В конце XIX века Москва замерла в ожидании грандиозного скандала: знаменитый миллионер Михаил Морозов, владелец огромной фабрики и известный своим буйным нравом, столкнулся в театре с драматургом, который безжалостно высмеял его в своей пьесе. Молодой богач, проигрывавший за ночь миллионы в карты и устраивавший экстравагантные выходки вроде похорон мумии, оказался в центре внимания всей столицы. Его жизнь была чередой безумных поступков: от грандиозных балов до эксцентричных выходок, от покровительства искусству до скандальных выходок в ресторанах. Но за маской самодовольного миллионера скрывалась ранимая душа, которая не смогла победить роковую болезнь, унёсшую жизнь этого неординарного человека в самом расцвете лет.
Этой встречи ждала вся Москва. Зная буйный характер Михаила Абрамовича Морозова, совладельца богатейшей Тверской мануфактуры, прогнозировали грандиозный скандал. Как бы ещё он не побил драматурга Сумбатова-Южина, автора пьесы «Джентльмен»! Ведь и впрямь, это дерзость — изобразить Михаила Морозова в своей пьесе так узнаваемо и так беспощадно зло…
В Москве его теперь иначе и не называли, как Джентльмен. А поставили пьесу где? На сцене Малого театра, который Михаил Абрамович страстно обожал и всячески ему покровительствовал. И вот, наконец, в фойе театра Парадиз они столкнулись нос к носу. Вокруг мгновенно стала собираться толпа. «Миша-то, Джентльмен-то за себя постоит!» — шептали друг другу в предвкушении…
✅ Вам может быть интересно: https://dzen.ru/id/68a74ea837d7294ee9d1074e?share_to=link
Из-за излишнего веса Михаил Абрамович – человек ещё очень молодой, едва за двадцать — выглядел гораздо старше своих лет. Что не мешало москвичам звать его за глаза просто Мишей – в отличие от его брата, который был и младше, и ниже ростом, и вообще как-то тише – а вот его, поди ж ты, все именовали исключительно Иван Абрамычем.
Видимо, сказывалось внешнее сходство Михаила с дядей и тезкой – буяном, пьяницей, бравым воином, ресторанным скандалистом и любителем прогуливаться по улицам Москвы с ручным тигром — Михаилом Хлудовым, братом матери. Того тоже вечно звали просто Мишей. Белая горячка свела Хлудова в могилу полтора десятка лет назад. Теперь на радость москвичам куролесил его племянник.
Недаром художник Серов сказал как-то про Михаила Морозова: «Он такой, будто им только что выстрелили из Царь-пушки». Огромного росту и неуемной энергии, говорил он громко, пил и ел без меры, а азартен был до того, что за одну ночь как-то раз проиграл в карты в Английском клубе более миллиона табачному фабриканту Бостанжогло (если мемуаристы, конечно, не преувеличивают по своему обыкновению).
Когда Морозов где-то останавливался в гостинице, всенепременно требовал выселить со своего этажа всех постояльцев, платил втридорога. Приходил с приятелями в ресторан – велел нести все устрицы и шампанское, какие только у них есть. В его особняке на Смоленском бульваре в египетском холле среди ярких лотосовидных колонн и каменных сфинксов, рядом со стойкой с новомодным телефоном стоял древний египетский саркофаг с настоящей мумией.
Друг Морозова, художник Константин Коровин вспоминает: когда к кому-то в доме из-за отравления (кажется, зря развесёлая компания Морозова эксперимента ради поела мяса рыси) потребовалось вызвать лучшего в Москве врача – Захарьина, вышло недоразумение:
— Зачем в доме покойник? – строго спросил Захарьин.
— Где покойник?
— А это, по-вашему, что? Чтобы в следующий раз безобразия не было, а то не приду.
Так у Морозова возникла идея мумию похоронить. Торжественно. От намерения подкупить попа и отпеть, правда, пришлось отказаться: неизвестно было, как мумию зовут, и даже насчет того, раб это, или раба божья, оставались сомнения. Так что ограничились гражданской панихидой с речами – о тирании, фараонах, рабах и тяжелой доле египетских крестьян. На поминках гуляла всё та же едва оправившаяся от рысьего мяса компания. На этот раз ели уху и блины с чёрной икрой. Поминки же…
С Морозовскими деньгами ничего невозможного не было. Однажды Михаил, не будучи человеком сколько-нибудь религиозным, вдруг захотел сделаться старостой Успенского собора Кремля – главного православного храма империи, в котором короновались российские государи. Несколько щедрых пожертвований церкви – и дело было слажено. Миша по-мальчишески радовался: «Пусть мамаша и её либералишки побесятся, на хвостах повертятся от злости».
Мамаша, Варвара Алексеевна, известная московская благотворительница, действительно, увлекалась политикой – особенно с тех пор, как после смерти мужа сошлась без венчания с публицистом Василием Соболевским. И произвела на свет двоих незаконнорожденных детей, единоутробных Мишиных брата и сестру – в добавок к родным братьям и сестрам, детям покойного Абрама Абрамовича Морозова.
Впрочем, Варвара Алексеевна больше, чем детьми, интересовалась своим детищем иного рода: они с Соболевским издавали главную либеральную газету страны — «Русские ведомости». Дома у Варвары Алексеевны, на Воздвиженке то и дело устраивались политические собрания. То Лев Толстой приходил устраивать судьбы преследуемых властью духоборов.
То из революционеров кого-то надо было подпольно переправить за границу. То решить, не пора ли призвать рабочих к забастовкам. Варвара Алексеевна давно уже состояла под тайным надзором полиции, но недаром она была урожденная Хлудова, а Хлудовы люди страстные.
Сначала предполагалось, что Михаил как старший сын будет управлять Тверской фабрикой. Однако он не проявлял к коммерции ни малейшего интереса, и мать это довольно рано подметила. Решено было, что фабрикой займется его брат-погодок Иван. Именно того отдали в реальное училище, поскольку управление производством требовало практических знаний.
А гуманитарий Михаил учился себе в гимназии, штудировал латынь и греческий. Потом был Московский университет, историко-филологический факультет, который Миша, между прочим, закончил с дипломом первой степени. Куда дальше? Ну, немного попреподавал.
Потом нашёл для себя более подходящую службу – директорствовал в Николаевском детском приюте по ведомству императрицы Марии Фёдоровны, что давало ему чин коллежского асессора. На службе появлялся редко, зато красивый чиновничий мундир и треуголку носил постоянно. Много жертвовал, но исключительно учреждениям под патронажем царской семьи.
Имел и ордена — Станислава и Анну, и рассчитывал вскорости получить Владимира, дававшего право на потомственное дворянство. Словом, жил в своё удовольствие и в пику либералке-матери. Настоящей же его страстью было искусство – театр, живопись (к которым Варвара Алексеевна, кстати, всегда была равнодушна, так что, когда Станиславский с Немировичем-Данченко явились к ней просить деньги на МХТ – вежливо спровадила их ни с чем. Поскольку в тот год много было трат на учреждение больниц, читален, университетов и курсов для рабочих).
Под псевдонимом Михаил Юрьев Морозов писал в газеты критические статьи. Особенно – о постановках любимого им Малого театра. Его рецензии отличались парадоксальностью и необычностью взгляда. Что касается наук – так понемногу он занимался и ими. Во всяком случае, написал и опубликовал за свой счет исторические труды «Спорные вопросы западноевропейской исторической науки» и «Карл V».
Последнюю работу Морозов имел неосторожность послать в дар своему любимому драматургу – тому самому Сумбатову-Южину. А ему работа совершенно не понравилось. Что-то он там такое уловил – какое-то презрение к родовитым феодалам и воспевание нарождающейся буржуазии.
В самом желчном настроении драматург стал воображать, кто такой этот Михаил Юрьев, так претенциозно истолковавший эпоху Карла V… А воображение у драматургов буйное! Во всяком случае, так потом уверял всех Сумбатов-Южин – что он придумал своего персонажа, купца Рыдлова, из головы, исходя исключительно из образа, который навеял ему исторический труд о Карле V. Мол, знать не знал, что автор труда – Миша Морозов.
И только когда читал почти готовую пьесу «Джентльмен» своему родственнику Немировичу-Данченко, тот сказал, что в Рыдлове легко узнается Морозов. И что Михаил Юрьев – это псевдоним именно Морозова. После чего Немирович, якобы, поразился силе таланта драматурга, так точно воспроизведшего образ автора «Карла V» исключительно по тексту.
Скорее всего, Сумбатов-Южин соврал, что знать не знал, в кого метит. А пьеса, между тем, получилась очень злой. Герой то и дело разражается самодовольными монологами вроде: «От нас, третьего сословия, теперь вся Россия ждёт спасения. Ну-ка, мол, вы, миллионщики, обнаружьте ваш духовный капитал. Прежде дворянство давало писателей, а теперь, уж извините, наша очередь. (Загибая пальцы.)
Позвольте, во-первых, за нами свежесть натуры. Мы не выродились, как дворяне. Во-вторых, обеспеченность, это тоже важное условие: творить человек может только на свободе. А какая же это свобода, ежели у человека — pardon! — и подметки даже заложены? Наконец, я так свою книгу издам, что одной внешностью всякого ушибу. Вот и выходит, что сливки-то общества теперь мы. Дудки! нас уж не затрешь. Теперь вокруг капитала все скон-цен-три-ровано».
Самое подлое, что в пьесе содержалось множество отсылок к реальным обстоятельствам Миши. Отражена была его женитьба на красавице-бесприданнице, наполовину иностранке, дочери содержательницы модной мастерской. Его вечная ревность, их ссоры…
А начиналось всё легко и весело. Отгуляв свадьбу в «Эрмитаже», молодые укатили в Петербург и целый месяц жили там на самую широкую ногу, обзавелись знакомствами, давали обеды, на которые к ним и князья хаживали. Потом – Париж, Ницца. Свадебное путешествие заняло полгода. Немало времени молодожены провели в Монте-Карло.
Том самом, где в своё время так несчастливо играл отец Маргариты Кирилловны. Их соседкой за игорным столом часто оказывалась очень полная рыжеватая дама – княгиня Юрьевская, урожденная Долгорукова — морганатическая жена, точнее, уже вдова императора Александра II. А в Ницце с ними в отеле соседствовала низенькая кругленькая старушка в черном шёлковом платье – английская королева Виктория. Поездка получилась незабываемой. Молодожены были совсем юными: Мише 21, Маргоше 18, жизнь представлялась безоблачной чредой удовольствий.
По возвращении в Москву Михаил купил на углу Смоленского бульвара и Глазовского переулка особняк, больше напоминавший дворец, и поселился там с женой. Маргарите дворец совсем не нравился. Она говорила, что не чувствует себя там хозяйкой, что её раздражает показная роскошь и огромное количество обслуги (буфетчик отдельно, повар отдельно. Для завода часов приходит часовщик.
За собственную морозовскую электростанцию отвечает электротехник). Морозовы давали большие балы человек на двести и завтраки «для своих» человек на сто. Бывало, что гостей принимали целый день. «Это было последнее воскресенье на масленице, когда после 12-ти часов ночи уже начинался Великий пост и к этому часу необходимо должен был быть разъезд — конец всякому веселью, — вспоминала потом Маргарита Кирилловна. — К часу дня все были приглашены на блины. …
Дамы в нарядных, светлых закрытых платьях, а кавалеры в сюртуках или визитках. После блинов были танцы часов до пяти. Потом все разъезжались часа на два и в семь часов опять съезжались, дамы уже в бальных платьях, а кавалеры во фраках. Опять были танцы и большой ужин за маленькими столиками, с музыкой».
На Маргариту трудно было не обратить внимания. Выглядела она будто заморская принцесса – со своим тонким точеным лицом, очень высокая, очень стройная, и одевалась с большим вкусом. Особенно ей шли шляпы с широкими полями, Маргарита Кирилловна, как никто другой, умела их носить. В неё постоянно влюблялись. Она даже сделалась предметом многолетней мистической любви большого поэта – Андрея Белого. Тогда ещё он был юным студентом Борей Бугаевым, повстречал госпожу Морозову в концерте – и пропал. Это была его первая Прекрасная Дама
Бывало, жена от Михаила уходила, особенно, когда на него накатывали приступы дикой ревности. И тогда мать, Варвара Алексеевна, ехала мирить. Это тоже было отражено в пьесе «Джентльмен». Откуда только узнали эти подробности семейной драмы?
Кто был тот сплетник, что рассказывал их Сумбатову-Южину, человеку абсолютно постороннему? Так и осталось загадкой. Но в пьесу попал даже внутрисемейный спор Морозовых о том, надо ли благотворительствовать на собственной фабрике. В пьесе «Джентльмен» Рыдлов говорит: «Первым делом все затеи ваши отменю – чайные там, театры ваши, фонари, казармы. Каждый человек должен быть своей партии: либо капиталист, либо рабочий. Я себе на шею сесть не позволю».
Михаил, действительно, не раз выказывался против открытия на Тверской фабрике театра и чайной для рабочих, постройки новых казарм и выплат пособий по несчастному случаю, затеянными его братом Иваном. Что это было – чёрствая бесчувственность и звериный эгоизм? Или всё та же мальчишеская обида на мать и желание, чтобы теперь «мамаша со своими либералишками повертелась на хвостах от злости»? Миша был по-детски раним несмотря на полноту, громкий уверенный голос и сияющую лысину… Это прекрасно схватил Серов, писавший Мишин портрет.
Коллекцию Михаил Абрамович в итоге собрал уникальную, но небольшую. Просто не успел… Он ведь коллекционировал всего каких-то 7 лет, а больше судьба ему не отвела. Он умер в возрасте 35 лет. Под конец Миша сделался что-то уже очень толст. Тяжело дыша, сидел на стуле, и сзади даже трудно было разобрать, где кончается голова и где начинаются плечи.
Некоторым казалось, что это потому, что он миллионщик и капиталист. На самом деле, это была болезнь. Правда, усугубленная характером. Маргарита Кирилловна вспоминала: «Когда он был мальчиком 10 лет, то у него была скарлатина с осложнением на почки и сердце. Ему необходимо было всю жизнь обращать на них внимание и оберегать себя. Он, конечно, об этом и слушать не хотел и делал как раз именно то, что и для почек, и сердца было ядом… Когда доктора у него уже определили нефрит, он каждый день пил водку и закусывал её сырым мясом с перцем. На это было ужасно смотреть!».
И вот она осталась вдовой с четырьмя детьми. Впрочем, весьма обеспеченной вдовой. По мужу некоторое время тосковала – с годами Маргарита Кирилловна успела к нему по-настоящему привязаться. Ей всё хотелось отдать ему дань уважения. Кажется, это она придумала, что Миша завещал свои картины Третьяковской галерее.
В тексте завещания ничего об этом не сказано, но вдова настаивала – это он так хотел. Да что там вдова – всем в Москве как-то стало не хватать шумного, нелепого, по-своему очень одаренного Миши. А Грабарь уверял, что вместе с ним ушла эпоха, и такой заметной и яркой фигуры Москве больше не видать…
Что было потом… Маргарита Кирилловна пожила долгую, очень насыщенную и яркую жизнь. Огромный дом на Смоленском бульваре продала и переехала в небольшой особняк в Мертвом переулке между Арбатом и Пречистенкой. И там неожиданно завела политический салон не хуже, чем у свекрови. Михаил Абрамович в гробу бы перевернулся, если б узнал! Но вместо балов и блинов Маргарита теперь устраивала у себя лекции о социализме, о конституции: английской, американской, французской, итальянской…
Всем распоряжался опальный профессор истории, либерал Павел Милюков, с которым у вдовы начался роман. Дело кончилось учреждением партии Конституционных демократов на её деньги. Впрочем, Маргарита Кирилловна скоро переключилась с политики на мистику. Увлеклась филосовско-религиозным учением Соловьёва, разогнала прежних смутьянов и стала приглашать Бердяева, Флоренского, Сергея Булгакова…
А религиозный философ князь Евгений Трубецкой стал её последним возлюбленным. Подобно свекрови, финансировавшей издание Соболевского, Маргарита Кирилловна затеяла для Трубецкого издательство «Путь» — они печатали книги русских философов.
Потом была война и революция. Жизнь в полуподвальной комнатке для прислуги в прежде собственном особняке. Особняк, кстати, советская власть отдала посольству Королевства Дании. Но бывшую домовладелицу дипломаты не только не выселили, а и всячески оберегали. Маргарита Кирилловна давала уроки музыки посольским детям, а жена посла всегда приглашала её на званые приемы.