Вечный перекос
Когда в очередной раз мама позвала меня «просто помочь», я уже знала, чем закончится разговор. Брат снова «занят», «устал после работы», «не может». А я? Разве я не работаю? Разве я не прихожу домой такой же выжатой, с сумками, с детьми, с головой, полной дел?
Я открыла дверь в родительскую квартиру и сразу ощутила этот запах — старой мебели, варёного картофеля и чуть затхлого ковра. Всё осталось таким же, как в детстве, только я изменилась. Я теперь женщина, мать. А для них я всё та же «дочь, которая должна».
– Ты вовремя, – сказала мама, протягивая мне таз с бельём. – Вот разберёшь и развесишь, руки у меня не слушаются.
Я взяла, молча. Потому что если скажешь хоть слово — начинается.
– А где Саша? – я всё же рискнула.
– Устал, на работе был до позднего. Ему тяжело, – строго посмотрела мама, будто я что-то неприличное спросила.
Вот оно, вечное «ему тяжело». А мне легко? С двумя детьми, работой, ссорами с мужем из-за вечных поездок к родителям? Но почему-то об этом никогда не говорят.
Я смотрела, как брат развалился в кресле в соседней комнате. Телефон в руках, на столике бутылка колы, чипсы. «Устал». Да, очень похоже.
– Саш, может, хоть ты мусор вынесешь? – тихо попросила я.
Он даже не поднял головы:
– Завтра.
И мама тут же:
– Не трогай его. У него день тяжёлый.
У меня внутри всё сжалось. Я с детства знала этот сценарий: он — центр. Ему можно опоздать, сорваться, крикнуть. Я же должна быть терпеливой, правильной, удобной.
Пока развешивала бельё на балконе, пальцы дрожали. Солнце садилось, красный свет ложился на старый ковер в зале, а я думала: сколько ещё я буду молча соглашаться? Почему только брат имеет право быть усталым, грубым, свободным? А я — всегда должная?
Я слышала их голоса из кухни: мама смеялась над какой-то его историей, отец что-то одобрительно буркнул. А я стояла на балконе, словно лишняя в собственной семье.
Слово отца весомее
Когда вечером за столом заговорили о ремонте в квартире родителей, я опять почувствовала, как невидимая стена выросла между мной и остальными.
– Ну что, надо потолки делать, – сказал отец, перекладывая кусок хлеба с тарелки на тарелку. – Саша, ты у нас мужчина, посмотришь бригаду, узнаешь цены.
Я подняла глаза.
– Пап, я же могу тоже… У меня знакомые делали недавно, хорошие мастера, могу телефоны дать.
Он даже не выслушал.
– Саша разберётся. Мужская работа.
Я сжала губы. Мужская работа. А то, что я всю жизнь сама тянула дом, искала мастеров, договаривалась, решала вопросы — это что? Не работа?
Брат, довольный, как кот, кивнул.
– Да, я посмотрю. Но, пап, сразу говорю: у меня времени мало, не обещаю быстро.
И всё. Никто не заметил, как меня кольнуло. Никто не сказал: «Дочка, спасибо, что предложила». Мама лишь добавила:
– Саша у нас занятой, ты сама видишь.
Я опустила глаза в тарелку. Ложка стучала о край миски, руки дрожали. Мне хотелось закричать: «Почему вы в упор не видите, что я тоже умею? Что я тоже могу?» Но знала — в ответ будет тишина. Или, ещё хуже, снисходительное: «Не обижайся, ты же девочка».
После ужина отец позвал брата в комнату «по-мужски поговорить». Я осталась на кухне мыть горы посуды. Слышала сквозь дверь их голоса, их смех. Они там, вместе. А я снова на своей «женской половине», со сковородками, тряпками и мыльной водой, в которую давно впиталось чувство — меня просто не слышат.
Разговор на кухне
Я мыла кружки и слышала, как за спиной скрипнул табурет. Мама села, вздохнула.
– Ты сегодня какая-то колючая, – сказала она, поправляя платок на голове. – Саша ведь старается, у него работа тяжёлая.
Я обернулась, руки в пене.
– Мама, а у меня что, лёгкая? Я тоже работаю, у меня двое детей, а вы всё время будто не замечаете.
Она махнула рукой.
– Ты девочка, у тебя сердцем иначе. Ты всё чувствуешь, справишься.
Я сжала губы. «Справишься» — как приговор. Они будто решили за меня, что я бесконечный источник сил.
– Но почему всегда я? Почему, если помощь нужна, зовут меня, а не его? – вырвалось у меня.
Мама подняла глаза — строгие, усталые.
– Потому что на тебя можно положиться. Ты же не откажешь.
Я замолчала. Сердце стучало так, что казалось, его слышно во всей квартире. Они привыкли к моей надёжности. А брату позволено быть слабым.
В комнату заглянул Саша, почесал затылок.
– Мам, ты спать скоро? Я свет хочу выключить.
Она сразу заулыбалась.
– Сейчас, сынок, сейчас.
И снова я осталась одна, среди грязных тарелок и липкого стола. Я чувствовала, как внутри поднимается волна — обида, злость, усталость. Но вместе с ней и странная пустота: зачем вообще говорить, если всё равно меня не слышат?
Невидимая работа
Утро началось с того, что мама позвонила в семь.
– Дочка, зайди вечером, нужно помочь с аптекой, таблетки купить. У меня список есть.
Я смотрела на экран телефона и понимала — снова я. Не брат, не кто-то ещё. Я.
После работы забежала в аптеку, стояла в длинной очереди, держа в руках список с корявыми строчками. Потом тащила тяжёлые пакеты домой к родителям.
Когда зашла, Саша уже сидел на диване, телевизор гудел. Он даже не повернул головы.
– А что ты принесла? – бросил он рассеянно.
– Лекарства, – ответила я, ставя пакеты на стол. – Мама просила.
Он пожал плечами:
– Ну и хорошо.
Мама, выйдя из комнаты, тут же одарила его улыбкой:
– Сашенька, как ты? Устал? Садись, я тебе борща подогрею.
Я стояла в прихожей с курткой в руках и чувствовала себя чужой. Сколько лет я тяну эти сумки, готовлю, убираю, решаю их дела, а в итоге — благодарность не мне. Всегда ему.
Иногда мне казалось, что вся моя работа — невидимая. Как будто то, что я делаю, само собой разумеется. Стираю, покупаю, лечу, поддерживаю. А если перестану? Они даже заметят?
Я посмотрела на брата. Он лениво потянулся за ложкой, мама заботливо положила ему тарелку. А я… я снова осталась в тени. Как будто меня и нет.
Внутренний надлом
В тот вечер я возвращалась домой медленно, ноги тянулись по асфальту, будто гири привязали. Фонари горели тускло, дождь моросил, и всё вокруг казалось таким же серым, как у меня внутри.
Я вспоминала каждую сцену: как мама поправляет брату подушку, как отец слушает его слово, будто закон, как я бегаю по аптекам и магазинам, и это даже не обсуждается.
В груди копилось странное чувство — смесь злости и бессилия. Сколько лет я закрывала глаза, терпела, «понимала». А что получила? Я — вечная обязанная. Он — вечный избранный.
Дома муж спросил:
– Ты чего такая?
Я только махнула рукой. Не хватало ещё здесь всё объяснять. Он и так ворчит, что я «слишком много времени у родителей провожу».
Легла на диван, закрыла глаза. И вдруг накатила мысль, простая и страшная: а если я завтра перестану? Перестану бежать, помогать, закрывать дыры, тащить всё на себе. Что тогда?
В животе сжалось. Потому что я знала — мир не рухнет. Они найдут способ. Саша сможет. Мама справится. Отец тоже. Но всю жизнь они выбрали лёгкий путь — меня.
И вот тогда во мне что-то щёлкнуло. Я вдруг ясно поняла: не они меня обесценили, а я сама разрешала. Своим молчанием, своим «ладно, я сделаю».
Я сидела в темноте и впервые за много лет позволила себе подумать: а если сказать «нет»?
Поворотный момент
На следующий день мама снова позвонила. Голос привычно усталый, но требовательный:
– Доча, зайдёшь вечером? Нужно помочь с бумагами в поликлинику.
Я вдохнула и, сама от себя не ожидая, ответила:
– Нет, мама. Сегодня не смогу. Пусть Саша сделает.
Тишина на том конце была такой густой, что я услышала, как у меня сердце ударилось о рёбра. Потом – удивление и лёгкая обида:
– Но ты же всегда помогала…
– Я устала, – сказала я твёрдо. – У меня тоже есть дела и дети. Пусть он разберётся.
Вечером, когда я всё-таки зашла к ним, сцена застала меня врасплох. Брат сидел за столом, перед ним лежала стопка бумаг, он ворчал, не разбираясь в медицинских терминах. Мама бегала вокруг, нервничала. Отец хмуро молчал.
И впервые все трое выглядели беспомощными без меня.
– Ну и что, сложно? – спросила я спокойно, снимая куртку. – А вы думали, всё так просто?
Саша поднял голову, и в его глазах мелькнуло что-то новое – не раздражение, не привычное превосходство, а растерянность.
– Я не понимаю половины слов, – признался он, бросая ручку.
Я подошла, взяла один лист, мельком взглянула и положила обратно.
– Разберёшься. Ты же мужчина, как папа говорит.
В комнате повисла тишина. Мама хотела что-то сказать, но не смогла. Отец кашлянул и отвёл взгляд.
А я вдруг почувствовала, как груз, который давил на меня годами, стал легче. Я не обязана тащить всё одна. Я могу сказать «нет». И это «нет» звучало громче любого крика.
Рекомендуем почитать