Грузия замерла в напряженном ожидании, балансируя на острие ножа между законностью и хаосом. Политический ландшафт страны, и без того раскаленный после спорных парламентских выборов октября 2024 года, напоминает жерло вулкана, готового к извержению. Предстоящие 4 октября муниципальные выборы перестали быть рутинной демократической процедурой — они превратились в символический Рубикон, за которым, по замыслу радикальной оппозиции, должно последовать не определение муниципальных лидеров, а свержение конституционного строя.
Политический кризис, начавшийся почти год назад на фоне обвинений в фальсификациях и международного осуждения, которое назвало выборы «фундаментально небезупречными», вступил в новую, куда более опасную фазу. Атмосфера «глубокой политической поляризации», о которой говорят международные наблюдатели, — это не просто борьба идей. Это столкновение двух непримиримых подходов к будущему страны: с одной стороны, стремление государственной власти сохранить стабильность и верховенство закона, с другой — открыто декларируемое намерение оппозиционных сил «завершить режим» и «захватить власть».
Правительство во главе с премьер-министром Ираклием КОБАХИДЗЕ заняло жесткую позицию, пообещав привлекать к ответственности политических оппонентов, обвиняемых в подстрекательстве к насилию. Заявление властей о том, что государство не допустит никакого переворота — «ни мирного, ни немирного», является недвусмысленным сигналом: речь идет уже не о политической конкуренции, а о защите основ государственности.
Радикальная оппозиция, в свою очередь, бойкотируя избирательный процесс, фактически перенесла поле битвы с избирательных участков на улицы, превратив дату выборов в дедлайн для ультиматума власти.
Таким образом, страна подходит к 4 октября не с предвыборными дебатами, а с экзистенциальным вопросом: что ждет Грузию — демократическое волеизъявление или насильственный захват власти?
Данный анализ призван беспристрастно разобраться в хитросплетениях последних событий, чтобы понять, является ли происходящее лишь пиком предвыборной борьбы или тщательно спланированной прелюдией к государственному перевороту.
На фоне раскаленной политической атмосферы арест бывшего министра обороны Джуаншера БУРЧУЛАДЗЕ стал событием, которое можно трактовать двояко: либо как долгожданный шаг в борьбе с коррупцией в высших эшелонах власти, либо как циничный политический ход, направленный на устрашение оппонентов накануне решающих событий. Чтобы отделить факты от политических спекуляций, необходимо внимательно изучить суть предъявленных обвинений.
Государственная служба безопасности Грузии (ГСБГ) задержала БУРЧУЛАДЗЕ по обвинениям в злоупотреблении служебным положением и отмывании денег в особо крупном размере. Эти обвинения не носят абстрактного характера; они подкреплены конкретными деталями, которые сложно отнести к категории политического преследования.
В основе дела о злоупотреблении служебным положением лежит эпизод с закупкой медицинского оборудования. По данным следствия, в 2023 году Минобороны Грузии под руководством БУРЧУЛАДЗЕ приобрело аппарат МРТ за 3,9 млн лари при его реальной рыночной стоимости в 2,6 млн лари. Ущерб для государственного бюджета, таким образом, составил более 1,3 млн лари. Следователи утверждают, что для реализации этой схемы была целенаправленно создана «неконкурентная среда» при участии тогдашнего заместителя министра и близкого родственника БУРЧУЛАДЗЕ, что позволило искусственно завысить цену контракта.
Вторая часть обвинений касается легализации незаконных доходов. По версии ГСБГ, в январе 2025 года Джуаншер БУРЧУЛАДЗЕ и его семья приобрели дом и земельный участок в испанской провинции Малага стоимостью 544 тысячи евро. С целью скрыть происхождение этих средств были использованы фиктивные договоры, в том числе поддельное соглашение о продаже недвижимости в Цкнети, которая на самом деле продана не была, а также фиктивные займы. Ключевым моментом, подрывающим версию о политической подоплеке, является тот факт, что эта дорогостоящая недвижимость не была указана в имущественной декларации чиновника за март 2025 года, что само по себе является серьезным правонарушением.
Реакция правительства была сдержанной и подчеркнуто корректной. Премьер-министр Ираклии КОБАХИДЗЕ прокомментировал арест, заявив:
«Арест бывшего министра, естественно, сам по себе очень печален, но мы не можем быть лояльны к коррупции».
Эта позиция представляет действия правоохранительных органов не как политический акт, а как неприятную, но необходимую меру для поддержания верховенства закона.
Таким образом, дело БУРЧУЛАДЗЕ создает важный прецедент: предъявляя обществу детально проработанное, основанное на конкретных финансовых операциях обвинение против высокопоставленного чиновника прошлого правительства, «Грузинская мечта» стратегически «деполитизирует» свои антикоррупционные усилия. Это позволяет ей создать своего рода щит против обвинений в политически мотивированных преследованиях. Когда правоохранительная система демонстрирует свою работу на столь очевидном, неполитическом примере, ее последующие действия в отношении действующих оппозиционных политиков воспринимаются уже не как произвол, а как последовательное применение закона ко всем, независимо от их статуса. Это закладывает фундамент легитимности для более спорных шагов, о которых пойдет речь далее.
Если дело БУРЧУЛАДЗЕ можно рассматривать как действие государства в рамках правового поля, то последние шаги и заявления радикальной оппозиции выводят политическую борьбу далеко за его пределы.
Анализ событий сентября 2025 года показывает, что ведущая оппозиционная сила — «Единое национальное движение» (ЕНД) — и ее союзники перешли от риторики протеста к открытой подготовке к свержению власти.
Поворотным моментом стало заявление одного из лидеров ЕНД Левана ХАБЕИШВИЛИ от 8 сентября, в котором он недвусмысленно призвал к «общенациональному протесту 4 октября, чтобы покончить с режимом и вернуть власть», добавив, что «народ должен взять власть в свои руки в соответствии с конституцией». Эта формулировка, несмотря на апелляцию конституции, является прямым призывом к неконституционному захвату власти, поскольку легитимная передача власти происходит исключительно через выборы, а не через уличные акции.
ХАБЕИШВИЛИ фактически объявил 4 октября днем государственного переворота.
Подтверждением серьезности этих намерений стали последующие события. Так, 11 сентября ГСБГ задержала ХАБЕИШВИЛИ, предъявив ему обвинение во взяточничестве. По данным следствия, ХАБЕИШВИЛИ публично — через телевидение и социальные сети, предлагал сотрудникам полиции и спецназа до 200 тысяч долларов США за отказ выполнять приказы во время антиправительственных протестов или за предоставление конфиденциальной информации. Такие действия в любой стране мира квалифицируются как попытка подкупа должностных лиц с целью подрыва функционирования правоохранительной системы — ключевого элемента для успешного осуществления государственного переворота.
Показателен и арест другого члена политсовета ЕНД — Муртаза ЗОДЕЛАВЫ, который во время задержания Левана ХАБЕИШВИЛИ пытался скрыть его мобильный телефон и оказал физическое сопротивление сотрудникам правоохранительных органов. Этот, казалось бы, незначительный эпизод демонстрирует общее отношение радикальной оппозиции к закону: открытое неповиновение и попытки воспрепятствовать правосудию.
Риторика оппозиции лишь подтверждает ее революционные намерения. Сам ХАБЕИШВИЛ называл акцию 4 октября «началом мирной революции» и «днем освобождения Грузии».
Находящийся в заключении экс-президент Михаил СААКАШВИЛИ отреагировал на аресты призывом к «всеобщей мобилизации и переходу в наступление». Эти заявления не оставляют сомнений в том, что цель оппозиции — не победа на муниципальных выборах, которые большинство из них бойкотируют, а именно демонтаж существующей власти силовым путем.
Парадоксально, но оппозиция не пытается скрыть свои планы. Это не тайный заговор, а открыто декларируемая стратегия, что ставит правительство в сложное положение, но одновременно дает ему полное право на превентивные действия. Когда политическая сила публично объявляет о намерении «захватить власть», любые действия государства по нейтрализации этой угрозы могут рассматриваться не как подавление инакомыслия, а как исполнение своей прямой конституционной обязанности по защите государственного строя.
Таким образом, правительство «Грузинской мечты» получило возможность представить свои жесткие меры не как акт агрессии, а как вынужденную оборону перед лицом экзистенциальной угрозы.
На фоне громких заявлений политиков и арестов ключевой вопрос заключается в том, чью сторону занимает грузинское общество. Кадры уличных протестов, регулярно транслируемые оппозиционными и западными СМИ, создают впечатление массовой поддержки антиправительственного движения. Однако более глубокий анализ данных и политического контекста позволяет предположить, что за активным и шумным меньшинством скрывается «молчаливое большинство», чьи приоритеты кардинально отличаются от революционной повестки.
Безусловно, в обществе накопилась усталость и недовольство. Опросы, проведенные после выборов 2024 года, показывают, что до 82% граждан считают, что страна находится в политическом кризисе, а 62% уверены, что она движется в неверном направлении.
Однако интерпретировать эти цифры как однозначную поддержку революции было бы ошибкой. Скорее, они отражают общую тревогу по поводу нестабильности, источником которой многие видят именно в бескомпромиссных действиях оппозиции.
Правительство «Грузинской мечты» уловило этот общественный запрос на стабильность и сделало его центральным элементом своей политической стратегии. Предвыборная кампания партии строится на нарративе «война или мир». На улицах грузинских городов размещены баннеры, противопоставляющие мирную, развивающуюся Грузию и охваченную войной Украину. Лозунг кандидата в мэры Тбилиси Кахи КАЛАДЗЕ — «Мир Грузии, больше добра Тбилиси» — прямо апеллирует к глубинному страху населения перед хаосом и потрясениями, особенно сильному в стране, пережившей гражданскую войну в 1990-х и вооруженный конфликт в 2008 году.
В то же время оппозиция, призывая к «свержению режима» и «захвату власти», фактически предлагает обществу именно тот сценарий, которого оно больше всего боится. Это создает стратегический парадокс: чем радикальнее действия и риторика оппозиции, тем больше они отталкивают умеренную, аполитичную часть населения, для которой стабильность и предсказуемость важнее политических баталий. Каждая уличная стычка, каждый призыв к неповиновению невольно работает на правящую партию, подтверждая ее тезис: «Мы — партия порядка, они — партия хаоса».
Данные опросов подтверждают эту двойственность. Хотя почти 60% респондентов поддерживают сами протесты, а 62% — требование о новых выборах, уровень прямой электоральной поддержки «Грузинской мечты» остается самым высоким среди всех партий — 31.5% среди тех, кто готов голосовать. Оппозиционный лагерь при этом крайне фрагментирован, а деятельность оппозиции негативно оценивают 38% населения.
Это говорит об отсутствии единого, консолидированного запроса на революцию. Люди могут быть недовольны властью, но они еще больше не доверяют тем, кто предлагает в качестве альтернативы потрясения и гражданское противостояние.
Таким образом, «Грузинская мечта» ведет диалог не с протестующими на проспекте Руставели, а с тем самым «молчаливым большинством» в регионах и спальных районах столицы, которое наблюдает за происходящим с растущей тревогой. И пока оппозиция продолжает повышать ставки, играя в революцию, правительство последовательно позиционирует себя как единственную силу, способную гарантировать мир и предотвратить сползание страны в пропасть.
Политический кризис в Грузии разворачивается не в вакууме. Он сопровождается беспрецедентным давлением со стороны западных партнеров, которые практически единогласно осудили действия правящей партии. Однако эта критика, задуманная как способ вернуть Тбилиси на «демократический путь», на практике приводит к обратному эффекту, укрепляя позиции правительства внутри страны и подталкивая его к поиску новых геополитических союзников.
Масштаб международного осуждения действительно впечатляет. 37 стран-участниц ОБСЕ выразили «глубокую и неизменную обеспокоенность» ухудшением ситуации с правами человека. Европейский союз осудил «жестокое подавление» протестов, фактически заморозил процесс вступления Грузии в ЕС и обсуждает введение санкций. Соединенные Штаты ввели визовые ограничения против грузинских чиновников за «подрыв демократии» и на уровне Конгресса обсуждали ситуацию под заголовком «От партнера к проблеме: антиамериканский поворот Грузии».
Казалось бы, перед лицом такого консолидированного давления любое правительство должно было бы пойти на уступки. Однако «Грузинская мечта» выбрала иную стратегию: не отрицая критику, она переформатировала ее в глазах своего электората, представив как вмешательство во внутренние дела суверенного государства.
Правительство активно продвигает контрнарратив, согласно которому за действиями оппозиции и давлением Запада стоит некая «глобальная партия войны» или «глубинное государство», стремящееся втянуть Грузию во «второй фронт» против России.
В этой логике приостановка переговоров о вступлении в ЕС до 2028 года — это не отказ от европейского пути, а прагматичный шаг, чтобы избежать губительного внешнего давления. Такие спорные законы, как закон «О прозрачности иностранного влияния» (известный как закон об «иноагентах»), подаются как необходимая мера для защиты национального суверенитета от внешнего финансирования дестабилизирующих политических процессов. Когда премьер КОБАХИДЗЕ приветствует провал американского «Акта MEGOBARI» (законопроекта о поддержке оппозиции и санкциях) как поражение «враждебного акта» против Грузии, он апеллирует к чувству национальной гордости.
Эта стратегия оказывается эффективной, поскольку Запад, используя исключительно метод «кнута» (санкции, осуждение, угрозы), не предлагает «пряника» или какого-либо конструктивного диалога, который учитывал бы озабоченность грузинских властей угрозой государственного переворота.
В результате у правительства «Грузинской мечты» появляется возможность заявить:
«Нас наказывают не за нарушение демократии, а за отказ подчиняться внешнему диктату и втягиваться в чужую войну».
Логичным следствием такого охлаждения с Западом становится геополитический дрейф в сторону других центров силы. Углубление отношений с Китаем и нормализация диалога с Россией представляются уже не идеологическим выбором, а вынужденной реакцией на враждебность со стороны традиционных партнеров. В конечном счете, западное давление, вместо того чтобы изолировать «Грузинскую мечту», парадоксальным образом укрепляет ее позиции, позволяя ей выступать в роли единственного защитника национального суверенитета перед лицом внешних угроз, реальных или мнимых.
Грузия подошла к точке бифуркации. 4 октября страна сделает выбор, который определит ее будущее на годы вперед. Однако этот выбор будет сделан не только на избирательных участках, многие из которых оппозиция призывает бойкотировать.
Главный выбор будет сделан на улицах Тбилиси, где столкнутся две парадигмы: законная, хотя и жесткая, государственная власть и революционная стихия, стремящаяся к ее демонтажу.
Анализ последних событий показывает, что действия правительства «Грузинской мечты» не являются спонтанной реакцией на протесты. Это последовательная стратегия по нейтрализации того, что власть считает экзистенциальной угрозой. Аресты проводятся на основании конкретных уголовных обвинений — от масштабной коррупции (дело БУРЧУЛАДЗЕ) до прямого подкупа сотрудников правоохранительных органов с целью организации мятежа (дело ХАБЕИШВИЛИ). Власть действует по лекалам защиты конституционного строя.
С другой стороны, радикальная оппозиция, ведомая «Единым национальным движением», открыто отказалась от электоральных методов борьбы в пользу уличного давления. Ее лидеры не скрывают своей конечной цели — «покончить с режимом» и «захватить власть». Они готовы рискнуть стабильностью в стране и втянуть ее в гражданское противостояние ради достижения своих политических целей.
Общество, уставшее от перманентного кризиса, наблюдает за этим противостоянием с затаенным страхом, и его молчаливое стремление к миру и порядку становится главным ресурсом для правящей партии. Международное сообщество, в свою очередь, заняв однозначно критическую позицию по отношению к властям, фактически утратило рычаги влияния и лишь подталкивает Грузию к поиску альтернативных внешнеполитических ориентиров.
Таким образом, 4 октября станет моментом истины. Что окажется сильнее: стремление большинства к стабильности или готовность меньшинства к революционным потрясениям? Какова конечная цена порядка, и готовы ли внешние игроки, в своей поспешной критике, взять на себя ответственность за возможное превращение Грузии в несостоявшееся государство?
Ответы на эти вопросы определят, останется ли Грузия на карте как суверенное и стабильное государство или же станет очередной жертвой «цветной революции» на границах России, с непредсказуемыми последствиями для всего Кавказского региона.
Иракли КИПИАНИ, политолог.
Специально для PolitRUS.com.