Скрытый смысл романа "Мастер и Маргарита"
О романе «Мастер и Маргарита» написано много. И было бы на мой взгляд, глупо повторять то, что уже написали другие. Но был один вопрос, на который я, прочитав множество публикаций, убедительного ответа не нашел. И сейчас я хочу попробовать на него ответить.
Сразу предупреждаю (или, точнее, извиняюсь), что я не считаю себя носителем «истины в последней инстанции», и что эта гипотеза – может быть опровергнута и просто отброшена, как некий бред. Но хотелось бы – чтобы обоснованно, а не просто из презрения ко всякому инакомыслию.
Итак, вопрос сформулирован очень просто: «Почему Мастер написал роман именно о Понтии Пилате?».
Этот вопрос, кстати, задают «автору пьесы (не романа)» в недавнем фильме Локшина – на партийной «проработке» этого опуса. И на этот вопрос герой фильма (вроде как – воплощение самого Булгакова) отвечает крайне невнятно. Что-то вроде: «Я историк и т.д.». Ну, и что, что историк? История человечества бескрайная: почему нужно было остановить выбор на этом эпизодическом персонаже?
Здесь, для начала, неплохо было бы понять, какое место вообще занимает Пилат в христианской мифологии. Место, прямо скажем, очень незначительное. И попал он в эту мифологию достаточно случайно. Ну, не могли иудеи по действовавшему закону сами казнить своих преступников, а вынуждены были получать разрешение у римских властей. А поскольку Пилату, как римлянину и язычнику, глубоко наплевать было на иудейские религиозные разборки, то самое простое решение, казалось бы, принять без возражений смертный приговор, вынесенный синедрионом, и – дело с концом. Но Пилат был честным служакой, для которого закон был чем-то высшим и незыблемым. Поэтому он из элементарной служебной дисциплины стал разбираться в этом вопросе и без труда установил, что обвинения против Иисуса облыжные, и что этот человек ни в чем не виновен. О чем он и объявил синедриону. И столкнулся с мощным сопротивлением.
Тут следует отметить, что исторический Пилат (а историки с уверенностью установили, что это была историческая личность) уже имел удовольствие сталкиваться с народными протестами в Иудее, которые он, кстати, подавлял весьма жестоко. Но в любом случае лишней головной боли ему было не нужно. Так что опять в этой ситуации ему проще всего было уступить. Но Пилат снова проявляет упорство и пытается разными способами Иисуса спасти.
Тут, между прочим, возникает вопрос: а Пилат вообще мог по своему произволу отпустить Иисуса? Однозначного ответа здесь нет, но – судя по евангельским описаниям – не мог. Он должен был следовать закону, а закон не позволял ему превышать полномочия. Пилат не был судьей, он не выносил приговор. Синедрион приговорил Иисуса к смерти. Пилат пытался убедить синедрион изменить меру наказания: заменить казнь избиением. Не вышло. Синедрион на это не согласился. Пилат попробовал воспользоваться предоставленным ему по закону правом отпустить в честь праздника одного из осужденных. Но он не имел права сам выбирать – кого. А синедрион – и весь собравшийся иудейский плебс – выбрал Варравана. Что оставалось Пилату? Ничего. Превысить свои полномочия он не имел права. И все, что он мог сделать, это демонстративно умыть руки и объявить, что смерть Иисуса – на совести иудеев, а он к этому не имеет никакого отношения.
Теперь вопрос: в чем «вина» Пилата? В том, что он отправил на казнь «Сына Божия» и не воспрепятствовал этому? Ну, во-первых, он понятия не имел, что перед ним «Сын Божий». Ни сам Иисус, ни его обвинители его в это не посвятили. В иудейской религии Пилат не разбирался, и догадаться, что «Царь Иудейский» в здешней мифологии может означать «Посланец Бога» он никак не мог. Во-вторых, убежденность в невиновности обвиняемого – не основание для его оправдания. С одной стороны – решение суда, с другой – личные сомнения. Что с юридической точки зрения является более весомым? Сколько в истории судопроизводства было судей, которые вопреки личной уверенности в невиновности осужденного должны были следовать решению жюри присяжных и отправлять невиновного человека на казнь? Пилат в данном случае жертва несовершенства судебной системы (можно добавить, что совершенных судебных систем в природе не существует).
Итак – виновен ли Пилат? Здесь нет единства даже в христианском мире. Есть христианские конфессии, которые считают Пилата виновным, а другие – считают невиновным.
И вот этого неоднозначного персонажа, о котором нет единого мнения даже в христианском мире, Мастер – а точнее сам Булгаков – выбирает своим героем. Почему?
Чтобы дать ответ на этот вопрос, попробуем подойти к нему с другой стороны. Булгаков в свой роман вставляет несколько сцен, которые принято называть «библейскими», а еще правильнее называть их «евангельскими», поскольку они пересказывают сцены, известные нам по четырем Святым Евангелиям, которые все христианские церкви считают единственным непреложным свидетельством о жизни и учении Иисуса Христа.
Я, читая различные высказывания завсегдатаев интернета о романе Булгакова, сталкивался с такими оригинальными суждениями, что, дескать, этот роман запрещали потому, что автор в эпоху государственного атеизма пытался просветить читателей относительно Евангельских истин. Это суждение абсурдно по двум причинам. Во-первых, в 30-е годы, когда Булгаков эту книгу писал, большая часть русского населения страны прекрасно знала Евангелие, поскольку по нему училась. А во-вторых – что важнее – булгаковская трактовка евангельских событий категорически отличается от текста самого Евангелия, так что здесь справедливее говорить о фальсификации и подлоге, а отнюдь не о «религиозном просвещении».
Булгаков на просто искажает евангельский текст и дописывает его выдуманными картинами: он принципиально меняет его суть. Касаются эти изменения в первую очередь характеристики самого Иисуса. Причем внесенные Булгаковым изменения в образ Иисуса никак нельзя объяснить поверхностными знаниями священных текстов: Булгаков, родившийся и получивший воспитание в семье профессора духовной академии, безусловно хорошо знал Евангелие. Однако, в описании евангельских сцен он ориентировался скорее на идеологию Эрнеста Ренана, который в своей «Жизни Иисуса» обрисовал последнего как бродячего философа (наделенного, возможно, как бы сейчас сказали «экстрасенсорными» способностями), создавшего новое «этическое» вероучение, но отнюдь не являвшимся «сыном Бога» и самим «Богом».
Вся сцена допроса у Булгакова построена на противопоставлении «реального» Иешуа Га-Ноцри «выдуманному» евангельскому Иисусу.
Давайте сравним.
Евангельский Иисус знает, что его казнь и последующее воскресение заранее запрограммированы Божественным Провидением: об этом он неоднократно говорит своим ученикам. Поэтому перед Пилатом он держится спокойно и с достоинством; почти ничего не говорит, не пытается оправдываться и явно ничего не боится. На единственное по сути подтвержденное свидетельствами обвинение в присвоении себе титула «Царя Иудейского» Иисус отвечает: «Царствие мое не от мира сего», чем окончательно убеждает Пилата в своей невиновности.
Булгаковский Иешуа явно не представляет, чем закончится для него допрос. Он боится смерти и не хочет умирать. Он даже просит Пилата:
«А ты бы меня отпустил, игемон, — неожиданно попросил арестант, и голос его стал тревожен, — я вижу, что меня хотят убить».
Здесь прямое противоречие с текстом и смыслом Евангелия.
Еще интересней противопоставление идеологии евангельского Иисуса и булгаковского Иешуа. Иешуа – воплощенная доброта. Он всех считает «добрыми людьми», утверждает, что злых людей не бывает, и только случайные внешние обстоятельства портят их исконный характер – как изуродовали тевтонцы лицо Марка Крысобоя. (Сравните оценку Воландом москвичей: «Люди как люди. Квартирный вопрос только испортил их»).
Евангельский Иисус ни в коей мере не добр. Его, конечно, считают милосердным, поскольку он способен прощать. Но прощать только тех, кто покается, а всех прочих он без колебаний отправляет на вечные муки. Иешуа добрый – или как презрительно сказали бы бескомпромиссные борцы за счастье человечества «добренький». Христианскому учению такая абсолютная доброта не свойственна.
Вообще, а действительно ли Иешуа Га-Ноцри - Христос, или это просто случайное совпадение имен? Булгаков словно специально лишает своего героя тех предикатов, которыми наделили его Евангелия. У Иешуа нет никаких двенадцати учеников; он отнюдь не въехал в Иерусалим на осле (он сам это отрицает); Иуда – не ученик его, а случайно встреченный стукач. Более того, Иешуа фактически признает ничтожными канонические Евангелия. Он говорит Пилату:
«ходит один с козлиным пергаментом и непрерывно пишет. Но я однажды заглянул в этот пергамент и ужаснулся. Решительно ничего из того, что там записано, я не говорил. Я его умолял: сожги ты, бога ради, свой пергамент! Но он вырвал его у меня из рук и убежал».
Этот «с козлиным пером», очевидно, Левий Матвей (Матфей) – первый евангелист, единственный лично знавший Иисуса. А то, что он пишет, – это и есть первое Евангелие (от Матфея).
И еще:
« Эти добрые люди, — заговорил арестант и, торопливо прибавив: — игемон, — продолжал: — ничему не учились и все перепутали, что я говорил. Я вообще начинаю опасаться, что путаница эта будет продолжаться очень долгое время. И все из-за того, что он неверно записывает за мной».
«Путаница» – это что? Христианское вероучение, которое целиком основано на «свидетельствах» об Иисусе, то есть на четырех Евангелиях? Да за одну эту фразу РПЦ (будь она более последовательна в своих действиях) должны была предать Булгакова анафеме.
Последний забавный штрих: Иешуа делает Пилату предложение, от которого тот не смог бы отказаться, если бы не струсил. А именно: предлагает Пилату погулять с ним в садах на Елеонской горе и послушать новые посетившие его идеи. Почему такое предложение для евангельского Иисуса немыслимо? Иисус считал своим долгом нести истину народу Израиля, то есть тем, кто уже принял религию Авраама, а просвещение язычников рассматривал в последнюю очередь, и поскольку знал, что срок его земного пребывания короток, возлагал эту миссию на учеников. Это очень четко проиллюстрировано в Евангелии в сцене с хананеянкой (язычницей), которая просит Иисуса исцелить ее дочь, а Иисус крайне резко отвечает, что для него сейчас помогать язычникам это все равно, как матери прежде чем накормить детей - кормить собак. Кроме того, Иисус всегда проповедовал перед большими скоплениями народа, а не убеждал каждого в отдельности. Так что ни при каких обстоятельствах он не стал бы тратить короткие часы своей жизни на просвещение одного язычника, хотя бы и высокопоставленного.
Так действительно ли Булгаков писал о Сыне Божием, а не о его случайном тезке? Ну, такое предположение в романе опровергается дважды. В первый раз, когда Воланд говорит Берлиозу, что Иисус действительно существовал, а потом начинает цитировать роман Мастера. А во второй – в конце книги, когда Иисус вновь появляется уже в качестве Бога.
Итак, Иешуа – Иисус Христос, но весьма непохожий на каноническое церковное представление о нем. В этом смысле, я считаю крайней пошлостью (которая присутствует в обеих фундаментальных экранизациях романа в России – и у Кары, и у Бортко) придание булгаковскому Иешуа иконописного облика. Иешуа – не канонический Иисус, и придавать ему канонический облик глупо и совершенно неуместно.
Однако, зачем Булгаков так исказил Иисуса? Конечно, он не столько сам выдумывал, сколько использовал версию Ренана. Но зачем ему понадобился Ренан? Вообще, это ведь не простое решение: написать об Иисусе, и при этом категорически отойти от канонического образа. Вспомните, чем закончилась для Салмана Рушди невинная попытка написать про Мохамеда что-то такое, что существенно отличалось от исламской традиции. Так зачем Булгаков идет на такой рискованный опыт? Ну, богоборцем он, судя по всему, никогда не был. И вообще – Иисус ведь не главная фигура в романе. Можно было бы оставить его без экспериментов с христианскими канонами. Ведь эта инверсия – не случайность и не ошибка. Очевидно, такое прочтение евангельской истории нужно автору для выполнения какой-то творческой задачи. Какой?
Вот тут имеет смысл вернуться к образу Понтия Пилата, который хотя и не является главной фигурой в романе, но несет в себе главную (на мой взгляд) идею Булгакова, ради которой этот роман и написан.
Булгаков излагает события так, что не остается сомнений: Пилат виновен, причем - по причине малодушия. Он испугался за свою карьеру (а может быть – и за свою жизнь, хотя это, возможно, преувеличение).
В начале статьи я описал место и роль Пилата в евангельском изложении событий. Там вина Пилата сомнительна. Возможно Пилат просто не мог отпустить Иисуса, а к его казни он не желает иметь никакого отношения, умывая руки и заявляя, что кровь осужденного на совести Синедриона, а не на его. Кроме того, в каноническом тексте нет и намека на то, что Пилат дает согласие на казнь Иисуса потому, что чего-то испугался. Правда, в Евангелии от Иоанна есть фраза: «Пилат убоялся», но убоялся чего? Когда он услышал, что Иисус, якобы, называл себя «Царем Иудейским», он убоялся, что осужденный не простой человек, и лучше бы его не трогать. То-есть он убоялся казнить Иисуса, а не отпустить его. Опять у Булгакова прямо противоположный Евангелию смысл.
Итак, Булгаков поставил себе очевидную задачу: сделать Пилата безусловно виновным, причем по причине трусости. Чего боится Пилат у Булгакова? Он боится не Бога, не Закона, не Синедриона, не иудейской толпы. Он боится карательной системы Римского государства. И это делает его и для Булгакова, и для нынешних читателей чрезвычайно современным персонажем.
В Евангелиях у обвинителей Иисуса имеются против него засвидетельствованные обвинения только сугубо религиозного характера. А Пилату – как римлянину - до местных религиозных разборок нет никакого дела. Каиафа пытается перевести обвинение в политическую плоскость. Но здесь у обвинителей нет доказательств, поскольку Иисус политикой не интересовался и ничего против властей и лично Цезаря не имел. Его, кстати, пытались провоцировать, чтобы потом обвинить, но успехом эти попытки не увенчались. Знаменитый момент, когда саддукеи задают ему провокационный вопрос: «Следует ли платить подати?». Иисус остроумно парирует, заявляя, что поскольку на монетах отчеканен профиль Цезаря, значит это имущество Цезаря, а Цезарю следует отдавать цезарево. К Богу же и к Вере все это никакого отношения не имеет.
В конечном итоге, все в этом «процессе» оказывается фальшивым – и обвинения, и «доказательства», и приговор. Не удивительно, что добросовестный служака Пилат «умывает руки», чтобы не участвовать в этой трагической комедии.
В изложении Булгакова ситуация выглядит совершенно иначе. Во-первых, его Пилат имеет реальную возможность отпустить Иешуа, несмотря на приговор Синедриона. И он реально собирается это сделать:
«в светлой теперь и легкой голове прокуратора сложилась формула. Она была такова: игемон разобрал дело бродячего философа Иешуа, по кличке Га-Ноцри, и состава преступления в нем не нашел. В частности, не нашел ни малейшей связи между действиями Иешуа и беспорядками, происшедшими в Ершалаиме недавно. Бродячий философ оказался душевнобольным. Вследствие этого смертный приговор Га-Ноцри, вынесенный Малым Синедрионом, прокуратор не утверждает. Но ввиду того, что безумные утопические речи Га-Ноцри могут быть причиною волнений в Ершалаиме, прокуратор удаляет Иешуа из Ершалаима и подвергнет его заключению в Кесарии Стратоновой на Средиземном море, то есть именно там, где резиденция прокуратора». – И плевать на Синедрион с его возмущенными визгами.
Но этот прекрасный план срывается – и почему? Потому что на поверхность выплывает дело политическое: по статье «распространение фейков о первом лице государства». И если от Синедриона со всеми его приговорами Пилат может отмахнуться, то от Римского карательного правосудия – увы, нет. И в этот момент древняя, казалось бы, история становится для всех нас очень близкой и понятной. Согласитесь, когда в какой-то там древней Иудеи какие-то там фарисеи расправляются со своим религиозным конкурентом, – это все имеет для нас интерес чисто исторический. А вот когда государственный карательный аппарат убивает своих политических противников – это очень даже нам близко и понятно.
Далее «дело» начинает раскручиваться в полном соответствии с традициями всех тоталитарных держав. На Иисуса поступает донос. От Иуды, разумеется, который выполнил свой патриотический долг весьма профессионально: даже светильники не забыл зажечь, чтобы спрятанные за ширмой соглядатаи могли опознать личность невоздержанного на язык инакомыслящего. Таким образом, политическое обвинение было подтверждено веским доказательством: показаниями трех свидетелей.
Но Пилат и тут пытается спасти положение в слабой надежде, что Иешуа станет все отрицать. Не тут-то было! Иешуа простодушно и радостно выкладывает свои мысли о тирании, причем высказывает такое примечательное суждение:
«В числе прочего я говорил, — рассказывал арестант, — что всякая власть является насилием над людьми и что настанет время, когда не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти. Человек перейдет в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть».
Суждение это замечательно тем, что оно в корне противоречит христианскому учению. Христос никогда не занимался политикой и, если говорил о «царстве истины и справедливости», то только применительно к Царствию Небесному. В земной жизни он и помыслить такого не мог. Вообще, церковь никогда не шла против власти. Если среди церковников попадались порядочные люди, выступавшие, например, против фашистского правительства или против развязанной им войны, то церковь торопилась от таких вольнодумцев быстренько избавляться. Такая позиция Христианской Церкви основывается непосредственно на текстах Нового Завета. Так в Послании Апостола Павла к римлянам сказано:
«Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены. Посему противящийся власти противится Божию установлению. А противящиеся сами навлекут на себя осуждение.
Ибо начальствующие страшны не для добрых дел, но для злых. Хочешь ли не бояться власти? Делай добро, и получишь похвалу от нее, ибо начальник есть Божий слуга, тебе на добро. Если же делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно носит меч: он Божий слуга, отмститель в наказание делающему злое.
И потому надобно повиноваться не только из страха наказания, но и по совести».
Булгаков делает Иешуа не «добрым христианином», а каким-то почти что коммунистом. Немудрено, что с такими инакомыслящими надлежит разбираться круто и без проволочек. Что Пилат и делает, хотя в душе не согласен с этим.
Далее Пилат встречает главу Синедриона Каиафу и говорит, что утвердил приговор. Это не соответствует Евангелию. Там Пилат не утверждает приговор, а умывает руки в знак того, что с приговором не согласен, и что вина за казнь невиновного ложится на Синедрион. В булгаковской действительности (в действительности любого тоталитарного государства) Пилат не может «умыть руки», выразить несогласие с приговором, просто сказать свое «фе» – ибо любое такое действие было бы расценено как бунт, а с любыми несогласными (хотя бы лишь в душе) карательные системы управляются быстро и эффективно.
Потом Пилата будут мучить угрызения совести, он будет пытаться смягчить осознаваемую им вину: прикажет ликвидировать Иуду и подбросить «проклятые деньги» во двор Каиафы; облегчит страдания Иешуа, приказав убить его копьем; попробует оказать покровительство Левию Матвею. Но вину свою он тем не загладит и будет жестоко наказан.
Здесь мы можем сделать первый предварительный вывод из нашего расследования. Булгаков отходит от евангельского образа Иисуса и делает его политическим диссидентом с единственной целью: представить Пилата виновным и обвинить в трусости. Если бы Иешуа полностью соответствовал евангельскому образу Иисуса, то Пилату нечего было бы бояться. И ему самому, и всей государственной машине Рима не было никакого дела до религиозных разборок в Иудее. Казнили бы Иисуса, не казнили бы, – римской власти это было бы совершенно безразлично. А Пилат – как честный человек – мог спокойно «умыть руки» безо всякого страха перед карательным аппаратом Цезаря. Но такое развитие событий не устраивало Булгакова, так как здесь и писать было бы не о чем. В конце концов, это все уже изложено в Евангелиях, так что писателю и добавить нечего. Нет, Булгакову был нужен именно такой Пилат: струсивший и виновный в своей трусости.
Теперь пора попробовать ответить на вопрос: почему же именно Пилат стал героем романа Мастера и оказался крайне важен для самого Булгакова?
В большинстве существующих публикаций о романе Булгакова так вопрос не ставят. Более того, большинство комментаторов вообще убеждены, что главным героем является Иешуа – несмотря на все искажения евангельских текстов. И это притом, что сам Мастер называет свой роман «романом о Пилате» и Воланду именно так его представляет; и критики, которые Мастера поносят, так же пишут о Пилате и даже вводят специальный термин «пилатчина».
Кстати, а что такое «пилатчина»? Это ничто иное, как скрытая оппозиция режиму, как «фига в кармане». Когда какая-то часть общества (большая или меньшая – неважно), внешне проявляя лояльность к власти, в душе ненавидит ее и мечтает, чтоб Цезарь поскорее сдох. Разумеется, власть (и лично Цезарь) опасаются такого скрытого инакомыслия и готовы выявлять и уничтожать микропилатов при каждой возможности.
В тех редких случаях, когда авторы пытаются все-таки определить значение фигуры Пилата, возникают, порой, весьма странные гипотезы. Так, есть оригиналы, которые видят в Пилате символическое изображение Сталина: правителя, вынужденного из государственных интересов убивать неповинных людей, но очень по этому поводу переживающего и старающегося облегчить им участь (послал же стражника с копьем!). Это, конечно, абсурд, который лишь свидетельствует, что «сталинизм» – болезнь, разрушающая мозг до основания. Пилат отличается от Сталина уже тем, что является лицом подчиненным, с которым начальник может расправиться. Поэтому Пилату естественно бояться карательной системы государства. Сталин обладал абсолютной властью: начальников над ним не было. И карательной системы, которую он сам создал и полностью контролировал, ему бояться было нечего. Да и угрызения совести его никогда не мучили (как и вообще они не мучают тиранов). Тираны, конечно, боятся: восстаний, заговоров, покушений. Поэтому они – с превентивными целями – убивают так много невинных людей. Но убивают от страха перед ними, а не из страха, что за излишнее милосердие их накажут.
Более правдоподобной кажется другая гипотеза (ее в частности высказывает исследователь творчества Булгакова Михаил Кривоносов), что Пилат для Булгакова это обобщенный образ репрессивной системы. Когда в отдельно взятом винтике этой системы могут сохраниться личные чувства справедливости и сострадания к ее жертвам, но каждый винтик выполняет свою функцию, обеспечивая бесперебойную работу всего репрессивного механизма.Эта гипотеза, как мне кажется, верна в целом, но возникает один вопрос: а почему Пилат в конце романа получает прощение?
Пилат – по Булгакову – виновен. И автор несколько раз повторяет, что трусость – величайший порок. Соответственно, за свою трусость Пилат получает наказание: сообразно ли это наказание по свое тяжести с совершенным Пилатом преступлением – вопрос открытый. Но так или иначе – суд свершился, Пилат наказан. Две тысячи лет он сидит на скале. А потом вдруг его от наказания освобождают. Почему?
Почему в какой-то день тысяча девятьсот тридцать какого-то года Пилат получает прощение – причем, надо полагать, от самого Иешуа (раз уж он сам встречает освобожденного пленника на лунном луче)? Потому что в этот день Иешуа сподобился прочитать роман Мастера: ведь и сам Мастер с Маргаритою препровождаются в «Покой» в этот же день? (Кстати, сама мысль что Бог, который по христианской традиции считается Абсолютом, то-есть обладает Всеведением, может читать какие-то романы, – представляется довольно забавной).
Но здесь как-то недостает правдоподобия. Что нового мог узнать Иешуа из романа Мастера? Ведь описание Мастером событий в точности соответствовало реальной истории. Воланд, рассказывая о допросе Иешуа, буквально цитирует книгу Мастера, а сам Мастер, узнав об этом, в восторге восклицает, что он «угадал» (не «хорошо придумал», а именно «угадал» реальный ход событий). Значит, все написанное в книге давно известно непосредственным участникам этих событий – и Воланду и Иешуа. Так как эта книга могла повлиять на решение Иешуа о прощении Пилата?
Я вижу только одно логичное объяснение этой истории: Пилат был прощен, потому что Мастеру – а равно и самому Булгакову – этого очень хотелось. Потому что Пилат – это Alter ego Мастера, а поскольку Мастер - Alter ego Булгакова – то и самого Булгакова.
Во избежание недоразумений поясню: Alter ego автора – это не автопортрет. Это некая идея автора о себе, воплощенная в неком литературном персонаже, который в целом может быть совершенно не похож на автора, но выражает именно эту авторскую идею о самом себе.
Какую идею воплощает Понтий Пилат? Это идея о человеке, который из трусости предает самого себя. Который из трусости не совершает того, что по хорошему должен был бы сделать.
В эпоху Булгакова (как и в нашу эпоху) таких людей великое множество. И Мастер, и Булгаков, да и почти каждый, в ком сохранилась совесть, может сказать о себе: я из страха не сделал что-то такое, что следовало сделать. Виновны ли все эти люди? Боюсь, что да, хотя осознавать это больно. Заслуживают ли они наказания? Не знаю. Как не знаю – заслуживает ли наказания Пилат. Булгаков считает, что заслуживают. При этом он относит к виновным и Мастера, и самого себя.
Могут спросить: а в чем же собственно виноват Мастер? Он же, кажется, фигура исключительно страдательная? Нет, он виноват. Виноват в том, что спрятался от жизни, что «умыл руки», что с головой ушел в свою «историю», в свои литературные фантазии, в свою любовь. Что не сделал ничего для борьбы со страшным злом, пожирающим его страну. Да просто в том, что он, испугавшись правоохранительных органов, притворился сумасшедшим и спрятался от мира в сумасшедшем доме.
А Булгаков? Да в том же самом. В попытке приспособиться и сжиться. В сознательном самоослеплении относительно «Вождя Народов», у которого Булгаков мечтал выпросить тот самый «Покой», который Воланд – идеалистическая версия Сталина – дарует Мастеру.
Положение Булгакова при Сталине было весьма двусмысленным. Примерно, как положение Мольера при Людовике 14-том (что Булгаков с большой точностью изобразил в «Кабале святош»). С одной стороны – привилегированный шут («Дни Турбиных»), а с другой – совершенно бесправная пешка, с которой Король может в любой момент сделать все, что только захочет. И не помогут годы пресмыкательства и унижений. Булгаков выпрашивал у Сталина «Покой», и при этом делал Сталину унизительные для себя подарки. Вспомнить хотя бы пьесу «Батум», где он сравнил Сталина – ни больше, ни меньше – как с самим Христом. Сталин этот подарок не принял, поскольку был человеком прозорливым и понимал, что такое сравнение может вызвать у зрителей прямо противоположную реакцию. Был же, как известно, в христианской мифологии и Антихрист. Но факт униженной просьбы – остается фактом.
К чести Булгакова нужно сказать, что он понимал свою виновность, но – хотел испросить прощение. Хотел надеяться на прощение. И в своем романе сам себя в конечном итоге прощает. Уж если прощен Пилат, который явно виновней Мастера (и Булгакова), значит и у Булгакова есть надежда. И награда, которую получает Мастер от Воланда: разве Булгаков достоин меньшего? Нет, не Свет, конечно, но Покой?
Итак, роман Булгакова – это попытка прощения себя самого. Не очень красиво, кажется. Но подождите. а это «прощение» – оно где? В реальном мире или в фантазии Мастера? Это событие происходит где? Где-то по пути Мастера и Маргариты в фантастический «Покой» – сразу после их физической смерти? Или в предсмертной агонии Мастера? Это реальность или галлюцинация?
Здесь не мешает вспомнить ту удивительную космологию, которую придумал Булгаков. Даже излишне говорить, что это представление об устройстве мироздания не имеет никакого отношения к христианству, да, пожалуй, и к никакой другой из известных религий. По Булгакову мир разделен на две неравные части. Первая – очень маленькая, которая именуется «Свет» – является владением Иешуа, и он ей один полновластно распоряжается. Главным его занятием, похоже, является пропуск особых праведников («заслуживших») в это элитное пространство, причем трудно понять – чем они все там занимаются. Впрочем, их там, судя по всему, очень немного. Да и сам Иешуа делами в своей колонии не слишком обременен: в противном случае – откуда ему взять столько времени, чтобы прогуливаться с Пилатом по лунному лучу?
Все остальное мироздание находится во власти Сатаны (сиречь – Воланда), который управляет им не слишком эффективно (поскольку приходится вся делать самому), но справедливо. У Иешуа нет никакого исполнительного аппарата, кроме Левия Матвея, которого он использует на посылках, но большего, вроде, ему и не требуется – по причине отсутствия наплыва клиентов. У Иешуа и Воланда отношения партнерские, хотя и неприязненные. Когда Иешуа чего-то нужно – за пределами «Света», он обращается с просьбой к Воланду. Так он просит (обратите внимание - не приказывает, а просит) пристроить Мастера и Маргариту в «Покой» (поскольку «Света» они не заслужили). «Покой», надо полагать, тоже находится в ведении Воланда.
И вот Воланд – предварительно умертвив Маргариту и Мастера – расписывает им преимущества жизни в «Покое». Описание выходит совершенно литературное. В стиле романтической литературы конца 19-того века. Очень, кстати, красивое. Если не вдумываться – так и хочется там поселиться. Но Дьявол кроется в деталях. Вдумайтесь в детали, и ваш энтузиазм сразу поостынет.
Ну, допустим, – «старый слуга» откуда? Кто? Это что – призрак, робот, клон? Или, как у Вертинского – «седой попугай»?
«Друзья будут навещать». У Мастера и Маргариты в земной жизни друзей не осталось, откуда же они возьмутся на том свете?
И самое смешное – стопка писчей бумаги: для чего? Для кого писать? Издательств, да и читателей в этом диком месте не предусмотрено. А что писать? Мемуары о земной жизни, которые никому не нужны? А в этой – новой жизни - ничего не происходит. И это, простите, на века? Смысл слова «вечно» понимаете?
Да, в таком домике приятно провести отпуск. и, похоже, именно такого «покоя» Булгаков у Сталина и просил: домик – где-нибудь в Крыму, друзья, возможность свободно печататься, – да и не на века, а всего лишь до конца жизни. Но, как говорит народная мудрость: если садишься обедать с Сатаной – приготовь длинную ложку.
Впрочем, справедливости ради отметим, что «прощение» Пилата выглядит – при ближайшем рассмотрении – тоже издевательски. Понятно, что вырвавшись из своего сидячего плена и ступив на лунную дорожку Пилат будет испытывать эйфорию. Да тут еще лично Иешуа со словами утешения. Но сколько это может продолжаться? Пилат вечно собирается прогуливаться по лунной дорожке? Чем это в принципе лучше сидения на скале? Смысл слова «вечно» понимаете?
Обратите внимание: описание «Покоя» из уст Воланда – оно не просто литературно. Оно – мещански литературно. Оно все состоит из заезженных литературных штампов. Булгаков обладал безусловно хорошим литературным вкусом и не мог не почувствовать фальшь этого описания.
Создается впечатление, что «Покой» Мастера, Маргариты, да и Понтия Пилата – ничто иное, как Лимб: самый «гуманный» внешний круг дантовского ада, куда Данте поместил древних поэтов и философов, не доживших до Христа с его учением, а также некрещеных младенцев. То-есть «Покой» – лайтовая модель Ада.
Так что к идее «собственного прощения» Булгаков, возможно, относился с некоторой ироничностью.
Конспективные выводы.
- «Мастер и Маргарита» – книга о больной совести интеллигенции и мечте получить прощение – хотя бы в иллюзорном мире.
- Литературным воплощением идеи «больной совести и прощения» является Понтий Пилат, который становится центром повествования (что, наверное, для многих «поклонников романа» покажется удивительным). При этом несомненно, что Понтий Пилат – Alter ego и Мастера и самого Булгакова.
- Иешуа Га-Ноцри не является главным героем книги, а всего лишь вспомогательным персонажем, необходимым автору для правильного освещения личности главного героя – Пилата. Именно из-за технической необходимости представить Пилата виновным Булгаков с таким размахом искажает евангельский образ Иисуса. Я не думаю, что Булгаков сознательно пытался дискредитировать христианство и канонические Евангелия. Скорее это вышло само собой по принципу: потянешь за одну ниточку, и начнет разматываться весь клубок.
- То, что в конце романа все «освобождения и прощения» происходят не вполне понятно где – то ли в реальности, то ли в некой литературной галлюцинации Мастера, – как мне кажется, свидетельствует, что сам Булгаков не верил в «прощение и оставление грехов», хотя и страстно этого желал.
Я не настаиваю на истинности моей трактовки романа, но мне кажется, что основания для нее есть, и аргументы вам представлены. Решайте сами – согласиться или отвергнуть.