Если телефон знает пароль от моей почты, значит,
Кто-то его научил. Вопрос только — зачем.
— Из заметок Основателя, не датировано.
Клуб «Пятый Угол» я купил почти случайно — как берут поломанный мотоцикл на запчасти, а потом понимают, что можно починить. Заведение было в глубоком минусе, с облупленным фасадом и репутацией «места, где странно». Меня это не пугало. Рента низкая, контингент — управляемый, здание — в пределах третьего кольца.
Сделка была бы стандартной, если бы не одно условие. Юрист — представитель прежнего владельца, сухой и осторожный, проговорил его в самом конце:
— Про кабинет управляющего. Не менять планировку. Не перекрашивать. И портрет на стене оставить.
— Какой портрет?
— Увидите. Не снимайте.
Я не стал уточнять, хотя было странно. Мы оба подписали бумаги, он ушёл. Через месяц пришёл снова. Не как проверяющий или арендодатель — просто зашёл, заказал кофе, заглянул в кабинет, провёл пальцем по столу, посмотрел на портрет. Ничего не сказал, поставил галочку в своём планшете и ушёл. Я проводил его взглядом. Сейчас это уже привычный ежемесячный ритуал.
Портрет и правда вызывал вопросы. Мужчина лет пятидесяти, вполоборота, костюм безвременно старомодный, пронзительный взгляд. Ни имени, ни даты. Только тонкая латунная табличка внизу: «Основатель».
Я пытался снять его в первый день — не вышло. Шуруповёрт соскальзывал, саморезы будто упирались в бетон. Забросил. В конце концов, если в этом всё основание «скидки» — почему бы и нет?
А кабинет был... рабочий. Все бумаги, подписанные здесь, проходили без проволочек. Счета оплачивались вовремя. Даже поставщики, с которыми я бился месяцами на другом проекте, здесь соглашались с первого звонка. Суеверие? Может. Но я все основные документы перевёз именно сюда.
Ночные смены иногда жаловались. Мол, вентиляция шумит, иногда ручка двери шевелится. Один диджей сказал, что слышал, как кто-то его по имени зовёт. Я отмахивался. Пока лично не начал замечать «странное».
Сначала — вещи начали менять места. Я точно помнил, что оставил ключи на полке — находил их в шкафу. Камеры в коридоре писали «пусто», но я отчётливо видел, как кто-то двигался в отражении стеклянной двери. Никакой мистики — просто игра света, просто казалось. Но пару раз даже перекрестился. На всякий случай.
Однажды ночью я остался допоздна. Пятница, отчёты, налоговая. Вода в кружке на столе покрылась тонкой ледяной коркой, хотя в кабинете было +23. Я проверил термостат. Работал.
В 02: 14 под дверью раздался лёгкий шорох. Словно кто-то возился с бумагами. Или когтями по линолеуму. Через минуту — снова. Я вышел — никого. Вернулся. В журнале — свежая запись. Моим почерком. Только я её не писал.
"Как я устал. Гость стабилен. Изменение статуса — ожидается.
Я начал копать. Пересмотрел старые бумаги. Судя по записям, портрет висел здесь с 1997-го. Были и другие арендаторы. Большинство — по полгода, некоторые — по неделе. Почти все уходили молча, не требуя возврата, оставляя дела.
Я позвал своего знакомого – старого инженера. Он пришёл, потрогал стены, понюхал вентиляцию, поковырял плинтус — и ушёл. Сказал: "Воздух тут как не местный. Как будто его фильтруют где-то ещё, а потом подают сюда. Надо вскрывать стены, смотреть вентиляционные каналы. Перегородки из мелкой сетки почти сразу. Эндоскоп далеко не пройдёт.
В тот вечер камеры снова дали сбой. На записи — я, сижу за столом. Моргаю. Пишу. Через секунду — пусто. Кружка на месте. Я — исчез. Через две секунды — обратно. Как будто кто-то вырезал кадры. Или я на секунду «не был».
Я стал писать журнал вручную. Ночами – когда задерживался. Для себя. Чтобы зафиксировать, если что-то пойдёт не так. Да и разобраться, может это я уже что-то забываю. Примерно так:
02: 18 — Взгляд с портрета сместился на дверь. Или он всегда туда смотрел?
02: 23 — Ручка дрогнула. Подпёр стулом на всякий случай.
02: 31 — Из вентиляции тянет пылью с солью. Полосы на ковролине.
02: 40 — Неон за окном потускнел на полтона.
Потом пришло утро. День как день. Никто не умер, касса сошлась.
На следующей неделе диджей вернулся со странным предложением:
— Я сет не принёс. Они сказали что сегодня займутся. — и ткнул пальцем вниз.
— Кто?
— Ну... этот. С пустыря.
А пустырь — это бывшая прачечная под окном кабинета на соседнем участке. Снесли здание под реконструкцию, а потом заморозили стройку. Осталась яма и торчащая арматура. Когда ветер менялся, в ней что-то подвывало. Как будто ветер пел.
Помню охранник однажды сказал:
— Вчера вечером костёр горел на пустыре. Через окно смотришь - горит, и мужик какой-то, будто согреться пытается. Выходишь, а его нет уже. И костра тоже.
Я кивнул. Просто кивнул. На автомате. Как будто всё это уже было.
Сегодня допоздна меняли старую барную стойку. Я остался — доделать отчёты, принять поставку. Уснул в кабинете на диванчике.
Разбудил резкий писк — сработала сигнализация.
03: 30. Ручка дёрнулась. Пауза. Снова. Не как попытка войти — скорее проверка: закрыто ли?
Из-под пола тянуло холодом. Сырой, вязкий воздух, как из подземного колодца. Зубы свело.
Портрет больше не смотрел на дверь. Взгляд был на стену на которой он весел. Я подошёл, приложил ладонь: стена вибрировала. Как пульс. Медленный, глубокий.
Я снял раму. Она поддалась, будто ждала. За ней — щель, едва сантиметр. Оттуда тянуло ледяным. Внутри — только плотная, чёрная тьма. Холст был тёплый, как кожа. На обороте, под лаком и пылью, проступали строки:
Основателя зовут (неразборчиво)
Если Гость пришёл — Основатель помогает.
Гость засиделся. Через полгода он стал жильцом.
Если Основатель добр — выход возможен.
Основатель холоден с жильцами.
Я попытался выйти. Дверь не открывалась. Ни ключи, ни замок — ничего не реагировало.
Холод усиливался. Комната сжималась, как будто сама себя закатывала в лёд. Двигаться стало трудно, пальцы — как деревянные.
И тут понял. Я понял, что прошло ровно полгода. Я — не гость. Я — жилец.
Вернулся к портрету. Под надписями оставалось место. Я дрожащей рукой дописал:
«Выход — по подписи.» и расписался.
Ничего.
Холод стал сильнее.
Пальцы почти не слушались.
Я взглянул на первую строку, вытер замёрзшим рукавом имя, едва читаемое. И написал своё. Поверх.
Через несколько секунд мороз отступил. Воздух стал ровным.
Сработало.
Портрет перестал «смотреть». Полотно растворилось. Осталась только рама.
Вокруг начало темнеть. Как будто яркость выкрутили на ноль.
Осталась только рама — и за ней мой кабинет.
---
Утром пришёл юрист.
Спокойно, как всегда. Открыл дверь, вошёл в кабинет.
Подошёл к картине, посмотрел — и чуть улыбнулся, с тем мерзким удовольствием, с каким кассир находит фальшивую купюру.
Пролистал журнал.
Там был текст. Всё, что я думал, писал, чувствовал — уже было на бумаге.
Последние строки:
«Я стал Основателем. Теперь моя очередь — помогать… гостям.».
Юрист подошёл к портрету.
Осторожно поправил раму. Улыбнулся изображению.
А я...
Я мог только медленно вращать глазами.
Запертый в бесконечной темноте холста.