Лидия шла по знакомому, но чужому двору, сжимая в руке телефон. На экране светилось последнее сообщение, отправленное тете Тане неделю назад: “Тёть, приехала! Когда можно в гости? Очень хочу вас увидеть!”
Ответа не было.
“Наверное, заняты, – успокаивала себя Лида. – У них же свои заботы, семьи. Не телепаты же они, чтобы знать, что я прямо сегодня решу заскочить”.
Но внутри всё сжималось в холодный комок. Такое уже было. Сначала тёти отвечали бойко, смаковали каждую деталь её жизни в далёком от Москвы городе, расспрашивали об учёбе. А потом их разговоры с племянницей стали короче, реже, и вот уже месяц – тишина.
Лида помнила, как два года назад, впервые приехав поступать, сидела на этой же кухне у тёти Тани и пила чай с лимоном.
– Ну как, Лидочка, устраиваешься? Общежитие, говоришь, ужасное? – причмокивала тётя Таня, заботливо подкладывая племяннице ещё одно печенье. — Ты не стесняйся, приходи к нам, всегда рады. Хоть поесть нормально, хоть просто поговорить. Кровь ведь водицей не бывает.
А тётя Валя, младшая, сидела напротив и смотрела на Лиду странным, изучающим взглядом, будто пыталась найти в её чертах кого-то другого.
Именно тогда Лида, набравшись смелости, спросила:
— Тётушки, а Вы не знаете… где мой папа? Как он? Я заезжала к нему домой, но никто не открыл.
Наступила мёртвая тишина. Тётя Таня резко засуетилась, принялась собирать со стола несуществующие крошки:
– Ох, детка, да зачем тебе этот человек? – наконец выдохнула она, не глядя на племянницу. — Пьяница он горький, опустившийся. Тебе с ним не по пути. Забудь ты о нём, как кошмарный сон. Он тебя даже не вспоминает, поверь.
– Но почему? – не сдавалась Лида, чувствуя, как по щекам предательски ползут горячие слёзы. – он же мой отец. Я просто хочу увидеться, поговорить…
Тётя Валя, молчавшая до этого, резко вставила:
– Поговорить? О чём? О том, как он последнюю рубашку пропил? Ты умная девочка, поступила в такой вуз, вся жизнь впереди. Не лезь в это болото. Он тебя только испачкает. И нам спокойнее, когда мы знаем, что ты к нему не ходишь.
Тогда Лида отступила. Слова теток по отцовской линии казались такими искренними, такими заботливыми. Но в ту же секунду в её душе поселился крошечный, но цепкий червячок сомнения. Почему “нам спокойнее”? При чём тут их спокойствие?
И вот она снова здесь. Перед дверью квартиры тёти Тани. Сердце колотилось где-то в горле. Лида нажала кнопку звонка и где-то внутри квартиры раздались привычные три ноты. Тишина. Она нажала ещё раз, уже дольше.
И тут услышала за дверью тихие, шипящие голоса. Хотя они и были приглушёнными, но Лида уловила отрывки фраз.
– …Иди открой! – это был сдавленный голос тёти Вали.
– Не буду! Молчи! – резко прошипела в ответ тётя Таня.
Лида замерла. Тётки дома! Дома, но не открывают. Девушка нажала на звонок снова, уже не отпуская палец. Три ноты пели непрерывно, настойчиво, почти истерично.
За дверью наступила мёртвая тишина. Даже шёпот стих. Словно там никого и не было. Будто шёпот лишь показался ей.
Биение сердца оглушало. Лида опустила палец, а затем медленно, очень медленно прислонилась лбом к прохладной деревянной поверхности двери. В глазах стояли предательские слёзы обиды, непонимания и жгучего стыда. Что она сделала не так? Почему?
И сквозь дерево она уловила едва слышный, пробивающий толщину стенки и собственное отчаяние, голос тёти Вали:
– Ушла? Смотри в глазок…
– Нет, стоит… отстань! Пусть стоит. Надоест — уйдёт.
Это был последний гвоздь в крышку наивных надежд Лиды на семью. Они не просто не открывали. Они стояли по ту сторону, молчаливые и чужие, и наблюдали за племянницей через глазок. Тётки видели её растерянное лицо, но им было всё равно.
Лида оттолкнулась от двери, как от чего-то ядовитого. Девушка отступила на шаг, потом ещё на один. Её взгляд упал на почтовый ящик. Механически, почти не думая, она потянула за дверцу ящика, который тут же открылся с лёгким скрипом. Внутри лежала пачка рекламных листовок и… конверт. Белый, стандартный, с напечатанным адресом. И в углу — синяя печать.
“Городская клиническая больница №…”
Сердце ёкнуло. Почему больница пишет тёте? Кто болеет? Дедушка? Но его давно нет… Может быть кто-то из тетушек болен?
Лидия уже почти машинально сунула конверт в карман куртки, не думая о последствиях, движимая лишь слепым порывом найти хоть какую-то зацепку в этом внезапном море вранья и необъяснимой вражды.
Она развернулась и почти побежала прочь от этой двери, под прицелом невидимого глаза-гляделки. Слёзы текли по щекам, но внутри уже закипала не боль, а гнев. Яркий, чёткий, собранный.
Выскочив на улицу, судорожно глотая прохладный воздух, Лида с трудом отдышалась. Рука в кармане сжимала тот самый конверт, уголок которого колол ладонь. Она достала его. Внутри лежало сложенное втрое письмо. Лида, дрожащими руками, развернула его.
Это была официальная справка. Стояла дата месяца три назад и в графе “Кому” было написано размашистым врачебным почерком: “Сестре пациента, Карасёвой Т.В., для предоставления в соц. органы”. А чуть ниже, в графе “Диагноз”, чёрным по белому стояли страшные, непонятные, но оттого не менее пугающие слова: “Цирроз печени в стадии декомпенсации. …”
Имя пациента было указано полностью: Карасёв Евгений Викторович.
Лида прислонилась к холодной стене дома, пытаясь перевести дыхание. Цирроз. Тяжёлая стадия. Три месяца назад. А тёти говорили всего пару месяцев назад, что он “как обычно пьёт, и всё с ним ясно”. Они знали, что он тяжело болен, и скрывали это от неё. Зачем?!
Девушка лихорадочно достала телефон, почти не видя экрана от слёз. Пальцы сами нашли нужный номер в быстром наборе.
– Мам… – голос сорвался на полуслове в непрошеном всхлипе. — Мам, это я… Слушай, тут такое… Тёти… папа…
Лида пыталась собрать мысли в кучу, выдать хоть что-то связное. На другом конце провода послышался встревоженный, резкий голос матери:
– Лидка? Ты чего ревёшь? Что случилось? Опять эти твои тётки чего-то наговорили? Я же тебе говорила – не ходи ты к ним! От них добра не жди! Они с….и, Лида! Подлые, расчётливые с….и! Они…
– Мам, – перебила Лида, и в её голосе вдруг послышались новые, стальные нотки. Голос перестал дрожать. — Мам, ты не поняла. У папы цирроз. Он, наверное, в больнице. А они мне не открыли. Стояли за дверью и молчали. И это письмо… от больницы… они его получили три месяца назад и оно там лежит! В почтовый ящик что ли не заглядывают?
В трубке наступила тишина. Казалось, даже связь прервалась.
– Мам? Ты меня слышишь?
– Слышу, – голос Людмилы стал тихим, медленным и каким-то испуганным. – Лида, слушай меня и запомни раз и навсегда. Брось ты это. Прямо сейчас брось. Слышишь? Сожги это письмо, забудь как страшный сон. Не лезь в это! Они не люди. Они ради своей выгоды на всё пойдут. Могут и подлость сделать, такую, что мало не покажется. Ты одна в Москве, я тебя не защищу! Они…
Но Лида уже не слушала. Её взгляд упал на дату в справке. Три месяца. Многое могло произойти за три месяца:
– Мам, я тебя поняла. Всё, пока.
– Лида? Лида! Ты куда?! Не делай ничего глупого! Лида!
Но дочь уже положила трубку. Внутри всё горело. Горело от обиды, от предательства, от дикой, необъяснимой тайны, которую так тщательно скрывали тётки.
Она посмотрела на адрес больницы на бланке. Потом подняла руку, ловя такси. Ей нужно было ехать. Прямо сейчас. Она должна всё выяснить.
*****
Такси доехало до больничного комплекса быстро, будто подгоняемое её собственным бешеным сердцебиением. Лида расплатилась и выскочила из машины, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Огромное, серое, пахнущее антисептиком и тоской здание давило на девушку всей своей бездушной массой.
Лида почти бегом поднялась по ступенькам и влетела в главный холл, где царила привычная для таких мест суета: сонные санитары, растерянные посетители с букетами, медсёстры, бегущие по своим делам с каменными лицами.
Лида подошла к стойке справочного окошка, за которой сидела женщина в белом халате с усталым, но не злым лицом:
– Здравствуйте, – начала Лида, и её голос прозвучал хрипло и неестественно громко. — Подскажите, пожалуйста, как найти Карасёва Евгения Викторовича? Он должен быть здесь… в отделении гастроэнтерологии, наверное.
Женщина лениво опустила взгляд на клавиатуру, пальцы привычно застучали по клавишам.
– Карасёв… Карасёв Евгений Викторович… – пробормотала медсестра себе под нос. Потом остановилась. Взгляд её стал внимательнее. Она посмотрела на Лиду, потом снова на экран. – А Вы кем ему приходитесь?
Вопрос прозвучал как удар. Лида растерялась:
– Я… я его дочь.
Брови женщины поползли вверх. Она снова посмотрела на экран, потом на Лиду, и в её глазах появилось что-то странное – смесь жалости, неловкости и удивления.
– Дочь? – женщина перевела дух. — Милая, а где ж Вы были? Его уже выписали.
Сердце Лиды ёкнуло с болезненной надеждой.
– Выписали? Значит, ему лучше? Он поправился?
Женщина замялась, явно что-то не договаривая. Она нервно поправила очки:
– Ну, вообще-то… его выписали… – она искала слова, – в другоЕ… учреждения. Месяц назад.
Лида не понимала. Она смотрела на женщину во все глаза, пытаясь расшифровать её смущённый взгляд.
– В какую больницу? У него же тяжёлая стадия, куда его могли перевести? Скажите, пожалуйста, это очень важно!
В этот момент из-за двери ординаторской вышел немолодой врач с бородкой и умными, усталыми глазами. Услышав громкий, звонкий голос, он подошёл к стойке:
– В чём дело, Нина Ивановна?
Женщина за стойкой с облегчением указала на Лиду взглядом:
– Вот, Иван Петрович, вас спрашивают. Девушка… о Карасёве Евгении Викторовиче. Говорит, дочь. А тут вот, посмотрите в компьютер…
Взгляд врача стал острым, пронизывающим. Он внимательно, почти пристально посмотрел на Лиду, затем долго читал что-то с экрана компьютера, установленного на стойке. Иван Петрович снова посмотрел на посетительницу:
– Дочь?.. Проходите, пожалуйста, в ординаторскую. Поговорим.
Лида, с тревогой сжимающей горло, последовала за доктором в небольшую, заваленную бумагами и папками комнату. Врач закрыл дверь и жестом предложил сесть на стул.
– Вы сказали, вы дочь Евгения Викторовича? – переспросил он, садясь напротив.
– Да, Лидия Карасёва. Я учусь в Москве, живу в общежитии. Я не знала, что он здесь… Тёти сказали, что у него всё как всегда, что он пьёт… А я нашла справку… – слова вылетали пулемётной очередью.
Иван Петрович тяжело вздохнул и сжал переносицу двумя пальцами:
– Лидия… Я не знаю, что Вам говорили Ваши тёти, и почему они это делали. Но Вы должны знать правду. Ваш отец поступил к нам в крайне тяжёлом состоянии. Мы боролись за его жизнь, но… цирроз в стадии декомпенсации… это приговор. Особенно когда человек уже не хочет бороться.
Лида онемела. Она слышала слова, но мозг отказывался их складывать в страшную картину.
– Он… он умер? – выдохнула девушка, и собственный голос показался ей чужим.
Врач молча кивнул, смотря на неё с бесконечной жалостью:
– Месяц назад, – доктор с тоской посмотрел на юную посетительницу.
Всё. Последняя надежда рухнула и разбилась в прах. Отец умер месяц назад. А тёти, которые угощали её печеньем и называли “кровинкой”, знали об этом. Они хоронили брата тайком, а потом смотрели племяннице в глаза и лгали. И даже когда Лида звонила в дверь, они молча стояли по ту сторону, зная, что только что похоронили её отца.
Комната поплыла перед глазами. Лида схватилась за край стола, чтобы не упасть:
– Почему? – прошептала она, и в этом шёпоте была вся боль мира. – Зачем тётки это сделали?
Врач развёл руками:
– Я не знаю. Может, хотели Вас уберечь от боли? Хотя… – он посмотрел на искажённое страданием лицо, – вряд ли. Обычно у таких поступков есть более меркантильные причины. Он жил один? Была ли у него какая-то собственность? Квартира?
Квартира. Слово прозвучало как гонг. Воспоминание нахлынуло волной: уютная двухкомнатная в старом, но добротном доме недалеко от метро. Папина квартира. Лида жила в той квартире в детстве, ещё до развода родителей.
Всё встало на свои места с ужасающей, леденящей душу ясностью. Всё это вранье, вся эта ложь про “пьяницу, который совершенно деградировал”, это игнорирование, этот спектакль у двери… Всё это было не из заботы о ней, а из-за денег, из-за квадратных метров.
Жалость и отчаяние внутри Лиды стали мгновенно кристаллизоваться во что-то иное. Во что-то твёрдое, острое и холодное. Девушка медленно поднялась:
– Спасибо Вам, — голос был тихим, но уже твёрдым, без намёка на слёзы. — Вы мне всё объяснили.
Лида вышла из ординаторской, не видя ничего перед собой. Она шла по коридору, обходя каталки и людей, и внутри у выстраивался чёткий, железный план.
Солнце светило так же ярко, люди спешили по своим делам, но для Лиды мир перевернулся. Она достала телефон. Пальцы сами собой набрали номер матери.
Мама ответила почти сразу, голос её был срывным и нервным:
– Ну?! Где ты? Что случилось? Я вся извелась!
– Мам, он умер, – произнесла Лида ровно, без эмоций. В трубке повисла мёртвая тишина. – Месяц назад. Тёти похоронили его втихаря. И знаешь почему?
«Секретики» канала.
Интересно Ваше мнение, а лучшее поощрение лайк, подписка и поддержка ;)