Вот уж написал, так написал!
А. И. Солженицын «Бодался теленок с дубом»
Предлагаю начать издалека. С трех рептилий. Махнем в 60-е, где надрываются пляжные транзисторы, провожая уходящее лето песенкой Джо Фиделе Sei Come Una Lucertola. Затем, перелистнув полдюжины календарей, в начало 70-х. Афиши кинотеатров зазывают на «Ящерицу в женской коже», жестокий триллер, в котором наркомана-хиппи играет Рэй Кеннеди, солист группы Los Bravos, чей единственный, но яркий хит Black is Black внезапно оглашает бесконечные «Долгие проводы» Киры Муратовой.
Многое возникает внезапно и ненадолго… «Вылезаешь, словно ящерка из кожи», поет куртуазный бард-ленинградец Александр Лобановский, до конца дней веривший, будто Мирей Матьё сплагиатила мелодию его «Свечей».
Посыпались во все стороны мелкие, яркие искры, – и вдруг, в ярком и злом смятении искр поднялась из огня княгиня, маленькая, пепельно-серая женщина, вся осыпанная потухающими огоньками: она пронзительно вопила тонким голоском, шипела и плевала на огонь.
Так же, подобно рептилии из сказочной пещеры, возникает и любопытная тема. В ассоциативном порядке, который (пока еще) не под силу выстроить сатанинским суфлерам ИИ.
В этом разговоре о неслучайных случайностях и нелинейных курьезах цитат будет больше, чем авторского текста. Но все они подобраны с любовью. Сочны и красочны, а главное, не замусолены, как колода картишек в плавках пляжного волокиты. И каждая служит пропуском в причудливый мирок сугубо отрицательных, но любопытных персонажей.
Взрыв наглой эстрадной музыки, хохот саксофона. Белая скатерть во весь экран, и та же самая рука Мантрова тянется за рюмкой. Уносит ее. Виктор пьет. Опустив рюмку, смотрит горько…
Это не Шпаликов и не Галич, а киносценарий Солженицына «Знают истину танки». Каратаевщину Ивана Денисовича заглушает взрыв эстрадной музыки, в каком стиле не уточняется, но автор, приверженец классики и фольклора, явно уделял внимание (по выражению Аркадия Северного) современным ритмам. Если у Галича «саксофон хрипит, как удавленный», то у Исаича этот инструмент хохочет. Оба варианта создают одинаково злачную атмосферу упадка и деградации. Всего несколько слов, а сколько в них адской цветомузыки!
В инфернальных сполохах микро-нуара меркнут «Матренин двор» и «Случай на станции Кречетовка» – короткометражный фильм-призрак, которым дебютировал большой художник Глеб Панфилов.
А это уже маститый, сановный и выездной Алексей Сурков:
В night club кричит протяжно саксофон,
как будто этим криком подавился,
отборной бранью сыплет в телефон
накрашенная модная девица…
Как часто теперь скрежещущим душу терзают джазом, сетовал поэт Игорь Кобзев, параллельно воспевая темпераментную итальянку Мину:
Слушаю эту бестию
И признаю торжественно:
Да здравствует «сумасшествие»,
Если оно божественно!
В детективной повести Тарасенкова «Человек в проходном дворе» мелькает загадочная песня:
Какой-то тип, развалившийся на кожаном диванчике, крутил ручку настройки транзистора. «Ай эм фонд оф ю, та-тарара, — орал хриплый голос. — Ай эм фонд оф ю, та-тара».
В отличную телеверсию это место не попало, зато в четвертой серии (19 мин. 20 сек.) звучит сентиментальная Make me an Island ирландского соловья Джо Долана в живом исполнении анонимных прибалтов.
Много позднее автор круто сваренной детективной истории объявится на радио «Свобода» редактором отдела новостей, которые (под псевдонимом) тогда читала певица Лариса Мондрус. Да и новости были примерно те же, что и сейчас: ближний восток, Сабра и Шатила, поляки, ксендз Ежи Попелюшко, любимый интеллигенцией «Вайдочка» с «Человеком из мрамора», частичный разгром малочисленной пятой колонны в лице диссидентов.
Барыга и пьяница Яшка Купцевич – самый обаятельный антигерой «Дела пёстрых», предлагает гостю не только угощение, но и культурную программу:
— Я, брат, тебя черт знает за какую зануду принял. Заходи! Сейчас мы чего-нибудь сообразим закусить и все такое. Можем фартовые пластиночки послушать, а хочешь — в картишки перекинемся. Ты же свой парень, я вижу, и фронтовик небось?
— А как же! — охотно отозвался Саша. — Свой, свой.
Он переступил порог. Спертый, тяжелый воздух ударил в лицо.
Купцевич, сопя, полез в холодильник и достал недопитую бутылку водки, потом извлек из-под кровати новенький патефон.
От водки Саша отказался, и Купцевич, заведя патефон, стал пить один.
Мы заканчивали третий класс, и наша учительница решила побаловать нас напоследок чтением детективной повести, которую написал полтавчанин Георгий Тушкан, дальний родственник Н.В. Гоголя по материнской линии. Прослушав несколько глав, я заболел скарлатиной, но, как только оклемался в середине июня, сразу поспешил за книгой в детскую библиотеку напротив памятника танкистам, погибшим при освобождении моего города от немцев.
«Друзья и враги Анатолия Рысакова» помогли мне проникнуть в жилище любителя поп-музыки 50-х годов:
Мальчики вошли в переднюю. Огромный бурый медведь, стоя на задних лапах, держал вешалку. Все стены увешаны картинами. Было тесно и в большой комнате, куда они вошли на цыпочках. Там играл патефон. На широкой тахте лежала шкура белого медведя, на полу — пушистый ковер. На столе, покрытом яркой скатертью, рядом с патефоном стоял магнитофон. Пластинка кончилась. Рудя щелкнул каким-то включателем в магнитофоне, и пленка быстро поползла в обратную сторону.
— Еле выпросил на час заграничную пластинку буги-вуги. Записал на пленку. Послушаем… — Он снова повернул рычажок, и резкие звуки наполнили комнату.
Рудя вскочил, закачался, ноги у него заходили, как у пьяного. Он вихлялся, болтал руками.
— Полная свобода действий… — чуть задыхаясь, пояснял он. — Каждый импровизирует, как хочет… Руки сюда, ноги так, а туловище — ах, падаю, ах-ах, тянусь в сторону… Вот так, вот этак…
Боб расхохотался.
— Ты что? — Рудя замер в нелепой позе.
— Дурацкий танец! — пробормотал Боб. — Будто пьяный на льду. — И поспешно добавил: — А занятно!
— Ну то-то! — процедил Рудя. Он сел и вытянул ноги. — У буги-вуги никаких правил нет. Полная раскованность! Свобода движений.
Пашка одобрительно прищелкнул языком.
В интересах истины следует отметить, что увлечение рок-н-роллом и буги никогда не было массовым по вполне понятной причине – оба танца требуют хорошей физической формы, также как брейк-данс. Что может чувствовать корпулентный сидень, поглощая интенсивное рок-а-билли? - Ничего, кроме черной зависти к тем, у кого получается танцевать под такую музыку со всеми акробатическими нагрузками.
Конечно, студенты и школьники 50-х знали кто такой Билл Хейли, так же как их сверстнику 80-х было известно, как звучат, скажем, Run DMC – громкая ритмичная музыка на иностранном языке, под которую нечем заняться, если ты не атлет.
Будучи энтузиастом старого рок-н-ролла с малых лет, я назойливо потчевал своих знакомых старшего возраста дефицитным музыкальным нафталином в надежде на красочные воспоминания, которые приходилось потом досочинять самому. Но, ничего не прочитаешь в хладных, бесчувственных чертах бесчеловечной старости. Кроме сногсшибательно-стереотипных подробностей, выдуманных и подсказанных мастерами изящной словесности.
Слон и обезьяна с кенгуру
все танцуют буги поутру!
В фильме «Когда разводят мосты» под Birth of The Boogie Билла Хейли выкаблучивается (1 ч. 13 мин.) пижон-неудачник Ричард – капитан буксира «Зюйд-Вест», не замечая, что ведет свою посудину к катастрофе.
Как-то раз в питейном заведении один старый человек наизусть продекламировал мне редкое стихотворение Игоря Кобзева, где были такие слова: в доме у Гарика радиола бьется в истериках рок-н-ролла.
В заокеанской резиденции «вермонтского отшельника» Солженицына наверняка звучали произведения посолиднее, но первое, что вспоминается при слове «Вермонт», это красивейший джазовый стандарт, особенно, когда его поет ровесник писателя, Фрэнк Синатра.
Молодой заключённый в таком же синем комбинезоне держался франтовски, его матерчатый синий пояс был затянут пряжками вкруг тонкого стана, а на груди, в распахе комбинезона, виднелась голубая шелковая рубашка, хотя и линялая от многих стирок, но замкнутая ярким галстуком. Молодой человек этот занял всю ширину бокового прохода, куда направлялся Рубин. Правой рукой он чуть помахивал горячим включённым паяльником, левую ногу поставил на стул, облокотился о колено и напряжённо разглядывал радиосхему в разложенном на столе английском журнале, одновременно напевая:
Хьюги-Буги, Хьюги-Буги,
Самба! Самба!
Нет, товарищ, это не Васька Американец, а почвенник Солженицын. Едва не опубликованный в «Новом мире» роман «В круге первом». Время действия совпадает с периодом зарождения рок-н-ролла в оплоте «свободного мира» за океаном. Такой вот roll over, Beethoven от последовательного критика западной бездуховности.
«Чего же ты хочешь» Всеволода Кочетова вызвало панику и насмешки в либеральной среде. Шумиха вокруг острой публикации заслонила сильнейший фильм «Угол падения», снятый по кочетовскому сценарию. Кроме того, оба события, важные для морального большинства, совпали с присуждением Нобелевской премии Солженицыну за роман «В круге первом», откуда мы и выудили «хьюги-буги». А что, если на столь широкий жест мировую закулису спровоцировало присутствие в тексте книги именно этой чрезвычайно прилипчивой идиомы?
Раздавая беспощадно точные характеристики вредным по мнению автора явлениям и лицам, Всеволод Кочетов не обходит вниманием и экзотическую Иму Сумак:
«У вас несколько лет назад чуть ли не на руках носили эту южноамериканскую ведьму, которая пела на все голоса. А это же цирковой номер, не более».
Правда, по другим данным из цикла «говорят, Хемингуэй» южноамериканская ведьма, она же «принцесса Анд», родилась все-таки в Бруклине.
Не менее ортодоксальный партиец Игорь Кобзев воспринимал Иму Сумак несколько иначе:
Блики дня в густой листве пожухли,
Не роса, а яд течет с ветвей,
Все угрюмей гулкий голос джунглей –
Вой гепардов и шуршанье змей…
Я вам верю,
Я вам верю, Има:
Вы сейчас – в тропической ночи!
Потому что даже ваше имя
Песней перуанскою звучит!
Из махрового антисоветчика Леонида Пылаева мог бы получиться неплохой советский конферансье, не забрось его судьба на чужбину, которую он, надо отдать бывшему власовцу должное, не идеализировал в своих песенках и куплетах.
В одном из злопыхательских памфлетов периода олимпиады в Хельсинки, Пылаев перечисляет шлягеры, которыми вполне мог баловать собутыльников Яшка Купцевич. Идеальный плейлист вечеринки «на флэту» стиляги-отщепенца:
Между тем олимпийские игры подходили к концу. Освободившиеся от спортивных соревнований наши спортсмены начали пытаться заняться личными заботами. Один из спортсменов захватил с собой из Москвы патефонные пластинки, чтобы здесь их обменять на западные. Он охотно отдавал любую, сработанную на Апрелевской фабрике в обмен на фокстрот, танго или румбу. Ему удалось достать «Истамбул», «Семь одиноких дней», «Самбо», «Папа танцует мамбо» и многие другие. Он, кажется, остался доволен своими новыми пластинками, ведь их в Москве или совсем не достанешь или достанешь только за бешеную цену из-под полы.
«Папа любит мамбо», это скорей всего, Перри Комо, «Семь одиноких дней», наверняка Джорджия Гиббс. В её певческой манере отчетливо горит одесский огонек.
В солидном возрасте певица вышла замуж за Фрэнка Герваси, одного из светочей т.наз. «христианского сионизма». Герваси не только биограф Менахема Бегина, но и автор острых работ «Казус Израиля» и «Кому Палестину?» – особо ценную тем, что она написана непосредственно перед созданием еврейского государства, когда, в пылу полемики можно было сболтнуть что-нибудь лишнее, как это сделал в своей колонке в «Нью-Йорк Пост» гениальный кинодраматург Бен Хект, забыв перейти на иврит:
Всякий раз, когда вами взорван оружейный склад англичан, пущен под откос британский поезд, ограблен британский банк, когда ваши пули и гранаты громят захватчиков вашей родины, на сердце ваших американских братьев маленький праздник. – Хотя и полемично, но логично.
«Истамбул» – вещь не менее знаковая, чем Бэсаме мучо». Ни ту, ни другую в нашей стране никто не запрещал. Более того, гений политического куплета Илья Набатов сочинил на мотив этой вещи собственный текст, послушать который ныне, увы, негде. Тогда хотя бы почитаем:
В Истамбуле-Константинополе
Мы сидим лишь на одном картофеле,
Похудели мы, как мефистофели,
Нет анфасов, остались только профили…
Когда-то мудрецы всерьез спорили о том, сколько демонов сможет уместиться на острие иглы. Абсолютными рекордсменами по числу звезд рок-музыки на одной странице являются братья Вайнеры!
«Как же тебе, Борька, не совестно срамотой деньги зарабатывать? Да и что это за деньги для взрослого человека — шестьдесят рублей?»
Развязный натурщик Борис Чебаков живет на подозрительно широкую ногу - фирменные пласты, проигрыватель-стереофоник с парой (так и сказано) нарядных спикеров.
Если в киноверсии рока практически нет (натурщик просто слушает магнитофон), то в тексте повести он предъявлен в беспрецедентном для советской прозы объеме, что называется, в развернутом виде.
Судите сами:
Он снял с полки несколько пластинок, протянул мне. На цветном мелованном конверте был мастерски сфотографирован музыкант: молодой негр сидит в известной позе Рамзеса, на коленях гитара, глаза закрыты.
— Это Джимми Хендрикс, великий музыкант. Видите зеленоватый дым вокруг головы, как нимб? Знак, что он скоро умрет. Они ведь все здорово «подкуривают»…
— И что, умер?
— Да, он отравился наркотиками у Моники Донеман. Это был тогда жуткий скандал в ФРГ. Ах, какой божественный гитарист! Безусловно, первая в мире соло-гитара. Хендрикс выдрессировал ее, как живого зверька, — она говорить умела. Он, когда играл, не просто перебирал струны — он свою гитару бил, ласкал, щипал, гладил…
— Вы разве видели, как он играет?
Чебаков усмехнулся:
— Зачем мне видеть, я слышал. И чувствовал. — Он показал на другие пластинки: — Это концерт Джаннис Джоплин «Болл ин чейн», это — Фрэнк Заппа, это — Биби Кинг, это — Джордж Харрисон и Эрик Клаптон, это — «Пинк Флойд», это — программы «голливудливс» (sic!) Кеннета Хита… Хотите послушать? — неожиданно предложил он.
Кстати, натурщиком подрабатывал и знатный диссидент Амальрик. И, возможно, у него в комнате тоже стояла хорошая аппаратура. Как минимум, японский приемник с тонкой настройкой, чтобы слушать свое имя по «голосам» у этого потомка тамплиеров точно был.
Скорее всего Вайнеров, как Соломон Волков Довлатова по джазу, консультировал кто-то из более молодых, компетентных коллег, капитально знакомых с музыкой бунта американской молодежи.
В любом случае, место уникальное и книга превосходная.
Не забыт даже Canned Heat. Не рискуя ошибиться, можно предположить, что это единственное упоминание данной блюзовой группы не только в отечественной, но и в мировой литературе. Фронтменов в ней было двое - экспансивный толстяк Боб Хаит, по кличке «Медведь» и скромный, похожий на лаборанта НИИ, очкарик Эл Уилсон по прозвищу «Сова», пополнивший печально известный «клуб 27» ровно пятьдесят пять лет назад – третьего сентября 1970. В одной из последних песен, скорбной Poor Moon, Сова критикует высадку американцев на Луне, по его мнению, чреватую экологической катастрофой. Была она, эта высадка или нет, нам не ведомо, а Уилсона жаль – харизматичный был парень.
