Старика Фёдора в нашем посёлке знал каждый. И не только здесь, но и в соседних деревушках тоже. Характером он обладал жёстким, разговаривать особо не любил. Народ его остерегался, да и симпатией особой не пылал, если говорить откровенно. Годков ему было не так уж много. Но из-за белоснежной бороды стариком его начали величать… практически с тридцати лет. Для своих семидесяти он был ещё крепыш. В посёлке ровесники его так не выглядели. Кто-то злоупотреблял спиртным после выхода на заслуженный отдых, кто-то брюхо наел. Короче говоря, все были как обычные пенсионеры. А вот Фёдор Петрович мог пятнадцать вёрст пешком пройти и даже не устать. А ещё реку без передышки переплыть, оставив далеко позади молодых ребят.
Жил Фёдор Петрович на краю посёлка. Между жилыми домами и лесной чащей. Хотя сейчас можно было сказать — прямо в лесу. Потому что давным-давно, когда стал лесником и перебрался в этот дом, он сразу же высадил между домом и посёлком ели, которые сейчас практически полностью скрывали от посторонних взглядов его жилище.
Знали женщины, что мужчина он обеспеченный. В охотничий период занимался добычей дичи, рыбу ловил к тому же и всё реализовывал. Знали, что трезвенник. Знали, что сад, что живность у него. Но не жаловали. И в пример его не приводили. А всё потому, что тридцать лет назад он прогнал из дома родную дочь, которая полюбила городского юношу.
Эту историю до сих пор пересказывали на все лады. Поговаривали, что юноша явился просить руки его дочери, а он за топор схватился. Дочь чуть ли не на колени упала. Он тогда и заявил: если она только за калитку с этим юношей выйдет, больше в дом он её не впустит.
Маринка его тогда на медсестру обучалась, и он очень желал, чтобы в посёлке осталась, чтоб замуж здесь вышла. А она — нет, слово своё исполнила. Несколько раз дочка наведывалась. И сразу, и через несколько лет, и с супругом, и одна. Но старик Фёдор так и не впустил на порог.
Женщины рассказывали, что видел кто-то, как Маринка и с малышом на руках приходила. Но Фёдор Петрович в доме заперся и даже не показался. Этого сельские понять не могли. Всё могли, но чтобы так со своим родным дитём? Нет. Но что бы ни произошло, так же нельзя.
Фёдор Петрович отлично знал об отношении к себе и всячески старался, чтобы сельские вдруг не вздумали с ним заговаривать. В лавку ходил со своим псом. Пока он внутри, пёс на крыльце дежурил. Размером он был с молодого бычка, а зубы — как у волка. Местные дворняги суетились вокруг лавки, но пёс и бровью не вёл.
Однажды только, когда какая-то шавка очень настойчиво начала его за задние лапы кусать, пасть разинул, шавку схватил, та и обмерла от страха. Встряхнул головой — и полетела собачка к самому плетню. А уж оттуда с воем к дому стрелой. Больше псы никакие не приближались. С безопасного расстояния лаяли.
Так и передвигались: Фёдор Петрович и пёс огромный рядом. Люди из-за палисадников выглядывали, но навстречу никто выходить не решался.
Фёдор Петрович окинул удовлетворённым взглядом грядки с овощами. Ещё три ряда — и закончено. В этом году он рассаду какую-то дорогостоящую приобрёл. И уже сейчас понимал, что не ошибся. И на реализацию будет, и на рассаду, и на стол.
— Добрый день.
Фёдор Петрович резко обернулся. К нему сюда никто не заглядывал. Никогда. Кто это такой отважный отыскался?
В калитке стояла совсем юная девушка. И кого-то она ему напоминала.
— Добрый день.
Он нахмурился. Нужно грозный вид напустить, чтобы ушла поскорее. Недосуг ему тут со всякими.
— Дедушка, ты меня не узнаёшь?
Сердце Фёдора пропустило удар. Ну разумеется. Девушка на Маринку похожа.
— Я Катя, твоя внучка.
Он никак не мог отыскать слова, что сейчас произнести нужно.
— Ну… — девушка выдохнула. — В принципе, мама-то предупреждала, что затея моя бессмысленная. Но Катька ведь настойчивая. Прямо как дед.
— Дедушка, а я приехала на летние месяцы. Понимаю, что ты, возможно, не очень рад меня видеть, но… Может, попробуем? Я же всё-таки родственница тебе. А ещё… Мне нужно готовиться к поступлению. В городе сложно. Поэтому решила к тебе. Но мы же с тобой не ссорились.
Фёдор Петрович немного поразмыслил. Потом открыл калитку. Пёс насторожённо поднялся.
— Свои, Гром.
Катя вдруг радостно засмеялась.
— Как? Гром? Да он больше на медведя похож, чем на гром.
Фёдор Петрович с трудом сдержал улыбку. Нечего ей показывать, что он улыбаться способен. Хотя история с Громом была забавная до слёз. Щенок тот маленький носил совсем другую кличку, но был настолько пугливым, что примерно раз в неделю его гроза пугала. Как только отвернётся от него Фёдор Петрович, он уже от грозы с воем прячется. И ничего с ним поделать нельзя было. А вот как только он стал звать его Гром, так и всё — перестал грозы бояться.
Катя стояла с двумя огромными сумками.
Фёдор Петрович удивлённо проговорил:
— Ты что это, навсегда, что ли?
— Да нет, дедушка, тут в этой сумке учебники, а тут одежда. Ну и гостинцы тебе.
Мужчина с изумлением поднял бровь. Гостинцы? Ему?
Фёдор Петрович наблюдал за тем, как Катя раскладывает сумку, и не понимал. Вот зачем он открыл ей калитку? Жил себе тихонько, а тут она. Она ж не замолкает ни на секунду. А он к тишине привык. К тому же не видел её ни разу. Хмыкнул себе в бороду. Стареет, наверное.
— Дедушка, а я пирог привезла. Ой, ты не поверишь, всю дорогу его оберегала, чтоб не испортился.
Фёдор Петрович встал, подошёл к столу, посмотрел на пирог, украшенный ягодами.
— Глупости.
Натянул кепку и вышел на улицу.
Катя растерянно смотрела на дверь, которая с грохотом захлопнулась. Потом упрямо топнула ногой. Ну нет, она всё равно тут останется.
Прошла неделя с момента, когда Катя приехала. Дед молчал. Она готовилась, прибиралась в доме, всё перемыла и перегладила. В общем, старалась как могла. Но дед был неприступен.
Даже с Громом она подружилась. И иногда вместе на лужайке отдыхали.
Вообще, Кате безумно нравилось в посёлке. Вот если бы только не насекомые. Их тут были, кажется, тысячи. Нет, миллионы, точно. Днём огромные, тяжёлые и противные оводы. А как только их становилось чуть меньше, дело шло к вечеру — налетали полчища мошкары. Она не понимала, как дед может что-то делать во дворе, когда её просто заедают.
Напялив на себя всё, что можно, оставив только глаза, она вышла на улицу.
— Дедушка, давай я тебе помогать буду.
Фёдор Петрович окинул её взглядом и еле сдержался, чтобы не расхохотаться. В итоге мрачно спросил:
— Озябла, что ли?
— Нет, дедушка, жарковато, но эти так кусаются.
В этот раз он сдержаться не смог. Вот как ни старался, а всё равно рассмеялся.
— На вот, давно бы спросила.
Он протянул ей какую-то баночку.
— А это что?
— Это средство такое. От мошкары и прочей нечисти. Тут леса вокруг, много насекомых. Вот местные придумали. Чуть намажь — и никто к тебе не пристанет.
Это была непривычно долгая речь для Фёдора Петровича. Он сам на себя рассердился и направился к дому.
Катька, неугомонная, — следом. Решила, что упускать случай, когда дед заговорил, это преступление.
— Дедушка, а я вкусный суп сварила, давай поужинаем вместе.
Фёдор повернулся к ней, намереваясь отказать. Он привык есть один. Но, увидев глаза Маринки… Увидев выражение глаз, сдался. Вот как будто сдулся.
— Не отстанешь ведь, а?
Катя даже подпрыгнула. Она носилась между холодильником, плитой и столом как вихрь. А Фёдор Петрович с удовольствием отметил про себя, что руки у внучки растут откуда надо.
Он сел за накрытый стол и даже брови поднял.
— А это вот что такое?
— Это, дедушка, морепродукты. Я их в кляре готовлю. Такая вкуснятина!
— А это? — он указал на другое блюдо.
— Это салат из киноа.
— Господи боже ты мой, а нормальной еды нету?
Катя рассмеялась.
— Есть, конечно. Вот утка запечённая, картошка по-домашнему.
— А что это за праздник такой, что ты столько всего наготовила?
— А это я тебе чуть позже скажу.
Катя хитро улыбнулась.
Фёдор Петрович хмыкнул. Ну как с ней сохранять мрачность и серьёзность?
Катя же порылась в своей необъятной сумке и достала красивую бутылку.
— Дедушка, а это тебе папа прислал. Из Франции привёз.
Фёдор Петрович выронил вилку. Зятя своего он видел пару раз, когда тот ещё и зятем-то не был. В первый раз Фёдор молчал, думал, что дочь одумается. Но знал ведь, как отец хотел, чтобы она в посёлке осталась. А во второй раз Фёдор зятя топором проводил и приказал ему дорогу к ним забыть. Рубанул ещё пару раз по дереву, а утром проснулся — Маринки нет, осталась только записка.
Он тогда заплакал. Жена его, Таня, которая умерла сразу после родов, говорила ему: «Фёдор, не плачь. Я вместо себя тебе Мариночку оставляю. Она будет рядом с тобой. О ней думай».
Он и думал, и пелёнки стирал, и буквы с ней учил. А теперь… Теперь не нужен отец стал. Променяла на какого-то городского франта.
Маринка приезжала несколько раз. И с ним, и без него. Но Фёдор Петрович на порог не пускал. Ну раз там ей лучше, чего сюда приезжать-то?
Понимал, что, наверное, был неправ. Но, как говорится, заупрямился уже.
— И что он там делал в своей Франции?
— Ой, дедушка! Папа у нас часто по разным странам ездит. Помогает налаживать производства.
— Ишь ты. Отравленная, небось, а?
Дед вертел в руках бутылку, а Катя внутренне ликовала. Она вообще думала, что дед её просто выбросит.
— Дедушка, ну что ты такое говоришь? Ты знаешь вообще, сколько у меня для тебя гостинцев? Кстати, ты так и не вспомнил, что сегодня за день, да?
Фёдор Петрович удивлённо уставился на внучку. Всем хороша девка, но как загадки загадывать, так она первая.
— Ладно, тогда продолжаем с подарками. Вот, держи. Это мама тебе прислала.
Фёдор Петрович повертел в руках какую-то штуковину, похожую на маленький цилиндр. Потом на что-то там нажал, и дом наполнился музыкой.
Катя захлопала в ладоши.
— Вот, бери. Это, дедушка, проигрыватель такой. Можно с собой в лес брать. Он пятнадцать часов без подзарядки тебя радовать будет.
— А чего меня радовать-то?
Он поставил странную штуку на стол.
Катя продолжала доставать новое. Когда дело дошло до двух странных подушек, соединённых вместе и вибрирующих, которые Катя назвала массажёром для спины, Фёдор Петрович рассмеялся.
— Ой, я не могу с вами. Вы километров десять хотя бы пройдите по лесу — и никакой массажёр не нужен будет.
Катя расстроилась.
— Ничего не понравилось?
Дед встал.
— Да чему тут нравиться?
Катя всхлипнула.
— Дедушка, но у тебя же сегодня день рождения.
Фёдор замер. А ведь и правда, забыл. Впрочем, как и в прошлом году, как и четыре года назад, и даже шесть. Он снова сел.
— Ладно. Попробую напитка вашего. Может, с одной рюмки-то не помру.
Катя закатила глаза, вздохнула.
— Дедушка, расскажи, почему вы с мамой поссорились?
Дед крякнул. Напиток оказался крепким. Приятное тепло пошло по телу.
— А что ж она тебе не рассказала?
— Нет, дедушка. Сказала, что ты на неё обиделся. И всё. И папа не рассказывал. Они оба всё время молчат. Хотя вспоминают про тебя.
— Вспоминают? Проклинают, наверное.
— Нет, дедушка. Мама всё время переживает, что ты заболеешь, и помочь будет некому. А папа переживает, что тебе дров не наколоть или до лавки далеко.
Фёдор Петрович резко встал. Видимо, напиток слишком крепким оказался. Хотелось прямо зарыдать. И обнять. Но нет. Он такой слабости себе не позволит.
А утром проснулся, а Катя ещё спала. Странно. Обычно всегда раньше него вскакивала. Подошёл к её постели. А щёки какие-то очень красные. Положил руку на лоб и отдёрнул испуганно. Катя вся горела.
— Ух ты ж… Катя! Катя!
Девушка открыла глаза.
— Ой, дед, лето, что ли, кончилось? Холодно так.
Её начала бить дрожь.
Фёдор сунул ноги в ботинки.
— Я сейчас, пять минут, жди.
Он вылетел на улицу. Его и самого колотило. Как же так? Как она заболеть-то умудрилась?
Дед помчался в посёлок. Сам он никогда не обращался к местным медикам. Сам себя лечил. Но сейчас дело другое. Сейчас Катенька, внучка его, захворала.
Сельские с удивлением провожали взглядом лесника. Куда это отшельник бегом-то, а? Случилось что? И главное, без волкодава своего.
Минут через десять дед уже бежал обратно, держа за руку молодую испуганную медсестру.
Когда они вошли в дом, медсестра испуганно прижала к себе чемоданчик. У постели Кати, положив голову на подушку, сидел огромный пёс.
— Гром, на место.
Пёс послушно отошёл и стал внимательно наблюдать за тем, что происходило.
Через полчаса, когда Катя уснула после укола, медсестра позвала его на улицу.
— Дедушка, у вашей внучки не просто простуда, а сильная аллергическая реакция. Ей бы в город нужно. У нас тут нет таких средств лечения, да и не узнаем мы, от чего это.
И тут деда осенило. Крапива. В составе средства, что он дал, много крапивы. А у Маринки, дочки его, была страшная аллергия на эту траву.
— Эх ты ж, чёрт старый. Ну вот что делать, а?
— Так вы её родителям позвоните, пусть приезжают.
— Да как же я позвоню-то?
— А телефон? У внучки есть телефон?
— Да, был вроде. Сейчас принесу.
Фёдор Петрович видел, как она вечерами с кем-то разговаривала. Наверное, с мамой или с отцом.
Он принёс трубку. Девушка что-то там поделала и протянула ему.
— Вот, смотрите, мама. Сюда нажимаете, пойдёт звонок.
Дед растерянно смотрел на телефон. Он сам будет им звонить? Потом посмотрел в дом. Там, на постели, разметавшись, спала Катя. Решительно нажал зелёную трубочку.
— Алло, Катенька?
— Это не Катя.
Голос Маринки он узнал сразу. И сердце как-то сжалось.
— Папа?
В глазах защипало. Сильно. Фёдор Петрович даже ущипнул себя, чтобы всё это прекратить.
— Марин, заболела Катя. Аллергия у неё. Температура высокая. Я, старый пень, и не подумал, что у неё, как и у тебя, на крапиву.
На том конце провода послышался всхлип.
— Ты помнишь, на что у меня аллергия? Пап, у Кати в сумке лекарства есть. Большие такие, белые. У неё же аллергия на полмира. Ты найди, дай ей. А нам… мне можно приехать?
Повисла пауза. Потом Фёдор Петрович выдавил:
— Приезжайте.
Он кинул телефон на стол и схватил сумку внучки. Так и есть. Лекарства. Большие, белые. Выщёлкнул одно. Повернулся и встретился взглядом с Катей. Внучка улыбалась.
— Вы всё-таки поговорили.
— Ты почему про лекарства не сказала?
— А если бы я сказала, тебе не пришлось бы маме звонить.
— Так ты специально?
— Катька, если бы не… Да ты хоть понимаешь, как это опасно?
Фёдор Петрович разошёлся не на шутку. Он вспомнил всё, что ему говорили врачи, когда Маринка была маленькая. Он потрясал кулаком и не заметил, что Катя, выпив лекарство, уснула снова, и щёки у неё перестали быть такими алыми.
Спохватился, посмотрел на внучку, улыбнулся. Ну хитрюга! Провела его, как ребёнка.
Прошло часа два, может, три. Фёдор Петрович старался не шуметь. Знал, что лучшее лечение от всех болезней — сон.
На улице громко гавкнул Гром. Недоумённо так гавкнул. Видимо, приехал или пришёл кто-то. Пёс вообще не понимал, когда такое случалось, потому что бывало такое очень редко.
Фёдор Петрович вздохнул и шагнул к двери. Он уже понимал, кто там.
Подошёл к калитке.
— Маринка с Андреем.
— Гром, свои.
Во двор въехала красивая машина. Первой вышла Маринка. Фёдор Петрович жадно вглядывался в неё. Ну, вылитая мать её, Танюша.
— Здравствуй, папа.
И Маринка заплакала. А он, он, как неизвестно что, тоже расплакался. Обнял, обхватил дочку двумя руками и плакал.
Потом зять подошёл, остановился. Фёдор Петрович посмотрел на него, на дочку.
— Простите вы меня, дурня старого, неумного. Гордыня, видать, меня заела. От дочки отвернулся своей.
Зять протянул руку.
— Кто старое помянет, тому глаз вон.
Фёдор Петрович крепко пожал руку.
Андрей сказал:
— Ну что, мать, ты иди к нашей Катюше, а мы тут пока машину разгрузим. Не зря загруженная столько стояла. Катька, упёртая, как не знаю кто, сказала: поеду к деду, мириться. И я был уверен, что помирит всех.
Фёдор Петрович усмехнулся. В кого, в кого? В него, конечно.
Хорошо ему сейчас было. Да так хорошо, что он уже и забыл, каково это — не злиться на весь мир, а просто радоваться. Родные же люди рядом. Не просто знакомые, а настоящие. Родные.
Читать еще рассказ: Неожиданная встреча с отцом спасла меня от выселения