В Южном Бутове, в этом бетонном муравейнике, где одинаковые дома стоят, как солдаты на параде, и одинаковые супермаркеты светят зелёными вывесками, произошло событие, которое в новостях обозначают сухо: «бытовой конфликт». На деле — абсурд, грязный, унизительный, со вкусом крови на губах и равнодушием свидетелей, которые снимают, но не вмешиваются.
Я зашёл в «Пятёрочку» вечером, после работы. День был тяжёлый: отчёты, звонки, бесконечные цифры в таблицах. Хотел взять самое простое: молоко, хлеб, йогурты детям, пару яблок. Корзина в руке, очередь небольшая, всё привычное, обыденное. Человек живёт рутиной — и в этой рутине ему спокойно.
Стою, листаю телефон. Впереди бабушка с пакетом крупы, позади парень с бутылкой пива. Мир серый, безопасный. И вдруг — словно трещина в стекле.
Подходит парень лет двадцати пяти. Спортивный костюм, кепка, глаза наглые, плечи расправлены. Сразу понятно: он ищет не продукты, а жертву.
— Денег дай, брат, — сказал он, тыча пальцем в мой карман. Голос чужой, акцент резкий. — Ты что, жмот?
Я не сразу понял, что это ко мне. Повернулся, посмотрел вокруг — никто больше не реагирует. Значит, действительно я.
— Извини, — говорю, — но я тебя не знаю. С какой стати?
Он сделал шаг ближе, запах сигарет ударил в нос. Взгляд злой, тяжёлый.
— Денег дай, или проблемы будут.
Кассирша замерла, рука зависла над клавишами кассы. Мужчина за моей спиной сделал вид, что рассматривает жвачку. Люди вокруг будто превратились в мебель — присутствуют, но никак не участвуют.
— Я тебя не трогаю, — сказал я и машинально отступил. — Чего ты ко мне пристал?
В ответ он достал телефон, включил камеру.
— Пойдём на улицу. Один на один. Или ты трус?
Я почувствовал, как внутри всё похолодело. Я инженер, не боец. Дома дети ждут, жена. Я пришёл за молоком, а оказался в чьём-то фильме.
— Я не хочу проблем, — сказал я, подняв руки. — Отстань.
Он толкнул меня в плечо.
— Ты жмот. Русский жмот!
Очередь загудела, кто-то тоже поднял телефон. Всё стало похоже на цирк, где публика ждёт зрелища, а клоуном почему-то оказался я.
— Пошли на улицу! — рявкнул он, лицо перекосилось от злости. — Один на один!
— Я не буду драться, — выдавил я. — Уходи.
И тогда он ударил. Кулак прилетел в челюсть, резко, без предупреждения. Я полетел в сторону полки с чипсами, банка с грохотом упала, стекло разлетелось осколками. В рот сразу пошёл вкус крови, металлический и тёплый.
— За что? — спросил я, держась за губу. Голос звучал жалко, чужим.
Охранник подбежал. Крепкий мужик лет сорока, в форме, которая трещала на плечах. Вадим.
— Эй! Прекрати! Вон из магазина!
Он схватил его за руку, потащил в сторону. Тот дёргался, кричал:
— Отпусти! Это мой вопрос!
Кассирша уже нажала тревожную кнопку. Люди расступились, как при пожаре. Некоторые снимали, держа телефоны на вытянутых руках.
Я поднялся, шатаясь, кровь стекала по подбородку.
— Я ничего не сделал… — повторял я.
— Сиди, — сказал охранник, усаживая меня на стул у кассы. — Держись. Сейчас приедут.
Я сидел и чувствовал себя пустым. Покупатели шептались.
— Ну зачем он полез? — сказал мужчина в кепке своей жене.
А я слушал и не понимал: не я полез. Я хлеб покупал.
Через десять минут в магазин вошли двое в форме. Полицейские, усталые, с лицами людей, которых невозможно удивить.
— Что тут у вас?
Я показал губу, опухшую и кровавую.
— Он меня ударил. Просто так.
Парень, которого потом назвали Рустамом, заорал:
— Он меня не уважил! Денег не дал!
Полицейские даже не спорили. Наручники щёлкнули на его руках. Карманы проверили — пачка сигарет и пятьсот рублей. Телефон забрали. На записи всё было видно: как он подходит, требует деньги, бьёт.
Один из покупателей тихо сказал:
— Вот до чего дошло.
А другой ответил:
— А что ты хотел? В наше время так.
Я сидел на стуле, пил воду из пластиковой бутылки и смотрел на символы абсурда: осколки банки у полки, капли крови на линолеуме, корзину с молоком и хлебом, так и не оплаченные. Мир вокруг остался прежним, но для меня он треснул.
Я вышел на улицу с ватной головой. Небо было низкое, серое, дворники тянулись к машинам. В руках дрожала та же корзина, но теперь в ней лежал не хлеб, а страх.
И я понял: больше всего меня сломал не удар. Сломала растерянность. Ощущение, что ты — никто, пустое место, и мир может в любую секунду ткнуть в тебя пальцем и сказать: «Теперь твоя очередь».
Самое обидное — никто не вмешался. Все смотрели. Все ждали зрелища. Телефоны работали исправно. А я остался тем мужиком, который растерялся посреди магазина. И этот штамп теперь во мне — глубже любого синяка.
И вот я думаю: у нас ведь всегда всё превращается в спектакль. Один орёт, другой снимает, третий отходит в сторону, чтобы не дай бог не запачкаться. Каждый живёт так, будто чужая беда — это сериал по телевизору. Смотри, обсуждай, делай ставки. Но не вмешивайся. Вмешаться — значит взять на себя ответственность, а это у нас, как известно, самый страшный грех.
И в этом вся суть: удар по челюсти за кусок хлеба — это не случайность, а зеркало. Зеркало, в котором отражается наше общее равнодушие, трусость, привычка ждать, когда кто-то другой разберётся. Я в тот вечер был не жертвой и не героем, я был символом — серым, замолчавшим, обескураженным. И, может быть, именно этого от меня и ждали. Чтобы я растерялся и молчал.
Но теперь я вижу, что настоящая драка даже не началась. Настоящая драка впереди — с самим собой, с этим липким страхом и с осознанием, что мы все согласились жить в мире, где чужой удар воспринимается как зрелище. И если мы дальше будем хлопать глазами и снимать видео вместо того, чтобы встать рядом, — тогда виноваты не приезжие, не полиция, а мы сами.
Телеграм с личными историями и совместным просмотром фильмов: https://t.me/zapahkniglive