Рыжая девчонка с кистями в руках бродила по лесу, словно ветерок, несущий в себе все оттенки заката. Её смех звенел меж деревьев, заставляя ели вздрагивать от неожиданности, а дождь, словно любопытный зритель, робко стучал по листьям, пытаясь разглядеть, что же она творит.
— Ну-ка, дубы-богатыри, не стойте хмуро! — крикнула она, мазнув кистью по коре. Стволы мгновенно порозовели, будто вспомнив, как век назад краснели от комплиментов лесных нимф. Рябина, завидя её, зашелестела ветвями:
— А мне шаль! Самую пышную, огненную!
Девчонка щедро выплеснула на куст алые краски. Ягоды вспыхнули, как угольки, а дождь, завидуя, забарабанил сильнее — капли пытались смыть узоры, но лишь придавали им благородный глянец.
Она подпрыгнула, обмакнула кисть в лазурь и брызнула в небо. Синева разлилась меж ветвей, а на берёзовый лист упала капля янтаря, превратив его в крохотное солнце. В траве же, словно по волшебству, засверкал иней — первый намёк на ноябрь, ещё робкий, но уже уверенный в своём праве сменить осень.
— Ой, да вы тут как детишки! — рассмеялась девчонка, заметив, что на старом пне выстроились опята. Грибы топорщились шляпками, будто просили портрет. Но дождь-шалун, шепелявя под скрип сосен, уже размывал акварельные тропинки.
Усталые щёки горели румянцем, совпадая с цветом клёнов. Махнув лесу на прощание, девчонка побежала к полям, где стога, как сонные великаны, ждали её кисти. Они мечтали стать золотыми — не от солнца, а от её прикосновения.
А осень, подмигнув последней бабочке, решила: этот год будет особенно живописным.