Сегодня мне хотелось бы адресовать несколько слов Олегу Басилашвили, который отмечает свой девяностый первый день рождения. Может быть, мои дифирамбы в честь именинника кому-то покажутся неким подобием возврата долга… Сейчас вспомнилась история с великим МХАТовским актёром Борисом Ливановым. Однажды, сидя в своей гримёрке, Борис Николаевич выпивал с одним малоизвестным зрителю актёром художественного театра. Ливанов предварил выпивку тостом в честь своего Визави. Слова были очень пафосными и комплиментарными. Когда стаканы были опорожнены, Ливанов вдруг произнес: «Ну давай теперь ты про меня скажи тоже самое.» Так что в каком-то смысле сегодня ситуация похожая. Так вот обращаясь к Олегу Басилашвили, я совершенно искренне произношу, что для меня встреча с этим удивительным артистом и, что не менее ценно человеком, один из самых больших подарков судьбы. Без малого 15 лет мне посчастливилось вместе с Олегом Валерьяновичем выходить на сцену в спектакле «Ужин с дураком». У меня была возможн
Сегодня мне хотелось бы адресовать несколько слов Олегу Басилашвили, который отмечает свой девяностый первый день рождения. Может быть, мои дифирамбы в честь именинника кому-то покажутся неким подобием возврата долга… Сейчас вспомнилась история с великим МХАТовским актёром Борисом Ливановым.
Однажды, сидя в своей гримёрке, Борис Николаевич выпивал с одним малоизвестным зрителю актёром художественного театра. Ливанов предварил выпивку тостом в честь своего Визави. Слова были очень пафосными и комплиментарными. Когда стаканы были опорожнены, Ливанов вдруг произнес: «Ну давай теперь ты про меня скажи тоже самое.»
Так что в каком-то смысле сегодня ситуация похожая. Так вот обращаясь к Олегу Басилашвили, я совершенно искренне произношу, что для меня встреча с этим удивительным артистом и, что не менее ценно человеком, один из самых больших подарков судьбы. Без малого 15 лет мне посчастливилось вместе с Олегом Валерьяновичем выходить на сцену в спектакле «Ужин с дураком». У меня была возможность совсем близко лицезреть выдающегося представителя этой счастливой несчастной профессии. Мои слова любви, уважения и восхищения этому выдающемуся гражданину России.
Я долго обдумывал, что ему подарить.. Я знаю, что Олег Басилашвили очень любил творчество писателя Григория Горина. Если подарок имениннику понравится, то это заслуга Горина, а если нет, то виноват Ваш покорный слуга.
Сергей Петрович Бурыкин возвращался с похорон своего директора в подавленном настроении. Горько было вовсе не потому, что Сергей Петрович очень уж любил покойного, – он его как раз не любил, – горько было, что ему, Сергею Петровичу Бурыкину, не дали выступить на панихиде и сказать об усопшем, как и положено, несколько добрых слов.
Бурыкин не впервые провожал директоров в последний путь, и всегда ему предоставлялось слово. Он и в этот раз подготовился, составил текст речи, записался в список выступавших, но в тот самый момент, когда подошла его очередь и он даже сделал шаг к микрофону, председательствующий вдруг объявил:
– На этом траурный митинг разрешите считать закрытым!
У Сергея Петровича похолодело внутри от неожиданности. Он растерянно оглядел сослуживцев, как бы ища сочувствия, но все отводили глаза и делали скорбные лица. И хотя скорбь можно было бы отнести на счет печальности общего момента, но Бурыкин был человеком опытным и умел отделять общее от частного: он понял, что скорбят по нему.
А дальше события начали развиваться стремительно: в автобусе, где ехало все начальство, Бурыкину почему-то не хватило места, и пришлось трястись в грузовике; на кладбище его личный, бурыкинский венок положили не в центре, а как-то сбоку и лентой вовнутрь; а в довершение всего его не пригласили на поминки. То есть именно не пригласили, а не забыли пригласить, поскольку он несколько раз попадался вдове на глаза, напоминая о своем присутствии…
Совершенно убитый горем, Сергей Петрович вернулся домой и рассказал о случившемся жене. Его жена, Зинаида Николаевна Бурыкина, не сразу поняла всю серьезность ситуации:
– Может, это случайно, Сережа, а?
– Случайно ничего у нас не бывает! – твердо сказал Бурыкин. – Нет! Это сигнал! Это дело рук Мостырина. Мостырин будет новым директором, вот он уже и начинает меня спихивать.
– Разве Мостырина назначат?
– А то кого ж?
– Говорят, Пахомова.
– Нет! – убежденно сказал Сергей Петрович. – Я сегодня за ними внимательно наблюдал, – все в пользу Мостырина. Он как-то веселей смотрел, первым в автобус сел и, когда директора выносили, в ногах находился спереди и справа, а Пахомов – только слева и сзади.
– Может, им так удобней нести?
– Дура ты, – вздохнул Сергей Петрович, – это шкаф носят как удобней, а директора – как положено!
После этого Бурыкин долго сидел задумавшись и курил папиросу за папиросой. То ли от этого, то ли от размышлений заболело в груди. Бурыкин понял, что неизвестность и неопределенность его измучают. Тогда он решил позвонить Глазычеву, редактору многотиражки. Снял трубку, набрал номер и, услышав мужской голос, назвался.
– Кто? – не расслышал Глазычев.
– Бурыкин.
– Кто?
– Бурыкин! – И даже закричал по складам: – Бу-ры-кин!
– А! Ну, понял! Слушаю тебя, Сергей Петрович!
Такое начало разговора несколько сбило Бурыкина. Было неясно, действительно ли плохая слышимость или положение настолько серьезно, что Глазычев даже не хочет с ним разговаривать. Поэтому Бурыкин стал изъясняться несколько путано:
– Слушай, Глазычев, ты извини, что я домой. Я по вопросу похорон. Я – человек прямой и люблю, как говорится, точки над «и». Поэтому сразу и по существу: ты знаешь, что я в списке выступавших был записан? Был! Я речь приготовил. А слова мне не дали! Это как понимать: не оказано доверие или как?
Глазычев секунду обдумывал услышанное, потом спросил:
– Ты выпил, что ли, Петрович?
– Нет! – сказал Бурыкин. – Но я люблю в таких вопросах полную ясность. Ты там с начальством был, ты знаешь. Если кто-то копает против меня, то кто? Или это – общее мнение?
– Дождь это! – сказал Глазычев. – Дождик стал накрапывать. Вот и решили поджать митинг, чтоб, значит, не намокли люди. Так что против тебя, Бурыкин, небо! Сам Господь Бог, понимаешь? – И Глазычев засмеялся.
Этот смех не понравился Бурыкину. Он не любил шуток. Кроме того, в таких вопросах он был убежденным атеистом.
– По-нятно… – протянул Бурыкин. – Но если так, то давай, Глазычев, ошибку исправлять. Там все-таки весь наш коллектив присутствовал, подчиненные. Здесь явный подрыв авторитета. Будем исправлять ошибку…
– Как? – не понял Глазычев. – Что ты предлагаешь? Повторно захоронить, что ли?
– Зачем же так? – обиделся Бурыкин. – Не надо так со мной, товарищ Глазычев. У меня конкретное к тебе предложение. Ты завтра в газете отчет о похоронах напечатаешь?
– Ну?
– Вот! Укажи и меня среди выступавших.
– Как же это можно?
– Можно! – перебил Бурыкин. – Во-первых, многие не сразу и вспомнят, выступал я или нет. Во-вторых, это будет прямым разъяснением: мол, вот – человек был в списке, а если выбыл, то по техническим причинам. Люди у нас грамотные, все поймут правильно.
– Так!.. – сказал Глазычев и сделал паузу. – Так!.. Послушай, Сергей Петрович, у тебя время сейчас есть?
– Да, – сказал Бурыкин, – а что?
– Тогда иди к такой-то матери! – сказал Глазычев и швырнул трубку.
Бурыкин некоторое время слушал короткие гудки и размышлял. Разговор с Глазычевым подтвердил его опасения в том, что исключение из списка не было случайностью. Но, с другой стороны, тот факт, что Глазычев не перешел с ним на официальный язык, а просто по-свойски, с шуткой, послал его к матери, давал надежду, что еще не все потеряно. Поэтому через некоторое время он снова набрал номер Глазычева и стал объяснять необходимость и важность упоминания его фамилии.
– Товарищ Бурыкин! – сухо прервал его Глазычев. – Фальсификацией заниматься не будем! Наша газета отражает факты, понятно? Кто выступал – тот выступал, а кто нет – извините!
– Но ведь это несправедливо! – не сдавался Бурыкин. – У меня и речь написана, и вообще… Да что ж мне – ехать сейчас на кладбище и зачитывать ее, что ли? Формализм какой!
– Послушайте, Бурыкин! – вдруг закричал Глазычев, переходя на «вы», отчего у Сергея Петровича как-то дрогнуло все внутри. – Оставьте меня в покое! Хотите – поезжайте на кладбище, хотите – нет, это, конечно, ваше дело! Но в списке будет только тот, кто выступал. Все! И больше по вопросу похорон прошу мне домой не звонить!
Глазычев швырнул трубку, а Бурыкин вновь слушал короткие гудки и мучительно соображал, что конкретно имел в виду Глазычев и не шутит ли он.
– Ну, чего? – спросила Зинаида.
– Молчи! – сказал Бурыкин. – Надо подумать…
Он открыл бутылку коньяка и задумчиво выпил пару рюмок. Как всегда, алкоголь снял ненужное напряжение и придал ясность мысли. Бурыкин стал прикидывать и сопоставлять…
И как он ни прикидывал и ни сопоставлял, получалось, что Глазычев был по-своему прав. Действительно, хочешь принять участие – прими! И сегодня же! Газета завтра выходит.
Бурыкин посмотрел в окно. На улице начинало темнеть… Он выпил для храбрости еще несколько рюмок коньяка, а бутылку сунул в карман. Потом взял листок с текстом выступления. Потом надел плащ.
– Ты куда это собрался? – заволновалась Зинаида.
– Дело у меня! – сказал Бурыкин. – Срочное. Потом расскажу… Если из газеты нашей, от Глазычева, позвонят, скажи – я выехал…
– Куда?
– Они поймут…
Потом он долго ловил такси, поскольку в такой час к кладбищу уже никто не хотел ехать. Потом уговорил все-таки кого-то за двойную цену.
Ворота уже были закрыты. Бурыкин долго стучал, но ему не открывали, и тогда он заметил табличку, указывающую, что кладбище работает до 18.00. Этот факт очень огорчил Сергея Петровича, и он уже собрался отказаться от своей затеи, позвонить Глазычеву и объяснить ситуацию, но, представив себе его насмешливые реплики, отверг эту мысль. Нет! Дело из принципа надо было довести до конца…
Он еще глотнул из бутылки и полез через забор.
Страшно ему не было. Он не верил в привидения и загробную жизнь, но, конечно, гулять в такую пору в таком месте не хотелось. Поэтому Бурыкин решил, что быстро подбежит к могиле директора, положит туда текст для достоверности и уйдет…
Однако отыскать могилу оказалось не так-то просто, и Бурыкин долго блуждал между крестов и изгородей, натыкаясь на разные фамилии, надписи и даже стихи… На одной плите он вдруг при свете луны прочитал такие строки: «Захлестнули нас волны времени, и была наша участь мгновенна…»
«А ведь верно! – подумал Бурыкин. – Именно – волны времени…» И тут он увидел могилу директора. Она была завалена свежими цветами, и кто-то рядом успел соорудить скамеечку. Устав от ходьбы, Бурыкин сел на скамейку, еще глотнул из бутылки и неожиданно почувствовал, что ему стало хорошо и совсем не страшно.
«Захлестнули нас волны времени», - повторил про себя Сергей Петрович и подумал, что через некоторое время, наверное, и он, Бурыкин, тоже накроется этими волнами. И как же тогда, что будет? Он стал размышлять, стал фантазировать кто о нём, что будет говорить, кто придёт на панихиду. А главное, где его поместят в зале Дворца культуры или в фойе, или просто в коридоре отдела. И как он не прикидывал и не сопоставлял, получалось, что больше коридора он не заслужил. И народу придёт очень мало. Этот очевидный факт так поразил Бурыкина, что он неожиданно для себя расплакался. Всё нервное напряжение сегодняшнего дня, да и многих прошлых дней, накопившееся внутри, вдруг полилось наружу. Бурыкин шмыгал носом и тёр кулаком глаза.
Неожиданно сзади раздался шорох. Барыкин подскочил, оглянулся. Сзади возле изгороди стоял какой-то мужчина в кепке и с фонарём в руках.
- Вы что здесь, зачем? – вскрикнул Бурыкин.
- Как зачем? - удивился тот. - Я сторож, вот ты зачем?
- Я? – Бурыкин хотел объяснить, но понял, что не может да только пожал плечами.
Сторож высветил его фонарём.
- Скорбишь что ли? - наконец произнёс сторож.
- Да, да. - быстро согласился Бурыкин, обрадовавшись ёмкости этого слова именно «скорблю».
- Извини, отец что ли? - спросил сторож, кивнув в сторону холмика.
- Нет, директор наш.
- Директор? - удивился сторож и снова осветил фонарём лицо, лицо Бурыкина.
- Да, директор, хороший был человек.
- Да уж видно, – согласился сторож. - Ну нельзя здесь находиться, поздно.
_ Да, да, конечно, - быстро согласился Бурыкин. - А куда идти?
- Ну пойдём. - сказал сторож и повёл Бурыкина по дорожкам. Шли молча, возле ворот сторож остановился и стал возиться с замком.
- Ты как же сюда попал то? – спросил он.
- Да через забор, - сказал Бурыкин. – Не сердись.
- Чего уж, - вздохнул сторож и покачал головой. - Очень значит хороший был человек? Ну счастливо!
Он открыл дверцу и выпустил Бурыкина. Домой Сергей Петрович вернулся поздно. Зинаида Николаевна, едва открыв ему дверь, заохала, запричитала. Но Бурыкин отстранил ее рукой, прошел на кухню и закурил. Вскоре позвонил Глазычев:
- Алло, Петрович! Ты что действительно на кладбище ездил?
- Да, - сказал Бурыкин.
- Ну, ну, - Глазычев аж задохнулся. – Ну, ты ж, ну, я полагал, что ты, извини за выражение, ну чтоб до такой степени. Я же в шутку, с горяча, разве не понял?
- Почему? – сказал Бурыкин.
- Я всё понял, жена твоя звонит, с ума сходит, - продолжал Глазычев, - Я сам разволновался, там ведь темно, жутко, жутко, да там Петрович, там жутко?
- Не-а. – сказал Бурыкин. – Там нормально.
- Ну вот что, Сергей Петрович, - тихо произнёс Глазычев. - Если для тебя это действительно так важно, мы завтра в список твою фамилию вставим, мол выступал.
- Спасибо. - глухо сказал Бурыкин. - Знаешь не надо, я ведь там не выступал, я там просто посидел, помолчал. Сможешь так напечатать, мол сначала все выступили, а потом вечером один Бурыкин пришел, посидел и помолчал, сможешь?
- Нет. - сказал Глазычев. - Так не смогу.
- Тогда стихи напечатай:
«Захлестнули нас волны времени
И была наша участь – мгновенна»
Хорошие стихи Глазычев, верно?
- Верно, но только я их тоже напечатать не смогу.
- Тогда ничего от тебя и не надо. - вздохнул Бурыкин и повесил трубку.
После этого разговора он ещё некоторое время сидел на кухне и курил, задумчиво глядя в темноту окна. Жена испуганно наблюдала за ним, не понимая, что происходит. Она чувствовала, что происходит что-то существенное. Потом она вдруг сказала:
- Сереж, а ведь ты промашку дал, Пахомова директором сделали, а не Мостырина. Слышишь? Пахомова, а не Мостырина.
Бурыкин секунду смотрел на жену удивлённым взглядом, а потом вдруг сказал:
- Да мне то что, мне какое до всего этого дело? – и пошёл спать.
Осень, прозрачное утро,
Небо как будто в тумане.
Даль из тонов перламутра,
Солнце холодное, дальнее.
Где наша первая встреча -
Яркая, острая, тайная.
В тот летний памятный вечер
Милая, словно случайная.
Не уходи! - тебя я умоляю,
Слова любви сто крат я повторю.
Пусть осень у дверей, я это твёрдо знаю.
Но всё ж не уходи, - тебе я говорю.
Наш уголок нам никогда не тесен,
Когда ты в нём, то в нём цветёт весна.
Не уходи, ещё не спето столько песен,
Ещё звенит в гитаре каждая струна.