохо, - сказал водитель, закладывая очередной вираж.
- А к 14 не опоздаем в Сочи?
- Нормально. Поднажмем чуток, успеем.
В отделении милиции в Лазаревском я показал дежурному свое удостоверение и мне сказали номер кабинета. В кабинете сидела тётечка-милиционер в погонах капитана.
- Добрый день. Я вот тоже капитан, можете мне помочь?
-??? - тётечка-капитан, оторвавшись от своих бумаг, удивлённо на меня посмотрела. Видимо мой бомжеватский вид не совсем соответствовал моему статусу.
- Дело в том, что у моего знакомого армянина из Абхазии ваши сотрудники изъяли пару дней назад паспорт. По причине просроченной временной регистрации. Как бы нам его, то бишь паспорт, получить обратно?
- А в чем проблема? Пусть идёт и заплатит в Сберкассе штраф, принесёт квитанцию и мы ему отдадим.
Делов то. Объясняю своим попутчикам, мнущимся в коридоре, что надо сделать. Владелец паспорта тут же берет бланк квитанции и рысью скрывается в направлении Сберкассы.
- Только давай побыстрее, а? - кричу ему вслед.
Мы с водителем курим на крыльце отделения.
Минут через 40(!), когда я уже начал сильно нервничать, не забрали ли его самого, появляется наш оштрафованный. Ещё 20 минут на получение паспорта и мы, наконец-то, выезжаем из Лазаревки. Час таки, даже больше, потеряли...
Довольные, что все так хорошо закончилось с паспортом, мои армяне гнали так, что Формула-1 точно отдыхала в сторонке. Я бормотал "Отче наш". Встречные машины почти чертили бортами по скалам справа от своей полосы, чтобы избежать лобового, когда мы шли на обгон по встречке.
В 13.30 я зашёл в квартиру родителей и увидел папу. Папа лежал в гробу. Слегка желтоватое лицо, на лбу белая лента с какой-то молитвой. Вокруг гроба ходил батюшка в рясе, и махая кадилом, проводил отпевание. Заплаканная мама в черном платке, брат в черной рубашке, пара соседок по дому и я, небритый, опухший и дурно пахнущий.
После отпевания пришли какие-то мужики и стали выносить гроб. Гроб в лифт не помещался и понесли по лестнице, благо всего третий этаж. Лестница была узкая, и на поворотах гроб приходилось ставить почти вертикально, придерживая покойника, чтобы не выпал. Один раз при этом его голова запрокинулась на бок и изо рта вытекла чёрная струйка сукровицы. Я вдруг понял, что папы больше нет. И не будет никогда.
Когда на кладбище опустили в могилу гроб и стали бросать землю, я все же заплакал. На поминках мама долго не смогла быть, ей стало плохо, и, в сопровождении подруги, она поехала домой. А я напился в дугу. Мне не хотелось жить.
Странное дело. Прошло почти 30 лет с тех пор, а мне и сейчас временами не хочется жить. Я планомерно убиваю себя алкоголем и сигаретами. У меня молодая жена, двое детей-подростков, две квартиры, нормальная работа, а я, перепрыгивая через две ступеньки, бегу по синей лестнице в небо. Запой длиною в жизнь...
Моя тридцатилетняя дочь от первого брака, умница-красавица, родила мне два года назад внука. Внука я видел в общей сложности раз пять. Сразу после рождения ребёнка его маме поставили страшный и безнадёжный диагноз. Я даже не хочу произносить это страшное слово. Две операции. Третий год химии. Инвалидность 1-й группы. Девочка моя борется за жизнь изо всех сил. Ради своего ребёнка, ради себя, ради всех нас. Она хочет жить. А я раскис. Растекся, как медуза на горячем асфальте. Спекся.
Мой 15-летний сын меня ненавидит, так, как я в свое время ненавидел своего отца. Придёт время, и он мне, пьяному, врежет. Бумеранг всегда возвращается. Зло, что ты причинил другим, всегда возвращается стократно. Не знаю, будет ли он плакать на моих похоронах, как плакал я в декабре 1996-го. Мне кажется, что нет. Мне все равно. Самое страшное - пережить своего ребёнка. Я этого не хочу. Дети должны жить.
А сейчас, пока я жив, я буду просить простить меня всех, кому причинил боль и страдания. У сына, которого временами нещадно лупил ремнем (и не только) сперва за невыученные уроки, потом за прогулы, потом за курево. Иногда от меня влетало и младшей, которая вроде ещё не отвернулась от меня.
Моя жена меня пока терпит. Терпит из последних сил. Делает вид, что не помнит моих пьяных слов о том, что я её не люблю. Не вспоминает, как я два года назад уходил от неё и детей насовсем, полюбив другую. Говорит, что простила. Но я знаю, что это не так. Разбитую тарелку можно склеить. Но трещины все равно останутся. Не обманывай меня, родная. Не успокаивай себя, Асфальт.
С моего последнего двухнедельного запоя нон-стоп, закончившегося капельницами в нарколожке, прошло две недели, но моя голова до сих пор как пустой барабан. Утренние пробежки по парку, длительные прогулки по 10-20 километров, ничто не помогает. Осень. Осенью я всегда ухожу в серию жутких запоев. Временами с печальными последствиями. Я опять в дофаминовой яме. Можно сказать - глубоко в заднице.
Второй месяц в очередной командировке, вдали от дома. Вчера у меня был день рождения. Сегодня накрыл коллегам поляну, посидел с ними час, попил кофе с пирожными и свалил. Коллеги, благодаря мне, напились. Сволочь я. Надо было сказать, что денег нет. Их и правда нет. Кредитка есть.
Пить не хочется. Хочется просто уйти в свой последний запой, чтобы все это наконец закончилось. Но подсознание сигналит, что без меня лучше будет только мне. Я ещё должен все исправить. Наверное я смогу. Наверное я ещё кому-то нужен.
А пока я молюсь и прошу своего папу простить его непутевого сына. Своих детей - простить их непутевого отца. Внука - простить его непутевого деда. Свою жену - непутевого мужа.
Вспоминаю всех, кто мне был дорог, но уже там, где текут серебряные водопады.
1990 - друг детства Андрей. Самоубийство. 21 год.
1996 - папа. 53 года. Инфаркт, инсульт.
2006 - друг Тимоха. Холецистит. Разрыв желчного. 37 лет.
2017 - любимая тёща. Рак. 59 лет.
Я не хочу, чтобы этот список при моей жизни пополнился новыми именами и датами. Но меня никто не спросит, если что...
Простите меня все, кто ушёл. Я очень сожалею, что не покаялся перед вами, когда вы были рядом. Мне кажется, что скоро я встречусь с вами там. Мы поговорим. Я все объясню. Я вас всех обниму. Обязательно. Но это будет потом.
А сейчас, пока ещё не поздно, я буду жить ради тех, кому я ещё нужен. Я постараюсь изо всех сил, чтобы их жизнь была рядом со мной в радость. Аминь.
Сентябрь, 2025 г.